Вызов врача, стр. 15
– Это ничего не значит. Хотя должна признать: ты обладаешь редкой способностью доводить людей до белого каления. Мой муж говорит, что меня может заставить закричать только горячий утюг, приложенный пониже спины. Ты обошлась без утюга.
– Он у тебя что, садист?
– В определенном смысле.
– Бьет тебя? – резко повернулась мать.
– Преимущественно интеллектом.
– Больно? – улыбнулась Мария Петровна.
– Остроумно. Я позвоню? – Ирина показала на телефон.
– Сиди!
Взяла аппарат и поднесла Ирине. Движения Марии Петровны, не привычной к угодливости, были суетливы и карикатурно подобострастны.
– Папа? – спросила Ирина, набрав номер и дождавшись ответа. – Добрый вечер, папа! Как ты себя чувствуешь? А давление? Лекарство принял? Николеньку забрали из садика? Павел привел? Да, задерживаюсь. У пациентки. Приступ стенокардии купируем. Нет, не надо меня встречать… Сыночек? Здравствуй, маленький! Наказали? Тебя наказали во время тихого часа? Николенька, Татьяна Самойловна не могла тебя наказать за то, что ты пошел в туалет. Ты за ней пошел? Зачем? Что-что посмотреть? Папа смеется? Дай папе трубку… Ты находишь это забавным? У твоего сына нездоровый интерес. Здоровый? Я даже знаю, в кого он такой здоровый. Павел, прекрати дурачиться и поговори с сыном. Что он спрашивает? Павел, ничего не говори ему! Я знаю, как ты объяснишь. Нет, не надо на собачках! И на птичках не надо! Отвлеки его на мультики. Да, скоро… наверно… не знаю. А что у меня с голосом? Не придумывай! Нормальный у меня голос. Ты хлеб купил? Забыл, естественно? Да, я постараюсь… не поздно. Целую! Пока! – Ирина положила трубку.
– Возьми хлеб у меня. Два батона, свежие. Мне столько не требуется.
– Спасибо, но муж сказал, что сходит в булочную.
– Я… я очень рада, что у тебя хорошая, дружная, любящая семья.
– Но и тебе на личную жизнь жаловаться не приходится.
– Почему ты так думаешь?
– Сама хвасталась молодыми любовниками да бурными страстями.
– Это ты про Толика? Да он мне тысячу лет не нужен! Он не под меня клинья забивает, а под коллекцию монет мужа. Думает, я не догадываюсь. Влюбленного из себя корчит… Молокосос! Облапошить старушку надеется, а я его за нос вожу ради спортивного интереса.
– Подобный интерес у тебя называется «спортивный»? Тогда вы со своей французской подругой – мастера спорта.
– Про Марлиз я тебе честно сказала, а сама… Ну, в общем… классовые интересы пожилых женщин отстаивала. Кроме твоего отца и Володи, второго мужа, других мужчин у меня не было.
– Не было отбоя, сама хвасталась.
– Одно другому не противоречит. Если ты нормальная женщина, то должна это знать. Ты ведь красивая, очень… на тебя наверняка засматриваются…
– Я жеманница, кокетливая сердцеедка, ты уже говорила.
– На понт брала, дразнила, лукавила, врала. Извини! Невооруженным глазом видно, что ты порядочная и честная.
– В твоих комплиментах и оценках не нуждаюсь!
– Знаю. Ирочка, я хотела про коллекцию сказать. Она действительно очень ценная. Если бы Толику хватило смелости, он бы, наверное, меня пришил, чтобы монетами завладеть. Но коллекционеры – это каста, очень закрытая, со своими принципами и правилами. Сыграй я в ящик, а у Толика появись монеты Володи, всем бы стало ясно, кто меня прихлопнул. Поэтому Толик хочет жениться на мне. Так получилось, что он знает… про мой диагноз, про рак. Рассчитывает после моей смерти законно коллекцией владеть, да и квартирой. Я думала… кто-то должен за мной… в последние часы и дни ухаживать… стакан воды подать или таблетку… Но сейчас я решила: Толику – от ворот поворот. Коллекцию внуку завещаю. Подожди, не перебивай! – Мария Петровна жестом остановила готовую возразить Ирину. – Монеты еще дед Володин собирал, есть очень редкие вещи, которых в музее не найдешь. Что-то, не самое ценное, продам на остаток дней, дожить. Мне ведь пятьдесят четыре, без работы, и пенсия еще не полагается. Вам инструкцию оставлю: с умом коллекцией распорядиться, денег хватит на две такие квартиры или загородный дом. Дачи у вас нет? А ребенку свежий воздух нужен.
Устав от долгой речи, Мария Петровна опустилась на диван.
– С чего ты вдруг такой доброй стала? – с нарочитой грубостью спросила Ирина. – Полчаса назад клеймила меня, обзывала воровкой, которая мечтает завладеть твоей недвижимостью.
– Прости меня! – закрыв глаза, проговорила Мария Петровна. – Нет, не за то, что тридцать лет назад… я же понимаю: за то прощения нет. За сегодняшнее: что орала, обзывала… Это по привычке… вторая натура… горлом брать, характер показывать… Ну, дура! – воскликнула Мария Петровна, еще сильнее зажмурившись, а потом широко открыв глаза. – Дура я старая! Не сообразила сразу, мозги плесенью покрыты. А ты все правильно рассчитала. Правильно! – повторила с нажимом Мария Петровна. – Так будет лучше! Тебе лучше! Пусть я останусь в твоей памяти сволочью и чудовищем. Я такая и есть, все правильно! А сейчас иди домой, заждались тебя. Иди, не переживай, больше врачей вызывать не буду, могут спать спокойно. Вот ключ.
Ирина взяла ключ, но с места не поднялась.
– Если ты думаешь, что я здесь третий час торчу потому, что… – начала Ирина и поймала себя на готовом сорваться вранье, разозлилась, сбилась, и с вызовом продолжила: – Да! Я здесь в том числе и потому, что хотела… увидеть, как ты… тебя… тебе… Словом… Но главное другое! Главное – твоя болезнь. И вот что я как врач…
– Леший с ней, с болезнью, – устало перебила Мария Петровна. – Иди домой!
– Я должна…
– Ничего ты мне не должна! Запомни! А сейчас уходи! Нет больше моих сил. Прощай, дочь!
Мария Петровна смотрела на нее с беспомощным и фатальным обожанием. Так, наверное, смотрит на последний рассвет или закат умирающий, желая насладиться солнечными лучами, понимая собственную неспособность изменить роковой ход событий. Мария Петровна считала себя умирающей. Но Ирина так не думала.
– Хорошо! – тряхнула она головой, будто отгоняя сомнения, ломая старые препоны. – Рассказывай!
– Что рассказывать?
– То, что тебе не терпелось выложить: как ты меня бросила.
За сегодняшний вечер нервы, эмоции Марии Петровны столько раз оказывались наряжены до предела, звенели тетивой, рвались в клочья, казалось, они не выдержат еще одной нагрузки. Выдержали! Ее нервы из титановой проволоки. Только на секунду оглохла от волнения, лицо передернулось от множественных тиков, руки будто подпрыгнули и затряслись.
– Спокойно! – подавшись вперед, приказала Ирина. Она схватила мать за руки и прижала их к коленям. – Успокойся! Все в порядке! Укол сделать?
– Нет, извини! Горло пересохло, смочить бы. Может, чаю?
– Пошли, – поднялась Ирина. Она тихо крякнула, наступив на больную ногу. «А у матери, наверное, ожоги саднят, – подумала она. – Опять на кухню. Действительно, как лошади на заданном маршруте».
8
На кухне Ирина, опередив мать, взяла чайник, потрясла им в воздухе – воды на донышке. Набрала из крана, поставила на газ.
Мария Степановна, точно гостья, скромно присела на угловой диванчик. Ирина убрала в раковину грязные тарелки и чашки, оглянулась в поисках чистых.
– В шкафчике перед тобой, – подсказала Мария Петровна.
Ирина достала посуду, поставила на стол, села напротив матери.
– Точно укол не требуется или капли?
– Со мной все в порядке, – ответила Мария Петровна, – то есть не в порядке… ерунда. С чего же мне начать? Родилась в сорок пятом, четыре годика было, когда родителей репрессировали… кажется, я это уже говорила… как чувствовала… Рассказывала тебе, а сама внутренне удивлялась: «Чего это я разоткровенничалась, биографию сопливой девчонке выкладываю?» Ох, ты не обижайся на «сопливую девчонку», я всех… я же не знала… а выходит, не напрасно болтала… Тьфу ты, японский городовой! Мысли пляшут, слова путаются!
– У тебя есть коньяк? – спросила Ирина. – Водка, вино на крайний случай?
– Выпить хочешь? – ласково, будто речь шла о компотике для ребенка, отозвалась Мария Петровна.