Темный мастер, стр. 75
— Ладно, — улыбнулась Шана. Затем лицо ее стало серьезным, почти торжественным, речь зазвучала монотонно и плавно — в подражание тем самым старухам-сказительницам, и только в глазах, так похожих на Лаины, засветились лукавые смешинки…
— Сказывают, судьбы всех людей мира, — говорила она, — подобны сваленной в кучу, спутанной в беспорядке пряже, и почти невозможно отделить витки в ней друг от друга. Но порой все же выбивается один из путаницы, и тогда любопытно становится Первому Богу. Хватает Творец-Разрушитель эту нить, ранит пальцы и пропитывает ее своей кровью. А та загорается от проклятой крови огнем, выпрямляется горящей струной и идет сквозь наш мир туда, куда тянет ее Первый Бог. И кто коснется ее хоть раз — опутается. И тянется следом. Но чаще, не выдержав, просто сгорает. Огненная нить и есть судьба кровного. И, говорят, мир вокруг меняется, ложась к его ногам…
— Вот не думала, что Иша и правда в сказки верит! — задумчиво хмыкнула Лая.
— Иша?
— Ну, с чего бы еще она назвала его кровным?..
Глаза Шаны потеряли вдруг насмешливую свою беззаботность, распахнулись, наливаясь тревогой.
— Кого Иша назвала так? — испуганно вскинулась она. — Эдана?
Лая лишь отстраненно кивнула: ну кого же, мол, еще?
— Не ходи с ним, сестричка! — хрипло от волнения вдруг выдохнула женщина. — Не ходи!.. Сказывают ведь, что жизнь кровного — длинная и славная, но всегда полна одиночества, ибо близкие к нему сгорают первыми…
— Ну что за глупости! — насмешливо фыркнула Лая, легко выворачиваясь из Шаниных рук и звонко чмокая сестру в нос. — Ладно, сказку на дорогу послушала — и честь знать пора! Еще раз прощай, сестричка! Доброго тебе снега! — добавила она традиционное ахарское пожелание.
И, ничуть не смущаясь странным таким с сестрой прощанием, подхватила с земли свой вьюк да резво, не оглядываясь, заспешила к ожидающему у выхода из долины спутнику.
А Шана так и не решилась крикнуть вслед «прощай» — слово это будто прилипло к ее языку, промораживая не хуже льда…
Глава двадцать вторая,
где есть только горы и снег
Тайная ахарская тропа начиналась в лесистых предгорьях над долиной, пробивалась сквозь неласковые к путникам Северные горы (где над, а где и под землей), вилась дремучим лесом и безлюдными холмами по другую их сторону — чтобы недели через две пешего пути уткнуться в Волчий пролив. Вот уже сотни лет она оставалась единственной безопасной дорогой к Северному побережью, и, скорее всего, именно этим обязаны были ахары своим почти мирным сосуществованием с Империей — та пока на холодные просторы Северного моря не спешила, но и с варварами, проторившими туда путь, ссориться не хотела: на всякий случай.
За тропою тщательно следили: расчищали от завалов и хищного зверья, берегли от чужаков, пополняли припасы на хорошо спрятанных стоянках, которые можно было найти в конце каждого дневного перехода: охотничьи хижины, сухие пещерки, расселины или просто густые навесы из еловых лап, где путника ожидали дрова, запас еды и источник воды неподалеку. Ахары, часто кочующие через горы (порой целыми семьями), сделали все, чтобы дорога стала безопасной, даже удобной, хотя их старания и не могли полностью оградить путников от сильных морозов, затяжных метелей или осмелевших от голода случайных хищников. Но тут уж каждый полагался на свой талант к выживанию, да еще — на везение.
А удача, казалось Лае, была на их стороне. Управляться со снегоступами она наловчилась на удивление быстро, да и тело, привычное к пешим странствиям, уже не тяготилось поклажей за спиной. Зима выдалась мягкая, холод не донимал. Следы притрушивал вяло кружащийся снежок, ленящийся стать настоящей вьюгой, такой опасной в этих местах…
Вроде тревожиться и не было повода. Но Эдан после первой же ночевки почему-то забеспокоился: скользил мягко и напряженно, будто вслушиваясь в лесистые, заснеженные склоны вокруг, часто оглядывался по сторонам, внимательно, подолгу смотрел на север и хмурился.
Лае самой поначалу было неуютно и пусто — будто в тишине, вдруг воцарившейся в шумном месте. Но виной тому она считала привычку к Ишиным амулетам, охраняющим долину: как в первые дни в стойбище неприятен был голове неумолчный от них зуд, так теперь тяготило их отсутствие. Очень скоро это чувство пройдет — девушка так и сказала Эдану. Тот кивнул в ответ, вроде бы соглашаясь, но как-то неубедительно. И оглядываться с подозрением по сторонам не перестал.
На третий вечер, когда древняя, заросшая лесом, почти пологая часть гор осталась позади и путникам открылось каменистое, доступное всем ветрам плато, Лая наконец узнала, что тревожит ее друга. Они сидели у костра, забившись между огромными валунами, ужинали наспех сваренной шархой и остатками подстреленного вчера тощего зайца, когда Эдан опять напрягся, невидяще уставившись в темный проем меж камнями, за которым свистел ветер.
— Опять зовет, — прошептал он.
— Что? — Впервые за эти дни девушка по-настоящему забеспокоилась.
— Сколько помню себя, слышу это… этот зов — тем сильнее, чем дальше на север. В долине, правда, его почти не было, наверное, из-за амулетов. А вот теперь вопит так, что голова болит.
— В детстве ты часто говорил, что горы зовут тебя, — вспомнила Лая.
— Да. Только это не горы. Кто бы это ни был, он ждет за горами, по ту сторону. Но я еще не настолько сошел с ума, чтоб идти к нему…
— Тогда просто не обращай внимания. А головную боль я тебе уж как-нибудь вылечу.
— И рад бы, Снежинка, — устало нахмурился Эдан. — Да только из-за него я остальное плохо чувствую. Не могу толком разобрать, идет за нами кто или нет. А Слава, думаю, так просто не отвяжется. Да и на той прогалине вряд ли все люди Амареша полегли: могут, если захотят, и тропу отыскать и проводника…
— Ахары не предают своих! — возмутилась в ответ на такое подозрение девушка.
— Не предают, — согласился мастер. — Но нам ведь ясно показали, что мы… больше не «свои».
— Думаешь, Леор?
— Не Леор. И не кто-то из близких тебе. Но там ведь еще остались те, чьи родные погибли из-за нас…
Лая мрачно уставилась в огонь.
— Может, тогда лучше пусть догонят, — прошептала она, но, перехватив полный боли взгляд, осеклась. — Мы выберемся, — уверенно вздернула она подбородок. — И вообще… Иди спать, я покараулю…
Через плато они брели два дня. Бесконечные два дня, за которые Лая много раз успела проклясть и Северные горы, и злой, до костей пробирающий ветер, и скользкую каменную крошку под ногами, и снегоступы, прикрученные к мешку да больно бьющие с каждым шагом пониже спины. Эдану было хуже — кроме вещей он тащил на себе еще и связку толстых сухих веток, тщательно укутанную от непогоды, да мешочек древесного угля: там, куда они шли, с топливом было худо. И пусть только часть из взятого пригодится для их собственного костра, остальное же пристроено будет на ближайших стоянках для следующих путников, юноша все равно терпеливо закидывал за спину после каждого привала лишнюю ношу, ни разу не позволив себе даже намека на недовольство ахарскими порядками, и лишь однажды мечтательно помянул легкие торфяные кубики с Южного континента. Завидная все-таки у темных мастеров выучка!
К середине второго дня сгрудившиеся на горизонте белые вершины приблизились, тесня и обступая с трех сторон, ощерились заледеневшими каменными клыками, и Лая, к своему ужасу, все сильнее начала понимать, что уж туда-то полезть ее не заставит даже вся имперская армия с Гильдией во главе! Слишком сильно отличались эти неприступные, заснеженные громадины от привычных с детства лесистых склонов. Перевалить через такой хребет, да еще зимой? И о чем они только думали?!
Но, к Лаиному то ли облегчению, то ли беспокойству, карабкаться к теряющимся в облаках вершинам им не пришлось: обозначенная большими черными валунами тропа к вечеру спустилась в расселину, закончившись у темного зева пещеры.