Загогулина, стр. 12
– Меня павлин укусил! – ревет Винтовкин.
– Опять этот павлин! – говорит Полидорова. – Сколько раз уже истопнику говорили, пусть в клетке содержит Уголька или в зоопарк отдает! Что за радость держать такого злющего питомца! Клюнет в глаз, а мне отвечай…
– Хвост выщипаю! – пригрозил павлину Винтовкин.
А Яночка, она училась на ботаника, сказала:
– Это не хвост, а надхвостье. Хвост у павлинов совсем короткий, как у тетерева.
С этого дня у нас в отряде вспыхнула настоящая перьевая лихорадка. Все только и делали, что ходили-бродили – искали павлиньи перья. Мне, конечно, тоже хотелось перо. Но как его найдешь? На территории лагеря Уголек появлялся редко. Почти все время он просиживал во дворе кочегарки. Потому что из всех обитателей санатория признавал одного истопника Анатолия. На кочегарку нас, естественно, не пускали.
Стоило Угольку показаться в наших владениях, за ним увязывался хвост преследователей. И каждый надеялся, вдруг Уголек потеряет перо, и это перо достанется ему.
А Уголек и не думал ничего терять. Винтовкин говорил, что это он из вредности, но нападать второй раз боялся.
Однажды я после отбоя никак не могла заснуть. Ночь уже. Все спят. Вдруг за окном: «Хруст… Хруст…» Я с кровати влезаю на подоконник, смотрю – павлин! Так весь и светится под фонарем. Учуял меня, насторожился. Туда поглядел, сюда, вскинул голову и зашагал к соседнему корпусу. А там, где он стоял, вроде что-то сверкнуло, как будто глазок.
«Перо!» – я открыла окно и спрыгнула вниз.
Нет, не перо. Пробка от бутылки.
Я – за павлином. Асфальт холодный. Корпуса темные, тихо-тихо, только сверчок стрекочет. Задела плечом за ветку – «Фр-р!» – кого-то разбудила. Он испугался и улетел.
У меня у самой сердце ухает. Но я иду, иду – не отстаю. Мне показалось, что одно перо как-то некрепко держится, волочится – того гляди упадет.
Уголек нырнул в сад и пропал.
В саду за листьями вишен и яблонь тьма кромешная, это при полной луне! Только лунные зайчики скачут в высокой траве, хоть бы на лягушку не наступить!
– Уголек! – зову. – Уголек!..
А в ответ:
– И-и-и… – ну просто мороз по коже.
Я оттуда бегом.
А вслед:
– И-и! И-и-и!.. – протяжное, заунывное. – И-и-и…
До бани добежала, пока до меня дошло, что это карусели скрипели.
– Не найду перо, – думаю. – Ой, никогда не найду!..
Калитка во двор кочегарки распахнута. За ней чернеет и светится холодным сиянием гора угля. А на вершине стоит павлин, свесив перья, они мерцают в лунном блеске, и глаз у него зеленым огнем горит.
Туда нам нельзя, запретная территория. Ладно, я быстренько, одна нога здесь, другая там! Уж на угольной-то горе он точно обронит перо. Зацепится и обронит.
А сама ползу на четвереньках на угольную кучу, тяну, тяну руку к павлиньему хвосту, вот-вот дотянусь до пера, и оно мне само в руки упадет.
«Пшшш!..» – посыпался уголь у меня из-под ног!
Павлин крыльями захлопал, слетел вниз и юркнул в приоткрытую дверь кочегарки.
Я за ним – вниз по лестнице винтовой: кругом все черно, полумрак, черные ступеньки в угольной пыли, а на дне этой преисподней – вода в котле булькает, в топке огонь полыхает. Сейчас черти выскочат со сковородками из всех углов – устроят шабаш!
Тут выскакивает в черном ватнике, в черных ватных штанах истопник Анатолий и кричит сиплым голосом:
– Кто здесь? Кто?
– Это я, Шишкина.
– Шишкина! Что тебе тут надо?
– Перо ищу… – говорю.
А сама думаю: «Я пропала! Сейчас он меня к Полидоровой отведет, скандал устроят, из лагеря выгонят!»
Кочегарка вся в трубах закопченных. Под чугунной лестницей дверь в комнату Анатолия. Обстановка простая – стол, тумбочка, кровать. На тумбочке телевизор. А под телевизором павлин пьет из миски воду. Наклонит голову, потом вывернет шею и кверху клюв поднимает.
Анатолий похлопал его по спине и сказал:
– Знакомьсь, Уголь, это Шишкина. Дай корочку, Шишкина. Вон ту, черную. Мы корочку размочим и Угля угостим. Ой, до чего он любит моченые горбушки!
Костяным твердым клювом павлин клевал хлеб из его руки. Потом Анатолий поднял над ним горбушку и говорит:
– А ну, Уголь, распусти хвост! У него хвост загляденье.
– Это надхвостье, – говорю, – хвост у павлинов, дядя Толя, не тут.
– А где? – удивился истопник Анатолий.
– Хвост у него, дядя Толь, под надхвостьем.
– Уголь! – сказал истопник Анатолий. – Распуши красоту! Хвост, надхвостье – не все ли равно? Главное, ты меня понял, друг единственный, неразлучный. Гляди, Шишкина, тут у нас в кочегарке – все равно, что в Африке: и жара, и жар-птица имеется. Ты сюда зимой приезжай. Будет чудо так чудо: на дворе мороз, Уголек сядет на трубу и сидит, как петух на насесте. Ну что, Уголь, – спрашивает Анатолий, – дадим Шишкиной перо?
Павлин только глазом сверкнул.
Тогда Анатолий выудил из шкафчика перо – именно такое, о каком я мечтала, о каком все мечтали – длинное, зеленое, с синим глазком в золотом ободке.
– Держи, – сказал он. – От сердца отрываем! То есть, от надхвостья.
Вдвоем с Угольком они проводили меня до калитки.
Дальше я одна побежала. Залезла в окно, спрятала перо под простыню и, уже засыпая, подумала: «Завтра наберу в столовой горбушек… Отнесу на кочегарку. Уголь любит моченые горбушки…»
ПИРАМИДА
Вообще-то я никогда не мечтала играть в духовом оркестре. Наоборот! С самого первого класса я хотела танцевать с лентой. Как представлю: я скачу по ковру! За мной – лента, вся красная! Музыка! Зрители!.. В первом ряду мама с папой. А на тренерском месте – Ботиныч!
Это наш физрук – Борис Константинович. В глаженом спортивном костюме, в кроссовках, рост – метр восемьдесят три… У нас в школе в него все девчонки влюблены! И все решили стать гимнастками.
Но гимнастическая секция Ботиныча – чемпион Москвы, и он туда кого попало не берет. Меня, например, тоже не принял. Потому что я из всех гимнасток – самая толстая.
Ботиныч так и сказал:
– Ты мне, Шишкина, всю картину испортишь. Худеть тебе надо. Девушка должна быть как березка.
Мне так обидно стало. Хожу по школе, слоняюсь. Даже домой идти не хочется. Слышу, на втором этаже духовой оркестр репетирует.
– Величественней! Be-ли… кхе-кхе-кхе!.. – закашлялся духовик Евгений Леопольдович.
Еще бы! Разве их перекричишь?!
– Напевней, други мои! Шире! Тари-ра-ра-па-ра-ра-ра… Валторны!.. Па-рирам!
Я приоткрыла дверь и заглянула в класс.
Евгений Леопольдович стоял ко мне спиной. Вернее, не стоял, а подпрыгивал. Круглый, на макушке лысина.
– Три-ра-ри-ра-пам-ба-рам!!! Барабан! – Евгений Леопольдович так замахал руками! У него даже лысина вспотела. – Внушительней, други мои! Крещендо!!! А теперь… – Он немножко присел, а потом как вскочит, как закричит: – Фортиссимо!!!
Мишка Маслов из шестого «А» – мне его лучше всех видно – щеки надул, уши красные, того гляди – лопнет!..
– Стоп-стоп-стоп… – Евгений Леопольдович постучал дирижерской палочкой. – Не слышу тарелок! Кузнецов! Где Кузнецов?!
Все молчат – не знают. Я тогда просунула голову в класс и говорю:
– Кузнецов, ваш тарелочник, в нашем пятом «Б» учился. А позавчера ушел в другую школу. Они переехали.
– Как же так? – растерялся Евгений Леопольдович. – У нас на носу ответственное выступление. В финале без тарелок… Нет! Это невозможно!
И тут он подошел ко мне.
– Девочка! – сказал Евгений Леопольдович. – Хочешь, я научу тебя играть на тарелках?
Я вспомнила Ботиныча. «А, – думаю, – теперь все равно. Хоть на кастрюлях».
