Танцы на снегу, стр. 74
Что-то толкнуло чемодан, заелозило по стенке в нескольких сантиметрах от моего лица. Я подумал, что плевок, наверное, достался чемодану. А теперь его вытирают. Подошвой ботинка.
Хорошо, что люди вроде Бермана не знают, как порой обходятся с их вещами и как готовят им дорогие блюда в ресторанах. На Карьере одна знакомая родителей работала в лучшем городском отеле, не в том, что в космопорту, а в том, что на центральной площади, рядом с мэрией. Так она рассказывала, что если ей приходится убираться в номере люкс, а там полный бардак и «даже унитаз за собой эти богатые скоты помыть брезгуют», то она унитаз отчищает зубной щеткой постояльца. Ее потом уволили. Наверное, она не только моим родителям это рассказывала. Правда, шума поднимать не стали, лишь запретили работать в сфере обслуживания.
Но ведь не все злые люди болтливые. А я тогда даже не удивился особенно и подумал, что так и надо поступать со всеми грязнулями.
Только решил никогда не оставлять в гостинице зубную щетку на видном месте.
Подъехал кар, негромко урча двигателем. Багаж поставили на грузовую платформу, повезли куда-то. Где-то совсем рядом со мной были друзья, это я знал, но поговорить мы не могли.
Кар ехал долго. Космопорт в Аграбаде большой… как я по нему шагал, впервые прилетев на Новый Кувейт! Какой же я был глупый. Пешком по взлетно-посадочному полю, в любой миг рискуя угодить под тяговый луч корабля или глупый автоматический грузовик.
А как мы со Стасем улетали… ночью, с беспомощным Лионом на руках… в любую минуту отмороженные могли прийти в сознание и наброситься на нас…
Но ведь все прошло удачно!
И теперь все получится, я уверял себя в этом, но мне становилось все страшнее и страшнее. И когда кар остановился и багаж сгрузили, и когда мы надолго остались в тишине. Хорошо Наташке в настоящей анабиозной камере, да и Лиону ничего, а вот я уже и ног не чувствовал, и бок отлежал, ужасно хотелось поерзать и устроиться поудобнее. Все равно как всю ночь провести в одной позе – наутро будешь совсем разбитым.
Но я терпел, лежал тихо. И вот снова послышались голоса.
– Как я это на корабле размещу? Нет, вы не могли сказать еще попозже? Четыреста килограммов! У меня скоростная яхта, а не грузопассажирский лайнер!
– Господин карго-мастер, но это «вип»…
– На моем корабле обычные люди не летают, господин начальник смены. У меня четыре каюты, понимаете? Генерал Хейзинберг с семьей, он переведен в Главный штаб и везет с собой коллекцию старинного оружия. Перегрузка – пятьсот двадцать килограммов! Академик Корнеулов со своими геологическими пробами… вы слышали, что он сказал, когда я предложил разместить их в трюме? И господа аудиторы с архивами… черт бы побрал этих клонов…
– Они не клоны, они обычные близнецы.
– Какая, к дьяволу, разница! Клоны, братья…
– Попрошу вас! У меня тоже есть брат-близнец, господин карго-мастер.
Наступила короткая пауза.
– Извините. Не хотел вас задеть. Но я не могу разместить в каютах еще семьсот килограммов! Нарушится баланс корабля, навигация в канале станет просто-напросто опасной.
– Четыреста килограммов.
– Ваш мистер Смит весит почти полтора центнера! А еще его дочка и их личные вещи общим весом более ста килограммов! Нам и так придется загнать их в салон на время старта с планеты. У меня маленькая скоростная яхта, понимаете? У вас несчастные случаи на космодроме были?
– Ну а что вы предлагаете? – взвился начальник смены. – Сообщить особо важным пассажирам, о которых меня предупреждали из канцелярии президента, что их груз останется на планете? Хорошо, подписывайте отказ. Я умываю руки. Подписывайте!
Вот это называется форс-мажор! Ну кто мог подумать, что мультимиллионеру откажут в провозе груза? Я представил, как вещи сдают в камеру хранения, как Стась их оттуда забирает, как нам приходится дожидаться другого корабля… Мне плохо стало от одной мысли, что все мучения оказались напрасными.
– Давайте не горячиться, – поспокойнее уже сказал карго-мастер, человек, отвечающий за все грузы на корабле. – Что тут у нас? Четыре места?
– Да.
– Два чемодана, сумка, анабиозная камера… Ну что за психи? В каждой каюте есть анабиозная камера класса люкс. Нет, они таскают с собой через полгалактики личные камеры! Так… во вторую грузовую камеру можно загрузить еще килограммов триста…
– Здесь четыреста.
– Что-нибудь оставим. Дошлете вечерним рейсом, с подобающими извинениями.
Начальник смены иронически расхохотался:
– Да? Вы представляете, какую вонь способен поднять такой пассажир, недосчитавшись чемодана?
– Вот уж поверьте, представляю. Будете?
– Э… да. Спасибо. Земные?
– Именно. Настоящий табак растят только на Земле.
– Я бы не сказал, что эдемский хуже.
– Он не хуже, но он совершенно другой. Другое солнце, другая почва, другая вода… Так что, загрузим в грузовой трюм?
– Если я не ошибаюсь, во вторую камеру нет доступа во время полета.
– Именно. Ничего, потерпят без лишнего смокинга двое суток. Давайте загрузим этот морозильник… воспользуется миссис Смит штатным корабельным, ничего страшного. И еще сумку и чемодан. А этот отправите вечером. Да они, может быть, и не хватятся его раньше!
Я разом вспотел. И вовсе не оттого, что чемоданом, оставленным на Новом Кувейте, мог оказаться тот, в котором лежал я.
В грузовой трюм нет доступа во время полета! Значит, Наташка войдет в гиперканал хоть и в анабиозной камере, но не в анабиозе. Ее клетки каким-то образом почувствуют, что мир вокруг изменился… и умрут.
Как же так?
И что делать? Кричать? Но Стась велел ни в коем случае не поднимать шума!
А ведь Наташка, наверное, и не подозревает о грозящей опасности! В анабиозной камере есть окошко, но она звукоизолирована.
Что делать?
– Скажите, а где вы ухитрились раздобыть эти сигары? Я не большой любитель, но вот мой тесть…
– Контрабанда, разумеется. На Инее-3 была задержана большая партия, и для персонала устроили распродажу с аукциона по номинальной стоимости.
– Надо же. – В голосе начальника смены послышалась зависть. – У нас такого не водится.
– Пожалуйтесь в профсоюз. Такие распродажи – обычная практика на Инее, здорово повышает бдительность персонала. Хе-хе.
Начальник смены тоже посмеялся. Потом сказал:
– Вот такие, бездосмотровые, и возят.
– Бывает. Везли мы как-то посла Геральдики, есть такая гнусная планетка… Так, идите сюда! Это, это и это в грузовой трюм, во вторую камеру. Закреплять не надо, я займусь грузом сам.
– А это, – и я вместе с чемоданом качнулся от легкого пинка, – в камеру хранения, на передержку!
Хотелось закричать. Очень хотелось закричать, пока чемодан со мной куда-то несли, порой задевая дверные косяки, порой с ругательствами опуская на пол.
Но я молчал. Стась велел молчать, что бы ни случилось. Я молчал и даже плакал беззвучно. Я старался держаться как взрослый, как настоящий мужчина, как фаг.
Вот только снова напустил в подгузник, потому что сил сдерживаться больше не было.
Глава 4
Я очень не люблю чувствовать себя беспомощным. Особенно беспомощным физически. Ну, например, когда именно тебя поймает старшеклассник, которого мелюзга с верхних этажей школы забросала резиновыми шариками с водой, сунет головой в полный умывальник и подержит так, приговаривая: «Не за то, что рубашку испачкал, а за то, что чистую воду зря тратите, дурни мелкие!» И попробуй доказать, что вовсе не шалил, а только стоял рядом и смотрел, когда рот у тебя под водой, а старшеклассник в два раза выше и сильнее… Или когда болеешь, причем так сильно, что даже встать сил нет и голова кружится, а температура такая высокая, что мама не дает посмотреть на градусник, только все время меняет тебе на бедрах салфетки, смоченные водой с водкой, да еще тихонько уговаривает отца активировать медицинский пай и вызвать неотложку… а отец молчит, потому что они как раз собирались завести тебе братика или сестренку, а если истратить медицинский пай, то… А самое страшное в этой беспомощности, что ты знаешь: все усилия зря и что ни делай – к лучшему ничего не повернется. И когда, сдерживая рыдания, объяснишь обидчику, что вовсе не бросал в него шарики с водой, а только смотрел, – тебя снова сунут головой в умывальник. Как раз за то, что стоял и смотрел, а не остановил младших. И когда приедет неотложка, то температура уже упадет, будешь лежать в холодном поту слабый и со звенящей головой, а мама станет жалобно уговаривать врачей не засчитывать вызов, «Все и так обошлось, а мы напугались», пока отец не велит ей прекратить унижаться. Пусть даже родители не попрекнут тебя купанием в холодной воде и простудой, все равно будешь знать – это твоя вина, что ни брата, ни сестренки не будет.