Татьянин дом, стр. 38
— Устами младенца… — Сдерживая улыбку, Татьяна развела руки.
— Кто начальство критикует, долго не живет. — Борис погрозил пальцем.
Борис похож на Андрея. Не внешне, а умением дурачиться, шутить. Ловким каламбуром или точной иронией погасить зарождающуюся ссору, разрешить сомнения, поднять настроение. Верный признак сильного мужчины. Правда, Андрей в последние годы растерял свою самоиронию и не напрягался, чтобы развеселить Татьяну. Становился все мрачнее и равнодушнее. Опять стал балагурить, когда Татьяна переболела разрыв.
Она вступила на второй круг? Счастливое начало, бравурное продолжение, темп замедляется, музыка приглушается — и финал известен. Татьяну передернуло от мысли, что можно еще раз оказаться брошенной. Никто не застрахован. Жена Бориса, например. Есть женщины, которые выдерживают вторую, третью, десятую попытки. Она не из их числа.
Надо смотреть правде в глаза. Она давно поняла эту правду, и нечего опять напяливать на нос розовые очки. Татьяна — примитивная, тупая, ограниченная женщина. Всех достоинств — пироги вкусные печет да две вмятины ниже спины. Любой мужчина (а ей ведь любой еще и не годится!) через некоторое время взвоет от тоски, Захлебнется от скуки. Модный архитектор! Не смешите! Дилетантка, ловко компилирующая чужие открытия. Красивые домики — для ожиревших мозгами нуворишей они красивые. Рисовала, чтобы умом не тронуться. Искала внутри себя островок, за который бы можно было зацепиться. Называется Остров минимального самоуважения. Места на нем — только для нее одной.
Сомнения отступали, когда рядом был Борис. Не обязательно в телесной близости. Достаточно — в пределах видимости. Читал, смотрел телевизор, ремонтировал утюг, играл с детьми — и становилось покойно и просто.
Еще пять дней и пять ночей они были вместе. Татьяна вяло попробовала сопротивляться: тебе вредно. Он заявил решительно: очень полезно.
Борис и Тоська уехали утром. После обеда Люся забрала Димку, корову и теленка. Борис сказал, что приедет в следующие выходные. А еще через неделю — студенческие каникулы. Постарается вырваться дней на десять. За коровой и Бориской ухаживали вернувшийся из больницы Федор Федорович и его сестра, приехавшая на подмогу.
Дом опустел. Тихо, как прежде. Одна.
Из любимого цитатника не вспоминается ничего оптимистического, только отчаянные укоры Татьяны в письме к Онегину:
Зачем вы посетили нас?
В глуши забытого селенья
Я никогда не знала б вас,
Не знала б горького мученья,
Души неопытной волненья…
Глава 4
«Мозги опухли», — говорили Маришка и Павлик после долгой работы за письменным столом или кульманом. Татьяна опухла мозгами от самобичевания и сладких мечтаний, от мысленных повторов сцен случившейся любви и душевных терзаний. Сладко-горько, грезы-страхи. Не голова, а котел с булькающей смолой.
Она всегда умела себя занять, разумно и полезно использовать каждый час бодрствования. Иначе — болото хандры и депрессии. Занять себя не получалось. Хандры и депрессии — хоть отбавляй. Дому требовалась генеральная уборка — лень. В гараже чистить — лень. Пикировать рассаду — лень. Приготовить себе обед — лень. Надо сделать эскизы дома Крылова: колоннада по фасаду, два флигеля, круглый фонтан, венеры с отбитыми руками по парку — лень.
Она бы справилась с приступом хандры, если бы не звонок Бориса. К нему приехали его давние армейские друзья. Борис не сможет приехать. Он ее целует, он еще позвонит.
Конечно, она понимает. Она его тоже целует. Будет ждать звонка.
Сколько ждать? Неделю? Месяц? Всю оставшуюся жизнь? А вдруг это лишь выдуманный повод, чтобы от нее отделаться? Сказал бы честно. Нет, не скажет. Он добрый и ласковый, он женщину не обидит. Господи, какой он добрый и ласковый! Какие у него руки… и губы… и… форменная шизофрения. Хорошо, что бар пуст. Сейчас бы напилась с горя… И пошла с песнями по селу…
Татьяна посмотрела на часы. Пора включать телевизор. Сейчас Дылда будет выступать.
Подруга Ольга вела на частном канале еженедельную передачу, посвященную народным приметам и обычаям. Наряжалась в сарафан, на голове кокошник, декорации в студии — под лубочную крестьянскую избу. Говорила Ольга приторно-сладким голосом — как бабушка рассказывает сказку умственно отсталым внукам. Кого-то этот тон, безусловно, раздражал. Но если поддаться Ольгиным завываниям и пришепетываниям, то невольно укачиваешься, гипнотизируешься чушью, которую она несет. Может, и не чушью, — вспоминать, о чем шла речь, не получается.
«Вот, дорогие мои, и дожили мы до середины января. А помните, что я вам про январь говорила?
Он зимы государь. Тулуп до пят надевает, хитрые узоры на окнах расписывает. Если в январе частые снегопады и метели, то в июле будут дождики. А если много длинных сосулек — урожай будет хороший. Ну-ка, посмотрим за окошко, есть у нас там сосульки?»
— Нет у нас там сосулек, — сказала Таня вслух. — Говори, что сажать надо.
Словно услышав ее слова, Ольга запела: «Если на Новый год, а теперь мы говорим старый Новый год, ночь будет безлунная и беззвездная, то горох и чечевица не уродятся. Вы их тогда, мои дорогие, и не сейте вовсе. А если ударит сильный мороз да пойдет слабый снежок — рожь будет хороша!»
— Рожь, горох, — буркнула Таня, — ты говори про помидоры и огурцы.
Про овощи Ольга не знала. Зато советовала, как определить, какой месяц будет дождливым. Взять двенадцать луковиц, очистить от верхних чешуек, насыпать на каждую по кучке соли и положить на ночь на печь. Смотря по тому, на какой луковице соль за ночь намокнет, такой месяц по счету и будет дождливым.
— Меня интересует только четыре месяца, — сказала Таня, — можно ограничиться четырьмя луковицами в целях экономии продуктов?
Но Ольга уже «страшным» шепотом запугивала зрителей на другую тему:
«В ночь под Новый год бесчисленные сонмы бесов выходят из преисподней и свободно расхаживают по земле, пугая весь крещеный мир вплоть до Богоявления. В эти страшные вечера, говорит народная легенда, Бог на радостях, что у него родился сын, отомкнул все двери и выпустил чертей погулять. И вот черти, соскучившись в аду, как голодные набросились на грешные игрища. И легкомысленная молодежь до сих пор им поддается».
— Я, конечно, не молодежь, — кивнула Таня, — но тоже поддалась. Теперь хоть причину знаю — бес попутал.
Ольга рассказывала о любимом святочном развлечении — гаданиях. Почти все способы гадания имеют одну цель — узнать, скоро ли, куда и за кого выйдут замуж, как сложится жизнь в чужой семье. По понятным причинам эти вопросы более всего волновали девушек. Эфирное время, очевидно, поджимало, и Ольга телеграфно, сбиваясь со своего сладкоречия, дала инструкции по гаданиям на олове, воске, с петухом, с бросанием лаптя через забор.
«А парни! — Ольга вернулась к протяжному вою. — Ох, шутники! Любят над девушками посмеяться. Пойдут девушки ночью к овину, станут задом к окошечку, тому, что для проветривания, сарафан поднимут и говорят дрожащим от страха голосом: „Суженый-ряженый, погладь меня“. Если затем девушке покажется, что ее погладили мохнатой рукой, то муж у нее будет богатый, если голой — бедняк. Вот парни в овин заберутся и непотребные шутки с девушками учиняют».
— Ну, если они такие дуры, — пожала плечами Таня, — что голый зад в дырку вставляют…
«А что же в это время делают люди семейные, детные? — спросила Ольга. — Это я вам расскажу через минуточку».
Рекламная пауза. Памперсы, прокладки, шампуни, пересадка волос из донорских зон… Бедный русский язык! Орут чудища с экрана: «Сникерсни!», «Не дай себе засохнуть!», «Бери от жизни все!».
— А взрослые, — ласково вещала Ольга, — они детишек соберут и давай им загадки загадывать. Ну-ка, отгадайте, мои дорогие! «Кину — крошка, а вырастет — с лукошко».