Тайга – мой дом, стр. 30

Делаю круг. След соболя подходит к сосне. Орлик в азарте просмотрел его и пробежал метров десять мимо сосны. Остановился на всем скаку, юзом с сажень проехал. Вернулся к сосне, обнюхал ствол, соболем пахнет, залаял. Встал на дыбы, скребанул по стволу, но соболя нет. Вот и лает неуверенно.

И я в недоумении. Соболя нет, и следа дальше нет. Не улетел же он. Делаю еще больше круг. Что такое?

На следах Орлика след соболя. Притом идет туда, откуда прибежал Орлик.

Вот это отмочил. Когда Орлик стал настигать соболя, тот заскочил на дерево, Орлик пробежал, соболь в это время спрыгнул и убежал по следу Орлика в обратную сторону.

— Орлик, сюда! Усь!

Соболь пробежал метров двести по следу Орлика и свернул в покоть.

— Орлик! Соболь уйдет!

Орлик нюхал след, сделал несколько прыжков и уставился на меня, точно говоря: «Что ты мне морочишь голову? Я же видел, как он мелькнул возле дерева, только впопыхах не сразу разобрался».

— Обманул он тебя, Орлик! — почти кричу я, а сам бегу по следу. — Гони! Иначе уйдет. Скорей! Усь!

Орлик сорвался с места, поднимая снег, вихрем умчался по следу соболя. Я прошел шагов двести и остановился. Потер глаза. Под сердцем покалывало. Достал папиросу, закурил. А вокруг толпятся кедры. «Не догнать», — думаю с досадой.

И вдруг позади, шагах в двадцати, взлаял Орлик. Я вздрогнул от неожиданности. Оглянулся. Кедр. Орлик встал на задние лапы, точно медведь, и передними скребанул по стволу. Среди веток пугливо вздрогнул темный шар.

— Соболь! Черт подери! Орлик, да ты же молодчина!

Выстрел. Соболь у меня в руках. Орлик вылизывает из раны зверька кровь, как это делала Назариха, и косится на меня: мол, знай наших.

Я развязываю котомку, отдаю Орлику краюху хлеба, кусок сахару. Он лакомится, а я его обнимаю.

— Теперь мы с тобой повоюем.

Кладу соболя за пазуху и иду. Орлик трусцой бежит впереди. Остановится, оглянется и скалит зубы. Это он смеется, а весь вид его говорит: «Не ушел. Вот так. А ты еще недоволен был. И бабушка Авдо хороша. Ругать ее вроде неудобно, но ведь обидно, шалопутным назвала. Вот тебе и шалопутный».

Глава 21

Стою на самом высоком месте Комариного хребта. Вокруг громоздятся горы. На многих из них я бывал, промышлял белок или соболей. За горами синеют дали. Тайга. Сколько раз у ночных костров я проклинал охотничью жизнь. А вот пришло время покидать этот уголок земли — и загрустил.

Прибежал Орлик. Тыкается мордой в колени, а потом прыгает на грудь, старается лизнуть в лицо. Он тоже понимает, что сегодня мы пошли не охотиться, а просто побродить по лесу, полюбоваться природой. Обнимаю его.

— Прости друг, если когда-то неласков был с тобой. А ты за осень возмужал, многому научился, стал настоящей охотничьей собакой. Если доведется, то мы еще с тобой попромышляем соболей.

Спускаемся в березовую рощу. Справа темная стена кедров, слева — строй золотистых стволов сосен и белый коридор берез. На каждом дереве — живой черный ком, будто кто-то пустил детские шары, а они застряли в ветках. Это кормятся косачи.

Орлик подбегает к одной из птиц и с лаем прыгает на дерево. С перепугу косач взлетает, следом за ним поднимается вся стая и улетает в хребет. Орлик, не добежав до меня несколько шагов, остановился и смотрит: мол, что не стрелял.

— Пусть живут.

Иду рощей. Нас здесь завтра не будет, а жизнь тайги потечет своим путем. Разыграется обычная трагедия: соболь задавит краснобрового петуха. Потом забредет сюда сохатый, поломает осинки, которые толпятся на закрайках березовой рощи. Весной сюда медведица приведет медвежат. Она отведет их в низкие и глухие места, подальше от свирепых медведей-самцов. А вон там, у речки Онкаёк, в густом ельнике, отелится сохатиха. Сохатенок, ушастый, длинноногий, будет с удивлением смотреть на мир и, когда впервые увидит солнце, испугается, спрячется матери под брюхо. На озерах найдут приют гуси и лебеди. А в небе будут кружить орлы. И лес будет радостно трепетать листвой. Шелест листьев, журчание ручьев, гомон птиц и еще тысячи разных звуков — все это сольется в одну лесную песню, в песню жизни.

Долго стою над могилой Назарихи. Здесь, вместе с ней, осталась частица и моей жизни. Я много рассказал о ней, но еще больше осталось нерассказанного. И горько сознавать, что Назарихи больше нет.

Захожу в зимовье и укладываю вещи. Мне помогает Андрей. Михаил хлопочет у печки.

На столе появляется целиком сваренный глухарь.

— Чтобы всего съел, — говорит мне Михаил. — Сам спромышлял.

Андрей из неприкосновенного запаса наливает в кружку спирт. Делает он это неторопливо: то на бутылку посмотрит, то в кружку заглянет. Михаил теребит рыжую бороду.

Поднимаем кружки.

— Первое слово тому, кто уходит, — предлагает Андрей.

— Большое вам спасибо, ребята, за все. Таежных удач вам.

Выпили. Закусили. Веселье не идет. Где-то глубоко в душе тоска разлуки. За зимовьем глухо шумит лес.

— Передай привет Авдо. Пусть поджидает нас.

Глава 22

Авдо у печки выделывала камусы. Ее сестра Агафья, полная, дородная женщина, хлопотала на кухне. В окно ударил свет и золотистой полоской лег на пол. Авдо убрала с колен камус и тонкий охотничий нож. Встала: заныла поясница.

— Охо-хо-о, — протянула она и положила руку на поясницу.

— Надо бы дров принести, да боюсь, — проговорила Агафья, наливая в кастрюлю воду.

Авдо усмехнулась. С малых лет трусихой росла младшая сестра. Одна в лес не пойдет, от зайца в ужас приходит.

— Кого боишься? — спросила Авдо.

— Вчера бабы в лес за дровами ездили. След шатуна видели.

— Пошто он к дому пойдет? У него своя дорога.

Сказала так Авдо больше для сестры, чем для себя.

Весь день не покидали ее беспокойные думы. Недобрый зверь далеко от деревни не пойдет: голод пригонит его к людям. Может беда случиться. Что сделают с шатуном ребятишки и бабы? Утром к Валентину ходила. Он больной. Мужики в тайге. Некого послать следить шатуна. Велел всем, кто умеет стрелять, ружья наготове держать. Запретил ночью по деревне ходить. Вызвал вертолет из города. Завтра прилетит. С ближних стоянок охотников вывезут, они и пойдут зверя следить.

«Однако, надо бы всех охотников оповестить, — думала Авдо. — Зверь голодный. Врасплох нападет, худо охотнику будет».

Авдо принесла дров, растопила печку.

— Что-то ребят долго нет, — забеспокоилась Агафья.

— Кино шибко длинное. Две серии.

Авдо подошла к окну. Солнце опускалось за горы, виднелась только кровавая кромка, от этого и снег, и окна домов были алыми, точно облитые кровью.

Напротив, через дорогу, стоял деревянный клуб. Ветер шевелил афишу. Она тоже была кровавой.

Авдо улыбнулась. Давно, еще до войны, в эвенкийское стойбище привезли кинокартину «Чапаев». Люди на белом полотне бегали, шевелили губами, стреляли. Авдо сидела и думала: «Как это люди не падают с полотна? И столько много. Как их привез русский парень? Где прятал?»

Вдруг человек в черной парке появился. За ним целый табун коней. Люди длинными ножами машут. Человек в черной парке что-то крикнул, и все помчались на Авдо. Вот уже копыта коней над головой. Испугалась Авдо, борони бог, как юркнула под скамейку да как закричит:

— Анё-ё-ё! [11]

Потом над ней все стойбище смеялось. А Авдо в другой раз стала садиться поближе к дверям: кто знает, дурной конь попадется, прыгнет в зал.

Солнце скрылось за горы. И сразу все потускнело. Нахмурились хребты, потемнели окна домов, из лесных чащ поползла ночь, недобрая, хмурая.

«Штой-то сейчас мужики в тайге делают? — думала Авдо. — У Николая лыж нет. Снег глубокий. Как он теперь ходит? Однако, устает много. Теперь скоро придет. Унты ему сшить надо. Только опять в город улетит. Совсем испортился парень. Как без тайги можно жить? Надо его к Красной речке сводить. Места там шибко добрые. Осенью сохатых много, соболей много. Молодые охотники не идут туда: далеко. Зря место пропадает.