Золотая Колыма, стр. 43
Билибин был очень доволен Поликарпычем и едва поспевал записывать за ним то, что касалось разведрайона:
«Первый раз прибыл я в Левый Среднекан в 1924 году, в феврале, вдвоем с Софеем, приступили к шурфовке, выбили четыре шурфа. Шурфы расположены так: один в ключике, который впадает в Среднекан с левой стороны как раз против палаток, глубина его до почвы восемь четвертей, почва — скала сланца, пласту золотоносного четыре четверти. Содержание приблизительно полдоли на лоток. Шурф били вдвоем с Софеем. Остальные три шурфа били в другом ключике, который впадает около устья Левого Среднекана. Содержание такое же, как и в том...
Второй раз я сюда прибыл в 1926 году с Бовыкиным и Кановым, в апреле, пробили 15 шурфов. Три — по ключу против палаток, расстояние между шурфами саженей 20. Содержание одинаково, как и в 1924 году. Один шурф пробили против избушки, посреди долины, глубиной до девяти четвертей, содержание около одной доли. Выше этого шурфа на двести саженей пробили в линию три шурфа, добили, глубина та же и содержание приблизительна то же, но в левом крайнем шурфе содержание лучше.
Пошли еще выше, около полверсты, нарезали в линию четыре шурфа, добили два в правом борту, остальные два не добили: вода помешала. Шурфы эти на таликах встретились первый раз. Вода отливу не поддается. В добитых шурфах содержание примерно три доли на лоток...»
Пользуясь сведениями Поликарпова, 27 февраля начали разбивку шурфовочных линий второго разведрайона.
«ОЧИ СОЮЗЗОЛОТА»
В новом году Раковский с прежней аккуратностью вел записи в своей тетради. Каждый день он контролировал работу на прииске и в своем разведрайоне, принимал старательское золото, решал массу больших и малых вопросов.
Разведка поначалу пошла неплохо. На второй террасе расчистили площадки, приступили к нарезке шурфов. «Продвигается хорошо»,— удовлетворенно отметил в дневнике Сергей Дмитриевич.
Намывка же велась вяло. Перестало фартить Сологубу и Тюркину. Многие, отчаявшись, бросали кайла и лотки, стали собираться с обратным транспортом в Олу. Сологуб пытался удержать своих артельщиков. Он, как и намеревался, наладил бойлер, но ольчане, не питавшие страсти к технике и за год соскучившиеся по женам, подались домой остались лишь неизличимый приискатель Канов да сам Сологуб.
Раковский загорелся желанием приобрести у Сологуба бойлер, применить его на оттайке шурфов, а может, и к промывке приспособить. С этим предложением и пришел он в опустелый барак первой артели.
Бронислав Янович охотно согласился продать бойлер в добрые руки и, ослепительно сверкая всеми своими вставными золотыми, с поклоном изрек:
— Покупайте и нас, сирот, впридачу.
Сергей Дмитриевич полетел к Билибину. Тот обрадовался:
— Давно бы так! Покупаем!
Но переход Сологуба и Канова в экспедицию не состоялся. Их обоих пригласил в свою контору Матицев и долго говорил с ними. Канову он предложил должность заведующего складами, положив заманчивую оплату, а Сологубу обещал подобрать для него новую артель и поставить ее с бойлером на самую богатую деляну.
Расстроившись, Раковский записал в тетради:
«Представитель Союззолота Матицев переманил на прииск путем повышения зарплаты артель с бойлером, которая хотела пойти к нам в разведку. В общем начинается какое-то безобразное отношение к плану работ, об единстве и оплате которых так усиленно беспокоилось Союззолото. По-моему, это недопустимые и даже преступные выходки одержимого какой-то манией «хозяйственничка».
Такого рода поступки Матицева начались не со случая с бойлером, а гораздо раньше. Снабжение, после договора Цареградского с Лежавой, теперь полностью находилось в руках приисковой конторы, и Матицев делал все, чтобы ущемить экспедицию. Списки Раковского о продовольственных нуждах геологов он урезывал наполовину, ссылаясь на то, что продовольствия завезено мало. Муку заменял крупой. В клюквенном экстракте наотрез отказывал, и теперь кое у кого начинали кровоточить десны — первый признак цинги...
На все у Матицева был один ответ:
— Из-за отсутствия транспорта — жесткая экономия. А муки вообще нет.
Сергей Дмитриевич поначалу поверил ему, в дневнике так и записал:
«27 января 1929 года.
Заходил в контору, разговаривал с Матицевым о продовольственном положении и дальнейших перспективах. Груза на Элекчане нет. На Оле и кой-где в тайге свирепствует эпидемия кори. Дело дрянь... Из-за этого, вероятно, и вышла задержка с переброской продовольствия. В общем, подходят «декабрьские дни».
У меня болит горло. Морозы начинаются вновь. Сегодня вечером —50°С».
Когда же местком организовал санитарную комиссию, а в нее от экспедиции ввели Раковского и доктора Переяслова, то она, осмотрев приисковые склады, установила: есть мука на складе и даже высшего сорта -— крупчатка.
Обманом Матицева были возмущены даже служащие конторы. Вся комиссия во главе с предместкомом Шестериным явилась к нему и выложила акт.
Тот был пьян, отбросил акт и заявил:
— Не ваше дело!
В дневнике Раковский записал кратко:
«Был в конторе С.З., но пришлось уйти, так как Матицев, будучи пьян, показал себя полнейшим хамом».
На следующий день чуть подробнее:
«Определяли с Казанли магнитное склонение и делали нивелировку 1-й линии шурфов С.З. Во время этой работы подходил Матицев и очень любезно извинялся за свое поведение... Дескать, в фактуре вместо «крупчатка» прочитал «крупа»...»
Раковский заявил Матицеву, что принимать золото у старателей и наблюдать за «технической стороной» больше не будет,— своей работы хватает. А если Матицев — инженер! — все еще не вошел в курс дела, то пусть доверит присмотр за горными работами Кондрашову Петру Николаевичу. Он хотя и молод, но горный техникум кончил не зря.
Матицев согласился временно, до возвращения Поликарпова, назначить Кондрашова старшим горным смотрителем.
Матицев извинился, но не изменился. Билибин еще до своего отъезда крупно разговаривал с ним, но тот всякий раз увиливал, а если что-то и обещал, то тут же забывал.
Юрий Александрович вынужден был предъявить ему официальное отношение о нарушениях договора и потребовал такого же, в письменной форме, ответа. Матицев заверил, что ответит завтра же, а на другой день опять закрутил ту же пластинку:
— Давайте попробуем поговорить...
— Поговорим,— озлился тогда Билибин,— соберем местком, ячейку, всех специалистов, вот тогда и поговорим! И не только о снабжении, но и о разведочных делах!
Разведочные работы на прииске, как известно, начались неплохо, но вскоре приискатели забузили — не понравилась «эксплуатационная» линия, показалось, что экспедиция нарочно подсунула им эту пустую, да еще с глубокими шурфами, линию. И они прекратили бить шурфы.
Матицев поддержал их:
— Дайте нам шурфы на первой линии.
Юрий Александрович усмехнулся едко:
— В чужом рту хрен всегда слаще,— и распорядился выделить старателям места для шурфовки на первой линии.
Выделили на нижней террасе, у самого выхода того ключа, который их как магнитом притягивал к себе и мнился Борискиным. Но и это не устроило. Тайком от экспедиции, но с ведома Матицева приискатели забрались на другую сторону ключика и, как позже обнаружилось, даже в верховья распадка... В общем повторялась та же история, что и на Безымянном: копали где хотели и как хотели.
Билибин и Раковский возмущались, говорили Матицеву, что он не согласовывает свои действия с планами экспедиции, нарушает распоряжения Лежавы-Мюрата и Оглобина, но тот все перевертывал по-своему:
— У меня тоже не ради красы на фуражке молоточки!
И к рабочему чутью, товарищ Билибин, в наше время надо прислушиваться. Массы не хуже спецов знают, где золото.
Однажды на заседании месткома, когда утверждались нормы выработки и правила внутреннего распорядка, Билибин очень хотел высказать все накипевшее Матицеву прямо в глаза, но тот не явился — уехал осматривать какой-то ключик, чтобы наметить «пару шурфиков в очень интересном месте».