Найденыш с погибшей «Цинтии», стр. 3

— И никогда не учились в другой школе?

— Конечно нет.

— Господин Маляриус вправе гордиться вами,— сказал доктор, обернувшись к учителю.

— Я очень доволен Эриком,— ответил тот.— Вот уже скоро семь лет, как он мой ученик. Пришел ко мне совсем маленьким, но среди своих товарищей всегда был первым.

Доктор погрузился в молчание. Он не сводил с Эрика своих проницательных глаз. Казалось, он занят решением вопроса, о котором не считал нужным говорить вслух.

— Лучше отвечать невозможно и незачем продолжать экзамен,— произнес он наконец,— я вас больше не стану задерживать, друзья мои. Если господин Маляриус не возражает, на этом мы и закончим.

Маляриус хлопнул в ладоши. Все ученики одновременно встали и, собрав свои книги, выстроились по четыре в ряд на свободном участке перед партами. Маляриус вторично хлопнул в ладоши, и шеренга двинулась, чеканя шаг, с чисто военной выправкой.

После третьего сигнала школьники, смешав ряды, разбежались с веселыми криками. Через несколько секунд они рассыпались по берегу фьорда [13], в голубой воде которого отражаются покрытые дерном кровли Нороэ.

Глава II

У РЫБАКА ИЗ НОРОЭ

Дом господина Герсебома, как и все дома в Нороэ, покрыт дерном и сложен из огромных сосновых бревен по старинному скандинавскому способу: две большие комнаты посередине разделены длинным узким коридором, ведущим в сарай, где хранятся лодки, рыболовные снасти и целые груды мелкой норвежской и исландской трески, которую раскатывают после сушки, чтобы поставлять ее торговцам в виде «Roundfish» («круглая рыба») и «Stockfish» («рыба на палке»). Каждая из двух комнат служит одновременно и горницей и спальней. Постельные принадлежности — матрацы и одеяла из шкур — хранятся в особых ящиках, вделанных в стены, и извлекаются оттуда только на ночь. Высокий очаг в углу, в котором всегда весело потрескивает большая охапка дров, и свежевыбеленные стены придают самым скромным жилищам опрятность и уют, не свойственные крестьянским домам в Южной Европе.

В этот вечер вся семья собралась у очага, где в огромном горшке варилась на медленном огне похлебка из копченой селедки, кусочков лососины и картофеля. Господин Герсебом, человек в самом расцвете сил, с суровым обветренным лицом и ранней сединой, сидел в высоком деревянном кресле и плел сети, чем он обычно занимался, когда не находился в море или в сушильне. Его сын Отто, рослый четырнадцатилетний мальчик, как две капли воды похожий на отца, по всей видимости должен был стать впоследствии таким же умелым рыбаком. А сейчас он пытался постигнуть тайну «тройного правила», испещряя маленькую графитную доску. Его большая рука казалась куда более приспособленной для управления веслом, чем для такой работы. Эрик, склонившись над обеденным столом, с увлечением читал толстую книгу по истории, взятую у господина Маляриуса. Рядом с ним добродушная Катрина Герсебом спокойно сучила пряжу, а белокурая Ванда, девочка десяти — двенадцати лет, сидя на низкой скамейке, усердно вязала толстый чулок из красной шерсти. У ее ног спала, свернувшись клубком, большая рыжая собака с белыми пятнами и курчавой, как у барана, шерстью.

Медная лампа, заправленная рыбьим жиром, ровно освещала своими четырьмя фитилями все уголки мирного жилища. Молчание, не нарушавшееся, по крайней мере, в течение часа, уже начало тяготить матушку Катрину. Наконец она не выдержала:

— Хватит на сегодня. Поработали — пора ужинать!

Не возразив ей ни слова, Эрик забрал свою толстую книгу и пересел к очагу, а Ванда, отложив вязанье, направилась к буфету, чтобы достать тарелки и ложки.

— Так ты говоришь, Отто,— продолжала матушка Катрина,— наш Эрик сегодня хорошо ответил господину доктору?

— Хорошо ответил? Он говорил, как по книге читал, честное слово! — восторженно отозвался Отто.— Я даже не понимаю, откуда он это все знает. Чем больше доктор спрашивал, тем больше он отвечал! А слова у него так и лились! До чего же был доволен господин Маляриус!

— И я тоже,— серьезно сказала Ванда.

— Понятно! Все были рады! Если бы вы, мама, только видели, как мы сидели разинув рты! Боялись только, как бы нас тоже не вызвали! А он ничуть не робел и отвечал доктору, как отвечал бы нашему учителю!

— Подумаешь! Господин Маляриус стоит любого доктора, и уж знает он, конечно, не меньше! — сказал Эрик, смутившись оттого, что его хвалили при всех.

Старый рыбак удовлетворенно улыбнулся.

— Ты прав, малыш,— сказал он, не выпуская работы из своих мозолистых рук.— Господин Маляриус заткнул бы за пояс, если бы захотел, всех городских докторов. К тому же он не разоряет своей ученостью бедных людей!

— А разве доктор Швариенкрона кого-нибудь разорил? — с любопытством спросил Эрик.

— Гм!… Гм!… Если этого не случилось, то уж не по его вине! Я вам скажу, и можете мне поверить, что без всякого удовольствия глядел, как строилась его фабрика, которая теперь коптит на берегу фьорда. Мать может вам подтвердить, что раньше мы сами изготовляли рыбий жир и выручали за него в Бергене по сто пятьдесят и даже по двести крон в год! А теперь баста! Никто уже не захочет покупать неочищенный рыбий жир, или же за него дают так мало, что не стоит даже тратиться на дорогу. Только и остается, что продавать тресковую печень на фабрику. И, Бог свидетель, управляющий доктора всякий раз норовит взять подешевле. Мне едва удается выручить за нее сорок пять крон, а труда затрачиваешь в три раза больше, чем раньше… Так вот, я и говорю, что это несправедливо. Лучше бы доктор лечил своих больных в Стокгольме, чем лишать нас ремесла и отнимать заработок.

Все притихли после этих горьких слов, в течение нескольких минут слышался только стук тарелок, расставляемых Вандой. Между тем мать выкладывала кушанье на глиняное глазированное блюдо весьма внушительных размеров. Эрик задумался над словами отца. Смутные возражения возникали в его уме. Он был слишком прямодушен, чтобы не высказать их вслух.

— Мне кажется, отец, вы вправе жалеть о доходах прошлых лег,— начал он.— Но не совсем справедливо обвинять в их сокращении доктора Швариенкрону — разве его рыбий жир не лучше, чем наш?

— Лучше? Прозрачнее, только и всего! Да они еще говорят, что от него не пахнет дымом, как от нашего… Потому-то он и пользуется успехом у городских дамочек. Но, почем знать, может быть, для легочных больных полезнее наш прежний добрый рыбий жир!

— И все-таки очень важно, чтобы больные, принимая его, не чувствовали отвращения. Поэтому, если врач находит средство уменьшить неприятный вкус лекарства, изменив способ приготовления, то разве он не должен воспользоваться этим преимуществом?

Господин Герсебом почесал затылок.

— Конечно,— ответил он с сожалением,— может быть, это его долг как врача. Но отсюда не следует, что нужно мешать бедным рыбакам зарабатывать на жизнь…

— На фабрике доктора, как я знаю, занято свыше трехсот работников, а в то время, о котором вы говорите, в Нороэ не было и двадцати рабочих,— робко возразил Эрик.

— Потому-то работа теперь ни во что не ценится! — воскликнул Герсебом.

— Ну хватит! Ужин подан, садитесь за стол,— сказала матушка Катрина, видя, что спор становится более жарким, чем это казалось ей допустимым.

Эрик, поняв, что дальнейшие возражения неуместны, умолк и занял свое обычное место за столом рядом с Вандой.

— Доктор и господин Маляриус друг с другом на «ты». Значит, они друзья детства? — спросил он, чтобы переменить тему разговора.

— Конечно,— ответил рыбак, усаживаясь за стол.— Оба родились в Нороэ, и я помню время, когда они играли на площадке перед школой, хотя я и моложе их лет на десять. Маляриус — сын нашего врача, а доктор — сын простого рыбака. Но он здорово изменился с тех пор! Говорят, стал миллионером и живет в Стокгольме в настоящем дворце. Да, образование вещь хорошая!