Брачный сезон или Эксперименты с женой, стр. 42
Я встал из-за стола и поблагодарил Катькиного деда за трапезу. Он прошел в маленькую дверцу около буфета, и оттуда донесся его голос:
– Иди, что ль? Ночлег тебе покажу…
Едва не стукнувшись лбом о низкую притолоку, я проник в маленькое помещение. Окна не было. Вместо него на стене была пришпилена потрепанная карта Московской области. На одном из гвоздиков висела гора телогреек, штанов и прочего необходимого в сельской местности тряпья. Под картой стоял верстак и впритирку к нему – топчан, покрытый полушубком. Остальное пространство комнатки занимали мы с Афанасием Никитичем.
– Вот, – сказал старик извиняющимся тоном. – Здесь и разместишься. Сам здесь спал. Теперь придется на столе…
А Катька, кажется, говорила, что я ничем не обременю ее дедушку. Теперь выходит, что из-за меня старик должен ночевать на столе. Подумать только: такой огромный домина, и так мало места! Что же у него на втором этаже?
Афанасий Никитич пробормотал:
– Ну, отдыхай пока. Я тоже пойду… Устал небось с дороги?
Еще бы! Добираясь в эту глухомань, я несколько раз подумал, что лучше бы уж меня убили мухрыгинские дружки.
Афанасий Никитич вышел и прикрыл за собой дверку. Через несколько минут раздался его молодецкий храп. Рядом со мной тоже что-то сипело. Я пригляделся. Кот Барсэг. Под аккомпанемент этих мирных звуков я погрузился в невеселые раздумья. О том, что все меня бросили и никому я не нужен. «Вот и Мария…» – подумал я, но решил не продолжать, чтобы не утонуть в пучине уныния.
Надо в корне менять свою жизнь, если уж так получилось. Завтра же совершу пробежку вокруг деревни, оботрусь снегом, начну поднимать штангу. Какую штангу? Да вот хотя бы тепловозные колеса, неизвестно как оказавшиеся во дворе Афанасия Никитича! Курить тоже надо бросать…
Я снял с карты телогрейку, подпоясался армейским ремнем и, вполне довольный своим видом, решил для начала прогуляться. Осмотреть окрестности. Кто знает, сколько времени мне придется провести здесь? Вдали от женщин и друзей?
Под тяжестью моего тела скрипнула половица. Барсэг недовольно всхрапнул и опять погрузился в сон. В столовой было тихо.
Я тихонько открыл дверь. Передо мной была большая комната, погруженная в полумрак. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел Афанасия Никитича, лежащего на обеденном столе. Он напоминал покойника, готового к последнему ритуалу. Руки Афанасия Никитича смиренно лежали на груди. В них были зажаты спицы с вязаньем. На животе расположился шерстяной коричневый клубок.
Мне стало страшно. А вдруг Афанасий Никитич и в самом деле решил помереть? Со стариками такое частенько случается.
В испуге я захлопнул за собой дверцу и плюхнулся на топчан лицом вниз. Грохот, похоже, привел организм Афанасия Никитича в действие: из комнаты донесся оглушительный храп.
Гулять, однако, я передумал и стянул с себя телогрейку. Вот утром я уж точно займу АЖП, как говаривал институтский доцент физвоспитания, и налажу ЗОЖ. То есть активную жизненную позицию и здоровый образ жизни. А сегодня я без них как-нибудь обойдусь.
Глава 34
Карточный домик
Проснулся я часов в десять вечера от света шахтерской керосинки. Надо мной стоял Афанасий Никитич.
–Что-то ты заспался, молодой человек. Все уже заждались… Давай-давай, форма одежды – парадная.
Сам старик явно отвечал этому требованию. Его подбородок был тщательно выбрит и благоухал «Шипром». Вместо беретика на его голове красовалась обширная лысина, сдобренная по бокам благородными кустиками, напоминавшими клочья пены для бритья. Старик был облачен в старомодный шевиотовый костюм с острыми лацканами. Галстука, правда, не было.
Я потянулся было за телогрейкой, но дед остановил меня:
– Только пиджак! Дело-то святое!
Накинув пиджак, я попытался просунуть непослушную голову в петлю галстука.
– А галстук не надо. Он только мешать будет…
Окончательно заинтригованный, я облачился в брюки и побрел за стариком. Он держал путь наверх по скрипучей лестнице.
На втором этаже я зажмурился от ослепительного сияния люминесцентных ламп. Разглядеть обстановку не представлялось возможным. Я едва не задохнулся – воздух здесь был густой и влажный. Послышались восторженные реплики. Мужской голос, нещадно коверкая французские слова, сказал:
– Ну, Никитич, это просто магнифисан! Тре бьен! Новель! И где ты только их берешь? Новичков?
Женский показался мне знакомым:
– Ой, хорошенький какой! Прямо игрушка!
Это я-то хорошенький! Ну надо же!
– Аннет, я бы вас попросил, – сказал мужчина.
Женщина осеклась.
– По-моему, я где-то его уже видела…
– Знакомьтесь, это Арсений, – представил меня Афанасий Никитич.
– Можно Сеня, – поправил я и открыл глаза.
Передо мной стоял стол, обтянутый зеленым сукном и исчерченный мелом. За столом сидели двое. Мужчина средних лет в шляпе и черной рубашке с белыми манжетами нервно теребил колоду карт. Под его чеканным носом примостились тоненькие усики.
Женщина была мне знакома. Это оказалась давешняя разносчица газет. Только сейчас она выглядела гораздо симпатичнее: волосы стянуты в строгий узел, на шее кружевной воротничок, на плечах – цветастая шаль. Все остальное находилось под столом.
Я огляделся по сторонам. Прямо надо мной была стеклянная крыша, тщательно очищенная от снега. Через нее на меня с ночного зимнего неба взирали звезды. А под крышей в тепле и уюте произрастали сотни диковинных растений. Цвели азалии, оранжевыми солнцами свисали с веток мандарины, под самым потолком грудились начавшие желтеть связки бананов. Внизу толпились разнокалиберные кактусы. По их колючкам упрямо карабкались вверх пупырчатые огурцы и лианы, украшенные цветами всех оттенков и конфигураций.
От этого зрелища у меня захватило дух. Афанасий Никитич, гордо подбоченясь, стоял под смоковницей.
– Угощайся, а я пока представлю тебе соперников.
«Соперники» за столом приосанились. Я сорвал с ветки мандарин, а француз начал разливать привезенную мной водку.
– Альфред Бега, – начал с него Никитич. – Большой любитель преферанса. Особенно зимой, потому что летом он целиком и полностью загружен работой. Разбивает английские газоны по всему Подмосковью. На дачах у этих… У новых русских.
– Я еще подставочки для яиц собираю, – подал голос Альфред. – У вас случайно не завалялось? А то знаете, как бывает, ест себе человек яйца и не подозревает, из какого сокровища он их ест.
Я покачал головой. Подставочки для яиц у меня не было не то что с собой, но даже дома.
Тем временем старик продолжал:
– Девушку зовут Анюта Веточкина. Продает газеты в электричках…
– Да я уж знаю.
– Пришлось научить ее играть. Не век же нам с Альфредом гусарика на двоих расписывать, – пояснил Никитич и пригласил меня за стол.
– За знакомство, – предложил месье Бега и поднял рюмку. – Как говорится, бон пети!
Все выпили и сорвали по свежему огурчику. Анюта раскраснелась. Она аппетитно захрустела огурцом, с интересом поглядывая на меня,
– Ну-с, начнем, – сказал Афанасий Никитич и начал раздавать карты. Альфред принялся чертить мелом на сукне.
– Почем вист? – поинтересовался я тоном знатока.
– Сотка, – небрежно бросил француз.
– Что значит – сотка? – испугался я. – Сто долларов, что ли?
– Это Никитич придумал так играть, – успокоила меня Анюта. – Земли-то у всех – хоть отбавляй.
Теперь я понял, что имел в виду Катькин дедушка, когда говорил, что заезжий гость остался «должен семь гектар с хвостиком». Вот оно, значит, что!
– Но у меня нет земли, – еще больше испугался я. – Только денег немножко…
– На деньги неинтересно, – протянула Анюта и повела плечами под шалью.
– Я тебе одолжу для начала гектарчик, – сказал Афанасий Никитич. – Потом как-нибудь отдашь, когда отыграешься.
Пришлось согласиться, и игра началась. В моей памяти мало-помалу всплывали комбинации, которым меня научила еще Кэт. Ужасно не люблю влезать в долги, поэтому мне непременно нужно выиграть или хотя бы не проиграть. «В любви мне последнее время не везет, – подумал я и посмотрел на вздернутый Анютин носик, – так что должно повезти в карты».