Улыбайся! (СИ), стр. 22
— А-а-а-у-у-у! — по-звериному взвывает клоун. Железяка ослабла, он отползает, я кашляю, но бой не окончен! Из его глаза течет кровь и что-то еще, оскал, он уже на ногах, руки согнуты в готовности нападать, ноги широко расставлены в готовности устоять! Хоп! Пинает по мне, в лицо, в ухо… Звонннннннн… Он что-то кричит, вижу, что раскрывается этот мерзкий рот, но не слышу! Звоннннннн… Не лежать! Двигаться, через боль, через звоннннн в ушах! Под рукой половина кирпича, бросок… Почти промазал, камень поцарапал ему щеку, он успел увернуться! Разворачиваюсь, вновь на ногах… вновь дышим и изъедаем взглядом друг друга! Замечаю, что Феликс сидит на столе, нож рукояткой между ног, пилит веревку…
Ахх! Нельзя отвлекаться! Хук слева! Звонннн во втором ухе! Он близко. Рукопашная. Хватаемся за одежду. Переставляем тела рывками, долбим стены спинами, его слюни и кровь изо рта брызгают в меня какими-то словами. Не слышу! Рывок, он тяжелый неимоверный, не получается… Вдруг наступаю ногой на что-то острое… А-а-а-а… валюсь. Маньяк перехватывает меня за горло правой рукой! Железные пальцы смыкают гортанно, ломают шейный остов! Это всё! Его глаз практически белый! Рыбий! У моих рук нет сил! Не могу оттолкнуть! Это всё! У мозга спазм: «Воздуха! Жизни! Мести!». И вдруг он дернулся, и рыбий глаз стремительно окрасился в серый цвет, кровяной рот удивленно выгнул дугой, подбородок мелко задрожал, рука, что лишала меня жизни, упала… холодный воздух больно распахнул легочные трубы и трубочки… А-а-ах! Как больно! Как тошно! Темнеет! Но вижу из-за спины Новикова незнакомое лицо: блондин с ярко-голубыми глазами, злым разрезом рта, сведенными бровями, жестко очерченными скулами, расширенными ноздрями… Это Феликс? Он толкает Новикова в сторону, тот послушно валится, еще рывок, вижу в руках голого Феликса нож, он в крови! Парень ногой двигает тело Новикова, переворачивая на спину — тот хрипит, изо рта булькнула кровь. Феликс нагибается к нему, вставляет нож под губу и резко дергает в сторону:
— Улыбайся!
На щеке ублюдка раздвигается кожа в жуткой однобокой клоунской ухмылке, показывая коренные желтые зубы… Белый глаз отчаянно цепляется за жизнь, рука вздымается и как будто просит что-то… Феликс падает на колени, его грудь и живот в крови, а его лицо в слезах.
Буквально через пару секунд помещение заполнилось черными людьми, которые сначала двигались словно тени, а потом — точно разочарованные скучным фильмом люди. Среди этих черных людей с равнодушными каменными лицами одно живое — круглое лицо в круглых очках и с рыжеватыми волосиками в разные стороны. Дмитрий Панченко сидел на столе, где еще недавно лежал Феликс, и держался за бок там, где сердце. И еще одно лицо! Азат! Он опустился на коленки около Феликса и выкручивает из его ладони нож:
— Феликс! Всё закончилось! Он мертв! — ласково уговаривает он голого парня. А Феликс вдруг посмотрел на него осознанно, на меня радостно и сказал:
— Я весь в крови? Это ведь кровь? Она красная!
***
Ту-ук, ту-ук, тук-тук… тук-тук, тук-тук, тук-тук — Тореадор, смелее-е-ее в бой!
Шлёпание босых ног за дверью. И сразу дверь открывается! Блин! Никогда не спрашивает: «Кто?»
— А-а-а! Это ты! Че принес? — он вытягивает шею, пытаясь понять, что у меня в руках.
— Это пирог! Ни хрена ты меня встречаешь: ни «здрасте», ни «как я рад тебя видеть»!
— Как я рад тебя видеть! А с чем пирог? Кто пек? Азат?
— Мама пекла! С мясом! Я ж из дома!
— Корми меня живо!
— Обещай, что завтра на экзамене не будешь ко мне прикапываться!
— А как же принципы?
— Феликс! Я готов отвечать, даже этот бред про трасологию учил! Но ты задолбал, ты ко мне цепляешься! Это же все уже видят! Ржут надо мной!
— И че ржут? Отрезай побольше! Я только утром ел!
— Ржут, потому что я идиот! А чай-то у тебя есть?
— Неа! Вчера закончился! Ну, идиот — это как-то не совсем верно!
— Феликс! Я сейчас уйду!
— Гера, я уезжаю завтра вечером… совсем…
— …уже?
— …уже.
— А как же я?
— А ты… остаешься.
Пустота за грудиной, там гулко и холодно. Не могу привыкнуть, что Феликс не улыбается. Не могу привыкнуть, что он опять лишь мой препод. Он не пускает меня к себе. Только ужин, только бесконечная криминалистика: виды материальных следов, оружиеведение, трасология, почерковедение, габитоскопия, судебно-портретная экспертиза, виды осмотров, тактика допросов… Учи, учи, учи… Вот мои учебники в ноутбуке! Конспектируй! Не хочу, чтобы ты был лохом на семинаре! И я учил, и я не был лохом…
За те три недели бесконечного «ближнего боя» я прикипел. Три недели рядом и два месяца врозь. Сначала — больница. Я в травме, он в терапии. Потом у меня учеба, у него работа. Панченко ушел со службы, инфаркт. Я приходил провожать, получилось так же, как тогда, после прихода никиткиных родителей: бутылка водки на четверых, в этот раз не пил Феликс, сидел на антидепрессантах, нельзя. Из начальства никто не пришел, прислали секретаршу от главного с грамотой и приказом о присвоении очередного звания. Теперь майор! «Служи, служи, дурачок, получишь значок!» — невесело прокомментировал Панченко и хлопнул водярой по инфаркту. Думаю, миокард встрепенулся, перикард откликнулся.
Играть страсть и нежность было теперь ни к чему. И мы не играли. За руки не держались. Казалось бы, радуйся! Ведь ты так нервничал тогда! Не радуюсь! Не улыбаюсь! Всматриваюсь в его глаза бирюзовые, а они сбегают… Не смотрят: ни за ужинами через табуретку, ни в трамвае через проход, ни в аудитории через девятнадцать моих одногруппников, которые шепчутся, которые всё понимают.
Я давно состриг дреды. Выгляжу пристойно и серо, без изюмины, без молодежного шика. Больше экспериментов не будет. Саяпин одобрил. Феликс даже не заметил. Я плакал из-за этого. Азат психовал, ругался по-дагестански, что с ним бывает крайне редко. Потащил меня в кабак пить, дебоширить, с девчонками зажигать. Хрен! А не дебоширство! Блядь! Нас опять в общагу не пускали! Явились в третьем часу! Спать в парке в начале декабря как-то не прикольно! Только мы прилегли — явился этот долбанный заяц, который больше не улыбается! Пинками погнал нас в общагу мимо взволнованной бабы Фаи…
И вот… он уезжает! Навсегда! Я склонил голову!
— Да, я остаюсь…
— Остаешься сегодня у меня… — испуганно добавляет он.
***
— Гера, это было ужасно… Правда!
— Ты врешь…
— И знаешь, давай свою зачетку, поставлю тебе автоматом… Я не смогу на экзамене тебе в глаза смотреть!
— А как же принципы?
— Хрен с ними! Приезжай на каникулы, с мамой познакомлю!
— С мамой?
— И чего ты испугался? Я тебя так люблю…
— Правда? Тогда улыбнись мне?
Улыбайтесь!
Всё равно улыбайтесь…
Комментарий к часть 10