Мертвая зыбь, стр. 25

— Да?.. — Бирк был так взволнован, что не находил слов. — Что я должен сказать им? Они спросят меня, как МОЦР отнеслась к записке с вопросами?

— Вы скажете: они очень довольны тем, что наконец будет налажена связь с Ревелем и эмигрантами с помощью эстонской дипломатической почты; МОЦР просит как можно скорее организовать тайный пропускной пункт — «окно» на эстонской границе — и организует безопасный переход через границу с советской стороны. Что касается вопросов эстонского штаба — скажете, что это потребует времени. Ответ будет при следующем свидании. Если будет необходимость ещё раз увидеться до вашего отъезда в Ревель — вот телефон. Вам следует позвонить в десять утра, разумеется не из миссии. Вот пакет для Гудовича в Ревель. До свидания, товарищ Бирк.

Роман Бирк в тот же день вручил Лаурицу пакет для графа Гудовича и точно передал на словах то, что сказал ему Артузов об ответах на вопросы.

— Какое ваше впечатление? Это серьёзные люди?

— О да… Очень.

— Вы ещё встретитесь с ними до отъезда, я надеюсь?

— Как вам будет угодно, господин майор.

Между тем Артузов доложил Дзержинскому все, что произошло при свидании с Бирком. Доложил и о том, какого мнения об этом человеке Август Иванович Корк.

— Я уверен, что помощь Бирка будет ценной для «Треста».

— Зерно, брошенное в хорошую почву, не пропадает, — сказал Дзержинский. — Человек, однажды познавший свободу, будет тосковать по ней, и, если это честный человек, он вернётся к нам навсегда.

Вышло так, как сказал Дзержинский. С той поры и до последнего года жизни Роман Бирк самоотверженно помогал советской власти бороться с врагами.

21

Был первый час ночи, у Якушева зазвонил телефон. В таком часу ему обычно никто не звонил. Он взял трубку и услышал голос Стауница:

— Я вас должен видеть немедленно. Нахожусь от вас в двух шагах, прошу вас выйти ко мне.

«Что могло случиться? — подумал Якушев. — Неужели кого-нибудь арестовали? Но это невероятно».

Он обычно ложился поздно и ещё не успел раздеться. Через несколько минут спустился вниз, увидел Стауница. Тот сидел в сквере на скамейке и поднялся навстречу:

— Игорь покончил с собой. Бросился в пролёт лестницы с пятого этажа. Готов…

— Когда это произошло?

— В девятом часу. Вечером… Он говорил мне, что за ним следят.

— Давайте разберёмся, — стараясь сохранить спокойствие, сказал Якушев и сел на скамейку. — При нем были какие-нибудь документы, что-нибудь компрометирующее «Трест»?

— Абсолютно ничего.

— Он оставил записку?

— Нет. Я проник в его комнату под видом родственника, застал милицию. Понял, что никакой записки не было. Все произошло внезапно. Он жил на пятом этаже, снимал комнату у какой-то старухи. Уходя, сказал ей, что скоро вернётся. Вышел на площадку и…

— Как вы узнали об этом?

— Он позвонил мне, и мы условились встретиться в восемь часов у его дома. Собирались в кинематограф. Я немного опоздал. Подошёл к подъезду, его нет. Я разозлился и пошёл в подъезд. И тут увидел: он лежит, вокруг люди.

— И вы только сейчас дали мне знать?

— Хотелось выяснить все обстоятельства.

— Вот к чему ведёт легкомыслие. Вы привлекаете в организацию человека неуравновешенного, какого-то анархиста, психопата только потому, что он сидел с вами в лагере…

— Тогда он был вполне уравновешенным. И потом, когда он решил, что монархия — единственный выход, рассуждал вполне здраво.

— И дал браунинг девчонке и подбивал её на теракт?

— Я ей запретил категорически.

— Запретили. Она могла не сказать вам. И что бы было?

Стауниц молчал. Слышно было, как он тяжело дышит.

— Вы — ученик Савинкова, и такая ошибка! Теперь в каждом случае, если привлекаете нового человека, будем обсуждать в штабе МОЦР. Вы понимаете, что значит самоубийство? Будет расследование. Конечно, мёртвые молчат, но если осталась какая-нибудь ниточка?.. Ну хорошо! Впрочем, совсем не хорошо. Постараемся разузнать, как пойдёт дело. Спокойной ночи. Зою пришлите ко мне… Она когда узнает, может совсем свихнуться.

— Спокойной ночи.

Всегда самоуверенный и циничный, Стауниц был явно смущён.

На следующий день Якушев узнал от Старова:

— Настоящее имя этого типа не Игорь, а Антон, и фамилия по документу, впрочем сомнительному, Шерстинкий. Писал стихи, все больше о смерти. Кокаинист. Баночки из-под кокаина выбрасывал через окно, на крышу соседнего дома. Там у водосточной трубы их не сосчитать. Я так думаю: у него была мания преследования, и притом галлюцинации. Вышел на площадку, что-то увидел и в припадке ужаса бросился… Никаких записок. Одни стихи. Вот…

Якушев прочитал:

Он перелистал тетрадку. Все в этом роде. Вернул Старову.

— Сегодня вечером я увижу Зою, — сказал Якушев. — Представляю себе ужас этой девочки.

Зоя пришла к Якушеву. Она ничего не знала. Он посадил её и ласково сказал:

— Как живёте, Зоя? Я вас не видел с того самого вечера.

— Живу. Мне очень тяжело… Я теперь понимаю, это было глупо. И этот браунинг… Его надо отдать Игорю. Это его.

— Он ему больше не нужен.

Она подняла на Якушева большие серые глаза:

— Разве? Он поцеловал его, когда дал мне.

— Зоя, Игорь умер, покончил с собой. Бросился с пятого этажа.

Она побледнела, задрожала, схватилась за голову:

— Нет… Нет!

— Это произошло вчера в девятом часу. Вы были близки с ним?

— Что вы? Нет! Совсем не то!

— Он был кокаинист. Вы это знали?

— Сначала не знала. Он заставил меня тоже это пробовать. Но я не могла. Он всегда боялся чего-то. Говорил, что за ним ходят, следят… Он имел страшное влияние на меня, теперь я понимаю. Говорил, что он гипнотизёр. Таращил глаза. Это он сказал, чтобы я с револьвером ходила у дома Чека и стреляла в первого, кто выйдет. Он говорил: «Я бы сам, но у меня дрожат руки». Он был совсем больной, теперь мне понятно…

— Вы одна живёте или с родителями?

— Я живу у родственницы. Она почти неграмотная, старенькая, но добрая. Говорить мне с ней не о чем. Я ведь учусь в консерватории. Мой профессор сказал, что у меня способности.

— Вот видите, перед вами будущее. Вам только семнадцать лет. Милая девушка, уезжайте из Москвы. Скажем, в Киев. Там тоже консерватория. Я дам вам письмо, и вас устроят, словом, вас не оставят. А с «семёркой», которая уже не «семёрка», а «пятёрка», я все улажу. Но помните, все, что было там, в этом «болоте», остаётся глубокой тайной. Вы погубите себя и других, если…

— Клянусь вам… памятью мамы! Она умерла от тифа три года назад, я вижу её во сне и плачу, я так плачу…

Когда Якушев рассказал Артузову об этом разговоре, тот сказал:

— Мне кажется, что можно спасти человека. Дадим немного денег, отправим в Киев, пусть учится. Она любила его… этого Игоря?

— Не думаю. Да он и не хотел её любви. В нем все убил кокаин. И его самого заодно.

— Стауница после этого случая вы приберите к рукам. У вас есть основание держать его в руках.

Они перешли к разговору о текущих делах «Треста».

— Ртищев поговаривает о каком-то своём питерском приятеле, камергере… Считает его знающим военное дело.

— Возражайте категорически. Нужен действительно военный, генштабист. Настаивайте на этом. Вообще реорганизацию штаба МОЦР надо провести после вашего возвращения из Берлина.

Якушев с удивлением посмотрел на Артузова.

— Да, вы командируетесь в Берлин. Официально поедете на Кенигсбергскую ярмарку по делу восстановления Волжского пароходства. На самом деле цель вашей поездки — проникновение в Высший монархический совет и в окружение бывшего великого князя Николая Николаевича. Постарайтесь добиться у него аудиенции. Это очень подымет ваше влияние здесь, среди заговорщиков. А затем — Врангель! Вы видите, как далеко идут наши планы.