Ключ, стр. 13

— Трое из них все еще находятся в больнице, их состояние, по словам медиков, неодинаково: от вполне удовлетворительного до критического.

Появились кадры нечеткой съемки: темноволосого мужчину заталкивают в полицейскую машину.

— Четвертый находится в полиции, где его подвергают допросам.

Картинка застыла, и у Лив екнуло сердце — она узнала это лицо, а в памяти всплыло имя.

Габриель.

Стоило увидеть его, и на нее волной нахлынули чувства и воспоминания.

Она вспомнила, как он улыбался ей во тьме Цитадели, как вывел ее наружу и поддерживал в отделении неотложной помощи, пока полицейские не забрали его с собой. Он смотрел ей в глаза, гладил ее лицо.

«Если появится возможность, беги, — сказал он ей тогда, — беги подальше от Цитадели. Береги себя, пока я тебя не найду».

Потом крепко поцеловал ее в губы, но полицейские оттащили его, и она осталась одна среди царившего в больнице хаоса.

Она прикоснулась к губам, вспоминая его поцелуй и жалея, что помнит так мало. Отсюда надо бежать — об этом говорил Габриель, об этом же кричал ее собственный инстинкт самосохранения. Ей нужно укрыться в каком-нибудь безопасном месте и постараться вспомнить по кусочкам все, что произошло в мрачных глубинах горы. Ей необходимо найти место, где эта гора не будет нависать над ней своей грозной тенью, а от медикаментов не будет плыть сознание. Ей нужно попасть домой — это она понимала благодаря обострившимся инстинктам дичи, на которую охотятся.

Внезапно она услышала легкий скрип подошв по линолеуму за дверью палаты — как будто кто-то уловил ее страх и потянулся к нему. Лив схватила пульт, выключила телевизор и снова откинулась на подушку. Дверь медленно начала открываться.

Цитадель в Руне

По горе хлестали струи дождя, когда брат Садовник вывел маленькую делегацию наружу, в огражденный высокими стенами сад, находившийся в центре Цитадели. Было решено, что, пока не будет должным образом оценено состояние сада, входить туда имеют право лишь главы основных подразделений монастыря или исполняющие обязанности таковых.

— Вот, — проговорил брат Садовник и показал пальцем на верхние ветки яблони. — Видите, как поблекли листья?

Даже Афанасиус, не особо разбиравшийся в природе, видел, что дерево не выглядит здоровым. Казалось, оно готовится к осени, а не собирается расцветать, как положено в разгар весны.

— Когда ты это заметил? — в нос прогудел Аксель, выдавая манеру бывшего полицейского.

— Только вчера. Но я перед этим не так много времени проводил в саду — надо было работать на расчистке завалов внутри горы.

— А раньше не было никаких признаков этой… хвори?

— Нет.

— Значит, все началось после взрыва?

— Да, наверное, так и есть.

— Видишь? — Отец Малахия повернулся к Афанасиусу. — Нельзя было допустить, чтобы Посвященные хоть одной ногой ступили с горы. Своими действиями ты нарушил влияние каких-то священных сил. Здесь это явно видно.

Афанасиус прошел мимо него и вгляделся в увядающие ветви дерева.

— А случалось тебе сталкиваться с чем-то подобным прежде?

— Время от времени, — пожав плечами, ответил брат Садовник.

— И отчего это случалось прежде?

— Да от всяких причин, по которым погибают деревья: засуха, нашествие насекомых, болезни.

— А может это быть от землетрясения?

— Может. Если почва достаточно сильно сдвинется, тогда ломаются корни и дерево не получает больше питания.

— Разве кто-нибудь не согласен с тем, что сила взрыва, потрясшего гору, способна вызвать такие же последствия, что и землетрясение? — Теперь он повернулся к Малахии: — Я понимаю, мы все страшно переволновались из-за случившегося, но сейчас не время сеять заблуждения и впадать в панику. Нам необходимы трезвая голова и взвешенное руководство. — Афанасиус снова обратился к брату Садовнику: — Что бы ты посоветовал сделать, учитывая сложившуюся обстановку?

Грузный Садовник пощипал бороду и внимательно посмотрел на деревья.

— Ну, если дело обстоит так, как ты сказал, то хуже деревьям уже не станет. Засохшие и засыхающие ветки можно отсечь, тогда деревья поправятся быстрее. Но если причина в чем-то другом, — он искоса посмотрел на Малахию, — то болезнь будет распространяться.

— И как нам ее остановить?

Садовник тяжело вздохнул, словно готовясь огласить суровый приговор.

— Нужно будет копать как можно глубже, все вырвать, а потом сжечь выкопанное. Только так можно избавиться от болезни, какой бы она ни была.

— Вот и хорошо. Я предлагаю следующее: с первыми лучами солнца собери людей, сколько понадобится, и сделай то, что считаешь нужным. Мы же должны заверить других братьев в том, что осмотрели сад и выяснили, что он понес некоторый ущерб от последствий взрыва, однако брат Садовник в силах с этим справиться.

— А если окажется, что дело серьезнее? — опять прогудел в нос тоном следователя брат Аксель.

— Вот тогда мы займемся и более серьезными проблемами. У нас сейчас просто сил не хватит на все. Мое мнение таково: нам следует заниматься реально существующими проблемами и не думать о том, что может случиться.

Аксель выдержал взгляд Афанасиуса, ничем не показывая своего согласия или несогласия с его рассуждениями.

— Ты прав, — сказал свое слово отец Томас. — Мы все переутомились и готовы сражаться с тенями. Нельзя забывать, что, пока не будет избрано новое руководство, братья ожидают, что именно мы направим их на верный путь. Поэтому нам следует не раскачивать лодку, не сеять панику, а успокоить братьев и вселить в них уверенность.

Афанасиусу всегда очень нравился отец Томас. Они провели вместе не один вечер, обсуждая все на свете — от философии до археологии и много еще всякого. Отца Томаса он считал человеком интеллигентным, спокойным и здравомыслящим.

— Лучший способ вселить в братию чувство уверенности — это восстановить разряд Посвященных, — заявил брат Аксель, и на него устремились все взоры. — Это наглядно показало бы возврат к обычному порядку, и в душах братьев сразу воцарился бы мир.

— Да, но кто будет их выбирать? — спросил отец Томас.

— Вопрос о Посвященных нельзя поднимать до тех пор, пока у нас нет аббата, который предлагает кандидатуры, и прелата, который утверждает их в сане, — развил мысль Афанасиус. — Таким образом, любые дискуссии о Посвященных должны быть отложены, пока не состоятся выборы.

Аксель переводил взгляд с Афанасиуса на отца Томаса, словно чувствовал связывающую их тончайшую, почти незримую нить. Чуть помедлив, он обратился к брату Садовнику:

— Я поставлю у всех входов в сад нескольких своих людей — на тот случай, если какому-нибудь любопытному брату вздумается подышать ночью воздухом. Если от меня нужно будет еще что-нибудь, ты только скажи. — С этими словами он повернулся и ушел.

Афанасиус смотрел ему вслед и острее ощущал холод и сырость дождя. После взрыва в Цитадели стали формироваться две фракции — те, кто полагался на разум, и те, кто полагался на страх. А страх — это средство, которое пьянит решивших прибегнуть к нему. Именно так Посвященные тысячелетиями поддерживали свою власть в горной обители. Решение удалить их из Цитадели Афанасиус принял не из политических расчетов, а из чувства сострадания к ближнему. Между тем он не мог не признаться самому себе, что радуется их исчезновению и надеется, что они никогда больше не вернутся. После их ухода — он это сразу увидел — в Цитадели все стало по-другому. Теперь здесь свободнее дышалось, словно усилился приток свежего воздуха. Но, наблюдая за Акселем, уже дошедшим до границы сада и скрывшимся в недрах горы, Афанасиус понял, что Посвященные могут вернуться гораздо раньше, чем ему представлялось. Понял он и то, что нажил себе опасного противника.

Палата 406 в больнице Давлата Хастенеси

Лив увидела, как дверь медленно приоткрылась и в полутьме слабо освещенного коридора ярко выделилась узкая полоска белого воротника. Она подняла глаза на священника. На его лице застыла привычная маска серьезности и сострадания, словно падре пришел навестить заблудшего прихожанина или выслушивал в конце скучного воскресного дня исповедь во всяких мелких прегрешениях. Он казался вполне обыденным, однако Лив до смерти испугалась — и рассердилась. Гнев нарастал в ней вместе с неясным шумом в ушах. Вытянутые руки сжались в кулаки, комкая накрахмаленную простыню. Она так сосредоточилась на этой фигуре, что даже не заметила, как в палату вошел другой человек. Лишь стук закрывшейся за ним двери заставил Лив обратить на него внимание.