Золотая Колыма, стр. 29
Погибли из штурмовой бригады Малашейко, Дудков, Васильев, Комиссаров, Будаков...»
«КОЛЫМА ТЫ, КОЛЫМА...»
На высокой стройной лиственнице, что хорошо виделась с реки, сделали большой затес:
«10/IХ-28 г. Передовой отряд К. Г. Р. Э. закончил пробный сплав. Иван Алехин, Юр. Билибин, Ст. Дураков, Мих. Лунеко, Серг. Раковский, Дм, Чистяков. Демка пропал... Прошу Д. Казанли и С. Обручева определить астропункт устья Бохапчи. Ю. Билибин».
Юрий Александрович сожалел, что экспедиция Наркомвода, поверив в непроходимость Бохапчи, не стала ее обследовать, и надеялся, что Казанли, сплавляясь с отрядом Бертина, установит здесь астропункт. А если он почему-либо не сделает этого, то в следующем году будет сплавляться по Колыме экспедиция Сергея Обручева, и этим сможет заняться она... Кто-то обязательно должен нанести на карту точные координаты устья Бохапчи. Порожистая, но годная для сплава река послужит освоению Колымского края!
— А теперь, догоры, наша цель — Среднекан!
Отвязали чалки и на рассвете тронулись по Колыме,
После каверзного Малтана и бешеной Бохапчи плыть по широкой полноводной и спокойной реке — одно удовольствие. Колыма здесь в высоких берегах, без перекатов, бурунов, без крутых изгибов и островов. Шевели потихоньку кормовым веслом, поудобнее устроившись на тюках, освежай прохладной чистой водицей горячие волдыри на натруженных руках, залечивай рубиновые эполеты и любуйся сколько душе угодно красотами Колымы.
И каждый любовался, и каждый искал на этой реке, на ее берегах что-то родное, с детства знакомое и находил. Забайкальцы Алехин и Чистяков видели в Колыме широкие и раздольные сибирские реки. Лунеко сравнивал ее с Амуром. Степан Степанович, уроженец Пермской губернии, вспомнил Каму. Ну, а Юрий Александрович хотел видеть и увидел что-то похожее на волжские берега...
То тут, то там средь густой поросли лиственниц встречались белоствольные березки, правда, тонкие и не плакучие, но самые настоящие, с розоватыми отблесками на бересте, сквозные и такие же золотистые в эту осеннюю пору... А когда Юрий Александрович увидел на солнцепеке в затишке под скалой осинки в багрянце, то не мог не воскликнуть:
— Да здесь же — Россия, братцы!
Слева и справа падало, сверкая по валунам, много речек и ключей, безымянных, не помянутых на спичечной карте Макара Медова. Разобраться невозможно, где какая... Хорошо бы встретить кого-нибудь. Макар Захарович говорил, что где-то здесь, близ устья Дебина, реки, впадающей слева, должна быть заимка якута не то Дягилева, не то Лягилева.
Только подумали об этом, глядь — на откосе человек. Плоты — к берегу. Сергей — прямо в воду и, будто белка, скок, скок наверх. Но человек кинулся от него бежать. Ненормальный или одичавший какой-то?.. С полчаса гонялся за ним быстроногий Сергей и привел за руку. Беглец оказался уже немолодым: весь какой-то помятый, с бегающими красными глазками... И лишь одно бормочет:
— Мин суох... мин суох...
Его стали угощать, подарки дарить, но ничего, кроме «мин суох», не добились. Даже фамилию свою не вспомнил. Узнали только, что река, по берегу которой гонялся за ним Сергей, как раз и есть Дебин.
— Баар... баар...
И то хорошо! Есть один надежный ориентир из названных Макаром Медовым. Распрощались с «мин суохом» очень ласково, в торбу и за пазуху напихали ему всяких угощений. Жалели его: может, родился таким, может, испортили человека медведь или какая-нибудь белая банда, шаставшая в свое время по Колыме, а может, он десять лет ни одной души не видел живой и за все это время ни разу про Советскую власть не слышал.
Дебин — первая большая река после Бохапчи. Дальше, согласно спичечной карте, должны быть примерно такие же реки справа — Урутукан, слева — Хатыннах, или Березаллах, с березовой долиной, затем Таскан, Лыглыхтах, Ускунья, а там и Среднекан, по местному Хиринникан — Долина Рябчиков.
После Дебина решили останавливаться у каждой реки и речки, осматривать как следует, брать пробы. В устье Дебина в лотке оказались желтенькие крохотные знаки. Такие же намыли на Урутукане и Хатыннахе. А в наносах Таскана попалась маленькая гладкая золотника. На речке, впадающей справа,— еще две золотники. Здесь же, на вечерней зорьке, настреляли жирных уток. Макар Медов называл эту речку Ускунья, а разведчики, воодушевленные удачной охотой, перекрестили ее в Утиную, а соседнюю — в Крохалиную. Ликовали охотники!
Юрий Александрович любовался тусклыми золотниками, первенцами... И восторгался, и сетовал:
— Вот она—Золотая Колыма! Здесь мы не пропадем! Здесь мы расстегнем пряжку золотого пояса Тихого океана! Эх, долго добирались! Долго в Оле сидели... Хотя бы на месяц раньше! Мы бы тут все эти речки облазили! А, догоры?
Догоры, конечно, с ним соглашались и тоже вздыхали: лето кончилось, да его и не застали, будто его и не было, а уже пахнет зимой.
Колыма здесь хотя и тихая, без порогов, без шивер, без бурунов, но, видно, с трудом пробивала себе дорогу: то толкалась в гранитные скалы — отроги хребта, то продиралась протоками по широким долинам, то устремлялась на север, то круто поворачивала на юг. На плотах плыли, как на маятнике качались: солнце то слева, то в лицо, то в затылок.
И острова начали встречаться. За ними и поросшими тополями и чозениями осередышами трудно разглядеть впадающие в Колыму речки и ключики. Казалось, пора уже быть Среднекану — надоело две недели болтаться на плотах, да и прохладно стало.
Наконец увидели какую-то речку. При устье — небольшой галечный осередыш, на противоположном берегу — коса, дальше вниз виден остров с кустарниками. По приметам вроде Среднекан.
Причалили плоты, начали подбирать место для склада и палатки. Но Билибин с Раковским решили осмотреться получше. Медов и Кылланах говорили, что летом недалеко от устья Среднекана рыбачит и пасет оленей якут Гермоген Аммосов, значит, должны быть какие-то следы. Но никаких следов ни оленей, ни человека не нашли. У правого берега, чуть повыше устья, по словам Макара Захаровича, должна быть небольшая каменистая шивера, а ее нет, да и второй островок должен быть на полкеса ниже, а тут — совсем рядом...
— Нет, догоры,— сказал Билибин,— это еще не точка...
— Запятая? — усмехнулся Алехин.
— Запятая.
Так и стала значиться речка Запятой.
12 сентября подплыли к реке, по всем приметам похожей на Среднекан и за шиверу, как за перекат, зацепились, в последний раз поработали стяжками, пропихивая «Даешь золото!».
Пока с ним возились, Раковский пробежался по берегу и скоро вернулся радостный, сияющий:
— Точка! Среднекан! Тут якут рыбу ловит... Толковый якут! Самый и есть Гермоген! Подтвердил: Хиринникан.
И все ликовали, кричали «ура» и палили из ружей.
Разгрузили плоты, поставили палатку. И только успели укрыть груз, как повалил снег. Крупный, тяжелый, сырой, он ложился на землю, на не опавшую еще листву, но не таял. Якуты говорили: если в сентябре снег ляжет, то до самого июня лежать будет, потому что на Колыме ни осени, ни весны не бывает.
Билибин радовался первому снегу:
— Колыма ты, Колыма — чудная планета!
— Двенадцать месяцев — зима, остальное — лето,— подхватил Алехин.
Так родились первые стихи колымского эпоса «Колымиада».
Разделись до пояса, натерлись снегом до красноты. После чаепития решили так: трое остаются на устье Среднекана сторожить табор, а трое — Билибин, Раковский и Лунеко, навьюченные, пойдут по левобережью Среднекана.
— Вы там, ребята, остерегайтесь,— напутствовал Степан Степанович.— Среди старателей всякие бывают. Заслышим выстрелы — придем.
— И я с вами, Юрий Александрович,— схватил берданку Алехин.— Тут и двое справятся.
Впереди шагал Сергей Раковский, поджарый, невысокий, шустрый. Билибин старался от него не отставать. Миша Лунеко выжимал из себя последние силы, но его раскисшие ичиги почему-то очень скользили. Алехин подталкивал парня и посмеивался: