Заговор генералов, стр. 45

– Да-а… – вздохнула девушка. – А ты, Стаська, совсем большим дипломатом заделался. Научила тебя твоя академия… Все понимаешь, даже завидно. Не знаю, зачем тебе нужна жена с высшим экономическим образованием? Я не умею так складно выражаться…

– Нужна, нужна, успокойся. И вообще, я не знаю, о чем мы говорим! Давно не виделись, соскучились… лично я – очень! И вместо того чтоб рвануть куда-нибудь, сидим и родителей обсуждаем! Да пошли они все! Ну, поедем? Или ты уже раздумала?

– Я-то не раздумала, да только отец испортил настроение. А ты на машине?

– Предлагаю на метро, так скорее, а там нас ребята встретят. Как? И потом – ведь выпить придется, а я – ты знаешь – тогда за руль не сяду.

– Мне главное – от охраны удрать. Они наверняка сейчас за нами наблюдают, ходят где-нибудь рядом. Отец почему-то в последнее время очень беспокоиться стал обо мне. Может, боится чего?

– Ах ты, наивный ребенок! – Стас обнял девушку и притянул к себе. – Да как же ему не бояться, когда ты такая красавица стала! А ну как украдут! И выкуп потребуют в… сто миллионов долларов! Как он, осилит такую сумму?

– Да откуда у него! – небрежно, даже с иронией бросила Ольга.

– Вот поэтому тебя и охраняют. Но, надеюсь, меня они не застрелят?

– А я как раз только что с Егором Петровичем поссорилась из-за этого. Да он небось все равно в машине сидит, ждет, – Ольга ткнула большим пальцем себе за плечо. Стас даже не обернулся.

– Ну так как, удерем?

– Давай!

Они разом вскочили со скамейки и наперегонки кинулись к переходу в метро. Миг – и исчезли под землей.

С противоположной стороны площади, от Политехнического музея, в переход мгновенно метнулся плотный молодой человек, до этого момента томительно ожидавший, вероятно, девицу под часами. Для полного правдоподобия он даже держал в руке одинокую гвоздичку и при этом часто поглядывал то на свои наручные часы, то – на уличные.

В это же время из милицейской будки, нависшей над углом сквера, торопливо спустился похожий на первого человек, держа возле уха трубку радиотелефона.

– …Ага, удрали, – торопливо говорил он. – Пустяки всякие, родителей ругали, ага… Но их повели.

– Ну что ж, давай и ты двигай, не отставай от них. Поглядим, чего наша молодежь задумала, – ответил ему мужчина, сидевший в «мерседесе». – Не упусти! И не конфликтуй, команды еще не было.

Глава 10.

– Послушайте меня, господа хорошие, – сказал Турецкий, обсудив последние сообщения, которые принесли утром собравшиеся в его кабинете следователи и сыщики, – сегодня ночью, закончив изучение дел, я прикинул, что, только соединив их и расследуя совместно, мы сможем вычислить искомого заказчика или нескольких, но действующих по общему плану. Теперь, после похищения трупа одного из убитых, я не только окончательно утвердился в этом мнении, но и прихожу к выводу, что противник у нас достаточно опытный, сильный и, вероятно, беспощадный. Следовательно, в процессе следствия у всех у нас, вместе взятых, и у каждого в отдельности могут возникнуть крупные неприятности…

Он уже понял и другое: ночной телефонный разговор как бы подводил итог тому, что наработано по пяти уголовным делам. «Доброжелатель» все прекрасно знал и, возможно, сам и отдавал приказы об убийствах и похищениях. Он же и предупредил: будете послушными, прекратите дела или приостановите следствие, останемся друзьями. Наглость все-таки никогда не знала границ! Конечно, ни о каком прекращении или приостановлении и речи не идет, хотя… Но тем не менее поставить в известность о ночном разговоре Александр мог только Константина Дмитриевича Меркулова, и то лишь потому, что считал его своим настоящим и верным и надежным другом. Ну еще – Грязнова, поскольку тот в верности и надежности может еще посоперничать с Костей. И все. Этим сидящим в его кабинете молодым людям он не должен был ничего говорить. Только предостеречь.

– Вот поэтому, господа, прошу вас еще раз подумать сегодня, готовы ли вы продолжить расследование данного, очень противного и опасного объединенного дела. Я обязан вас предупредить, ибо имею к тому некоторые основания. Обещаю не держать зла против того, кто откажется. Потому что в дальнейшем никакого снисхождения не будет. И… высоких слов и жестов – тоже не надо. Я – человек простой, всякие слова понимаю, даже ненормативную лексику. Прошу.

Он чуть было не сказал: думайте! Но вовремя схватил себя за язык: не хватало еще, чтобы он уподобился тому вежливому мерзавцу…

Александр видел, что невольно поставил своих коллег не в самые лучшие обстоятельства, но проще теперь, чем потом, когда может быть поздно. И если бы кто-то из них сейчас искренне сказал: «Я сомневаюсь в своих силах» или «Не хотелось бы рисковать, ведь люди все равно погибли и их не вернешь», он бы прекрасно понял говорившего и не обиделся. Но они молчали так красноречиво, что ему стало ясно: все сочли его предупреждение чисто формальным ходом. Чем-то вроде предупреждения судьи: господа, вы обязаны говорить правду, и только правду… Надо подобное говорить – вот он и говорит. Давай, мол, кончай треп и переходи к делу… Да, положение! Вся надежда лишь на то, что преступники не станут размениваться по мелочам, а выберут в качестве главной мишени его, Турецкого. Однако возникает новая дилемма: расследование надо форсировать, но делать это так, чтоб ни одна живая душа о том даже не догадывалась. То есть нигде не светиться. Никому ничего не докладывать. Во избежание прослушки запретить любые разговоры, связанные с делами, в тех помещениях, где она возможна. И так далее и тому подобное. Ничего ситуация? Можно подумать, что прокуратура – сама себе не хозяйка, а расследование ведется в условиях вражеской оккупации, в глубоком подполье, в тылу у фашистов. Ну а разве по большому счету – не так? Если исключить фашистов. А с другой стороны, куда их исключать-то? Не одни – так другие, просто названия разные. И имена.

– Ну что ж, – тяжело вздохнул, чтобы лишний раз подчеркнуть значительность момента, Александр Борисович, – тогда перейдем к следующему вопросу. Поговорим об условиях нашей дальнейшей работы, о распределении обязанностей и эпизодов и займемся отработкой версий.

Последнее слово у всех без исключения вызвало улыбку.

– А что, Коля, – обратился Турецкий к Саватееву, – Вячеслав Иванович перешел на другую работу? Он не говорил?

– Извините, Александр Борисович, я предупредил секретаря, а вам, видимо, не передали. У Вячеслава Ивановича возникло какое-то важное дело, связанное с нашими, но он обещал обязательно подъехать. Так что может быть с минуты на минуту.

– Будем надеяться, – улыбнулся Турецкий. – Итак, господа, прежде чем перейти к самому интересному, хочу вас категорически предупредить…

Без стука открылась дверь, и вошел Грязнов.

– Надеюсь, я не опоздал к самому интересному? – осведомился он без тени улыбки: слышал последнюю фразу Александра.

– Ты, как всегда, вовремя, – успокоил его Турецкий. – У тебя есть что-нибудь новенькое?

– Не без того. Но это касается конкретно Красницкой и взрыва газа на Таганке. Нащупали один любопытный кончик. Интересно?

– Ну так давай, – пригласил его Турецкий.

Сообщение было кратким, но, как говорится, до изумления необходимым именно сейчас, поскольку у следствия было очень мало концов, за которые можно было бы зацепиться. И лишний раз подчеркнуло то обстоятельство, что в подобных делах, да и вообще в их работе, никогда не надо пренебрегать любыми мелочами.

Оказывается, был в жизни покойной Красницкой эпизод, когда ей пришлось побывать в суде. Рассматривалось гражданское дело о наследстве. Не отца Елены Георгиевны – она была единственной дочерью заместителя министра и соответственно прямой наследницей. Но после смерти ее супруга, Генриха Красницкого, неожиданно объявился наследник. Прожив с мужем более двух десятков лет, Красницкая, глубоко разбиравшаяся в мировой литературе, особенно древней, прочитавшая все, что только возможно, о страстях человеческих, даже и представить себе не могла, что у ее верного, обожаемого супруга она – вторая жена. А с первой он развелся еще в молодости, у них был сын-наследник, о котором ни сном ни духом он и сам не знал. Первая жена порвала с ним еще до рождения ребенка, решительно, раз и навсегда, и сына растила одна. Все шло бы и дальше своим путем, но, когда Генрих умер, о нем, естественно, написали в газетах, опубликовали некрологи и так далее – все, что положено большому специалисту, причисленному к когорте «врачевателей бессмертных». Кстати, а чего их тогда врачевать? Короче, именно в эти дни, узнав из газет, первая жена сообщила наконец сыну, кто его отец. Взрослый сын не желал исповедовать материнские принципы. Раз ты – папаша, изволь отдать причитающуюся по закону часть. Не хочешь – заставим. Вполне современный подход к делу. Не можешь сам, ввиду смерти, разберемся с наследниками. Так и началось. Но дело длилось недолго. У ответчицы Елены Георгиевны оказался очень дельный молодой адвокат, поставивший перед истцом такие вопросы, на которые тот не мог найти вразумительного ответа. Тем более что и мать истца отказалась выступать на стороне сына, видимо уже пожалев о своей откровенности с ним. Да и в завещании покойного прежняя семья не фигурировала. Но ввиду того что «наезд» был вполне ощутим, вдове Красницкого пришлось предпринять ряд защитных мер, как-то: усилить дверь дополнительными замками, но главное – составить опись предметов искусства и иных ценностей, хранившихся в квартире.