Пендервики на улице Гардем, стр. 40

Когда Ник ушёл и папа отнёс наверх спящую Бетти, Розалинда заглянула в комнату Скай и Джейн, чтобы сообщить им, что младшая сестрёнка цела и невредима. Но вместо этого она чуть не растянулась на полу, споткнувшись о брошенный на пороге футбольный шлем.

— Бандиты! — послышался из темноты голос Джейн.

Скай включила свет.

— Я это, а никакие не бандиты. — Розалинда отшвырнула шлем ногой, пнув по нему несколько сильнее, чем требовалось. (Не потому ли, что владелец шлема так и не появился в этот вечер на улице Гардем?) — Разбудила? Я просто хотела вам сказать, что всё хорошо. Бетти испугалась какого-то человека, который нарядился в костюм Спока.

— Ничего, мы ещё не спим, — откликнулась Джейн. — Повторяем роль на завтра.

— Скай, наверно, её уже назубок знает. — Розалинда постаралась сказать это как можно увереннее.

— Гр-х-х.

— Ладно, Скай, давай с того места, где Радуга говорит Маргаритке, что она готова принести себя в жертву, — сказала Джейн. — Я Маргаритка: Нет, Радуга, я не позволю тебе отдать за меня жизнь. Теперь ты тихо роняешь слезу и говоришь…

— Джейн, да не хочу я ничего говорить!

— Зачем мне эта жизнь, когда… Ну, давай, у тебя всё получится!

— Зачем мне эта дурацкая жизнь, когда дурацкий Койот любит мою дурацкую, дурацкую сестру, а не меня?

Послушав ещё немного, Розалинда ушла: пусть сами разбираются.

Пендервики на улице Гардем - img62.png

Пендервики на улице Гардем - img48.png

Глава восемнадцатая

«Сёстры и жертвоприношение»

Скай стояла у окна в своей комнате. На улице шёл дождь, было холодно. И внутри у Скай было так же холодно, и руки и ноги тоже были ледяные. И ещё её мутило. И подташнивало. Скай знала, почему ей так холодно и так плохо. Скоро они с Джейн сядут в машину, и папа повезёт их в школу. Там она сначала переоденется в костюм Радуги, потом Джейн её загримирует, а потом она выйдет на сцену и будет строить из себя шута горохового, и все будут над ней хихикать. Нет, хуже, все будут её жалеть. Все четыреста зрителей — учителя, папа, сёстры, все. Остальные ацтеки на сцене — и те будут смотреть на неё сочувственно. Даже Пирсон — Пирсон, которому весь этот спектакль глубоко до лампочки! — пытался на генеральной репетиции давать ей советы: как лучше сказать то-то и то-то. А Мелисса? Смотрит на Скай, будто говорит: бедная ты бедная! Чтобы Мелисса Патноуд жалела Скай Пендервик — это уж такое унижение, что ниже некуда.

Скай отошла от окна и рухнула на кровать. Спасибо хоть тётя Клер не приедет на концерт шестиклассников, чтобы её жалеть, — и то по чистой случайности. Вчера она звонила Скай по телефону, извинялась, что не может вырваться — ей обязательно надо быть сегодня в Коннектикуте по каким-то служебным делам. Прислала даже огромную корзинищу цветов с запиской: «Прости, не успеваю на твой спектакль. Поболею за тебя завтра, на футболе».

Футбол… Завтрашняя игра казалась сейчас Скай такой желанной! Ничего, что играть придётся с той же Мелиссой и её «Металликами», по сравнению с сегодняшним испытанием это тьфу, ерунда. А когда они доиграют, впереди ещё будет полсубботы и целое воскресенье — делай что хочешь. И больше никаких пьес и никаких ацтеков, до конца жизни! Ах, если бы можно было путешествовать во времени… Она перенеслась бы отсюда прямо в завтра, и гори он синим пламенем, этот пространственно-временной континуум!

Вот простая, казалось бы, вещь, пьеска какая-то, а до чего может человека довести. Скай ещё ни разу в жизни так не боялась, даже когда в пять лет она решила взять у Томми скейтборд и съехать с горки, которую Ник тогда построил у себя во дворе. Или позапрошлым летом на море, когда она заплыла на матрасе так далеко, что спасателям пришлось догонять её на моторной лодке. Или прошлой весной, когда она свесилась с моста в Квиглином лесу, а Джейн держала её за лодыжки, пока она доставала застрявший между камнями футбольный мяч. И Скай согласилась бы совершить все эти подвиги снова, хоть сто раз подряд, если бы это могло спасти её от позора.

Но было ясно, что теперь уже ничто её не спасёт. Или… А если соврать? Сказать, что ей плохо и что она не может в таком состоянии играть? В конце концов, ей же правда плохо, очень плохо. Неужто они не сыграют без неё? Ну, прочтёт кто-нибудь вместо неё слова Радуги — у него всё равно лучше получится, чем у Скай, хоть она и репетировала как проклятая. И кому от этого станет хуже, если она денёк посидит дома?.. Или всё же так нечестно?

В дверь постучали, вошёл папа с едой на подносе.

— Дочка, по-моему, зря ты отказалась от ужина, — сказал он.

— Я не хочу.

А до этого она ещё отказалась от обеда. И от завтрака. Со вчерашнего вечера у неё крошки не было во рту, и теперь она чувствовала себя как-то странно. Но есть она всё равно не собиралась. Может быть, никогда.

— Всё же советую тебе подкрепиться перед выходом на сцену. Кстати, я тебе говорил, что мне нравится имя твоей героини? «Радуга» на латыни — Pluvius Arcus. Pluvius значит «дождевой», это прилагательное, a arcus, соответственно, «дуга», или «арка». Есть ещё слово «плювиальный», которое образовано от латинского pluvius… — Он умолк. — Извини, кажется, беседа об этимологии тебя сейчас не очень увлекает.

— Нет, почему, интересно.

— Ладно, не будем об этом, лучше поешь что-нибудь. Еда — прекрасное успокаивающее средство.

— Пап, мне не хочется, правда.

— Тогда я просто оставлю всё это у тебя на столе — на случай если ты проголодаешься в ближайшие несколько минут. — Мистер Пендервик поставил поднос и собрался уходить.

— Спасибо, пап. Постой минутку, я ещё кое о чём у тебя спрошу… А Марианна придёт?

— Нет. Надеюсь, ты не очень огорчена?

— Вообще не огорчена, — ответила Скай совершенно искренне: кажется, она впервые слышала хоть что-то приятное о Марианне. — Как-то не хочется, чтобы она судила обо мне по тому, как я играю на сцене.

— Скай, я уверен, что ты играешь совсем не так плохо, как тебе кажется.

— Плохо, пап. Ты даже не представляешь, как плохо… Но у меня к тебе ещё один вопрос. — У Скай оставалась одна-единственная, последняя соломинка, за которую она ещё могла ухватиться. Папа — самый честный человек из всех, кого она знает. И если он сейчас оставит ей хотя бы малюсенькую лазейку, она ею воспользуется. — Скажи, обман — всегда-всегда бесчестный поступок? Даже если это совсем крошечный обман, от которого никому хуже не будет?

— Гм-м, дочь моя! Это вопрос для философа, а я всего лишь ботаник.

— Я серьёзно, пап. Мне правда надо знать.

— Хорошо… — Он минутку подумал. — Пожалуй, нет, не всегда. Например, если человек прибегает к обману — иными словами, если он лжёт — ради спасения чьей-то жизни, то это может быть даже благородный поступок. Кстати, а как в нашем случае — речь идёт о спасении чьей-то жизни?

— Кроме моей? — Скай улыбнулась, чтобы показать, что и она способна шутить, но улыбка вышла довольно хилая.

— Ну а если обман совершается из трусости или из эгоизма, то я вынужден сказать так: даже крошечный обман есть поступок бесчестный. Я ответил на твой вопрос?

— Наверно. — Что ж, нет значит нет. Раз единственная лазейка — трусость, то эта лазейка не для Скай. Лучше уж тогда трусить на сцене, в роли Радуги. — Пап, передашь Джейн, что я буду готова через пару минут?

— Молодец, дочка, — сказал мистер Пендервик. — Audaces

Но Скай его перебила.

— Пап, я тебя очень люблю, и спасибо тебе за совет, но латынь я сейчас не вынесу [42].

— Понятно. — Он улыбнулся и поцеловал её. — Пойду заводить машину.

Скай закинула в сумку костюм Радуги и коробочку с гримом и вслед за папой сбежала вниз по лестнице. Сомнения были отброшены, и с этого момента ничто уже не могло поколебать её решимости: она будет играть в спектакле и пройдёт все выпавшие на её долю испытания. В машине она сидела, крепко вцепившись в сумку, и проговаривала свои реплики и сценические ремарки так чётко и быстро, что, пока папа довёз их до школы, они с Джейн успели оттараторить всю пьесу от начала до конца и начать по второму кругу. И когда они уже выбрались из машины, и бежали под дождём к крыльцу, и потом шли по коридору до актового зала, она твердила с мрачным упорством, не прерываясь ни на минуту:

вернуться

42

Audaces fortuna juvat — вот что произнёс бы мистер Пендервик, если бы Скай дала ему договорить. Это очень мудрое латинское изречение, приписываемое древнеримскому поэту Вергилию. Такое мудрое, что, может быть, читатель, когда у него появится возможность заглянуть в латинский словарь, захочет посмотреть, что оно означает.