Тайга – мой дом, стр. 3

Приходили зимы и уходили. Состарился шаман, оброс волосами. Страшный стал. Злой. Ушли от него жены. Долго плакал Ама, звал жен, но они других мужей нашли. Рассердился тогда шаман на людей и решил отомстить им. Ночью, когда из-за леса покажется луна и уснут все люди, выйдет он из чума, перевернется через голову, превратится в медведя, да такой сильный становится, одним ударом может спину сохатому сломать.

Идет Ама по стойбищу, собаки на него не лают: человеком пахнет. Проберется он в чум, украдет девушку, унесет ее в лес, досмерти замучает.

Долго так продолжалось, много девушек погубил злой шаман. Охотники подкараулили его, убить хотели. Пустили стрелы, а они вспыхнули и сгорели как спички. Шаман колдовское слово от стрел знал. Испугались охотники: погубит всех девушек Ама, кто род человеческий продолжать будет. Без людей опустеет земля. Пошли тогда охотники к самому главному богу Тангаре. Рассказали ему про свое горе. Тангара созвал всех богов, стал совещаться, как проучить злодея.

И вот, когда шаман превратился в зверя, боги отняли у него память и лишили языка. Пошел Ама в лес и забыл зачем. Так вот он и бродит до сих пор. Приходит зима, холодно, в чум бы вернуться, да дорогу забыл. Тогда он делает берлогу, залезает в нее на всю зиму. Потому весной встает злой, на всех зверей кидается. А повстречает охотника, вспомнит, что он тоже человек, на задние лапы встает. Бросается на охотника. И зовут эвенки его амака, или амикан, это значит на языке нашего народа «старик», «дедушка».

Авдо закончила рассказ и поглядела на меня.

— Совсем город испортил тебя. Авдо в гости пришла. Сказки потом говорить буду. На охоту собираться надо. Соболя много, белка есть. Хорошо промышлять будем.

— Я могу хоть сейчас выходить.

— Зачем сейчас? Утро будет, тогда пойдем.

Вошла мать и пригласила нас к столу.

Глава 4

Полный стол закуски: красная тайменья икра, пирог из налима, сохатиный язык, зажаренные в русской печи рябчики, брусника в сметане, соленые грузди.

— Да тут всякой снеди на целую свадьбу, — говорю я.

— Поешь, сынок. Все из тайги. А ты, чай, для нее не чужой.

— Однако, Евдокия Ивановна, неправду говоришь. Совсем Николай для тайги чужой стал, — вмешивается в разговор Авдо. — Ружье-то не забыл как держать?

— Давно в руки не брал, — признался я.

— Как так жить можно? — удивилась Авдо. — Мужик без ружья, как орел без крыльев. Совсем люди портятся.

— Тайга, тайга, — вмешалась в разговор Надя. — Жизнь там на меду что ли? Кому охота дрожать месяцами у костра? Поди, кусок хлеба можно заработать и не в лесу. И все лишний год прожить.

— Что ты говоришь, — прервала Надю мама. — Я вот старуха, а упадет первый снег, и такая тоска берет. Так бы и ушла на зимовье. Мы с отцом твоим, царство ему небесное, сколько осеней вместе белочили.

Надя налила в рюмки вина, подняла свою.

— С приездом тебя, братец. И удач на охоте.

Авдо только пригубила рюмку, поставила на стол.

— Да ты что, Евдокия Степановна, не выкушаешь? — проговорила мама.

Авдо при рождении дали имя Евдокия, но звали все Авдотьей. Имя длинное, для эвенков в произношении трудное. Тогда взяли да и отрубили половину. Вот и получилось Авдо.

— Однако, немного поем, — ответила Авдо. — Весь день голодная ходила. В полдень собралась чай варить, гул самолета услыхала, в деревню скорей пошла.

— Ах ты грех-то какой, — проговорила мама. — Пирога поешь. Налим свежий да жирный.

В деревне собаки подняли лай. Все насторожились.

— Что, ладно ли? — всполошилась мать. — Не шатуна ли нелегкая принесла?

— А Федя-то где? — встревожилась Надя.

— У дружков своих.

— Я сбегаю.

Надя вышла. Лай собак усилился, а затем стал удаляться за деревню.

Вернулась Надя.

— На сохатого лают, — сообщила она. — Из-за реки прибежал. Угнали его собаки за озера.

Я вспомнил, как мы однажды с Авдо встретили сохатого, которого она вырастила и отпустила на волю. Вот как это было.

…Мы с Авдо шли вдоль небольшой таежной речушки. Через несколько километров речка кончилась, начались ерники и островки березняка. На каждом шагу встречались следы сохатых, но Авдо не обращала на них внимания. Вдруг остановилась.

— Вчера ходил, — сказала она, показав мне на след. Глаза ее заблестели.

Собаки заволновались, натянули поводки. Авдо отпустила их. Сделав круг возле нас, собаки прыжками бросились вперед.

Мы прошли еще немного и остановились передохнуть на краю небольшой поляны. Солнце уже коснулось верхушек леса, листья молодого березняка просвечивали, и от этого казалось, что все вокруг залито зеленоватой дымкой. Совсем рядом залаяли собаки. Авдо отодвинулась от березки и четким движением послала в ствол ружья патрон. Я тоже приготовил ружье.

Лай приближался. Вскоре послышалось грозное урчание. Спустя минуту на поляну выбежал сохатый. Над головой его возвышались красивые рога, покрытые темным бархатом. От нас зверь остановился в полусотне шагов, не более.

Собаки лаяли напористо, но бык не обращал на них никакого внимания. Гордо подняв голову, он смотрел на нас, а мы на него.

Я вскинул ружье, но Авдо положила на ствол руку и сказала:

— Не надо стрелять, бойё.

Я удивленно глянул на Авдо. Она смотрела на быка и улыбалась. Потом сделала шаг вперед и крикнула:

— Ветерок!

Сохатый вздрогнул, отскочил в сторону и уставился на Авдо. Только теперь я заметил, что у сохатого нет половины уха, а второе было как будто распорото и торчало вилкой.

— Ветерок! Ну вспомни!

Зверь переступил с ноги на ногу, низко к земле опустил голову, кинулся на одну из собак. Опять остановился и шагнул к нам.

— Однако, узнал! — вскрикнула Авдо.

Бык, глубоко проваливаясь в мох, побежал от нас. Но на опушке леса остановился, повернул голову в нашу сторону и замер.

— Узнал. Только одичал маленько. Беги своей дорогой, Ветерок! — Авдо подняла бердану и выстрелила вверх. Сохатый привстал, выбросил вперед ноги и исчез в лесу.

…Как-то Авдо весной рыбачила. Вдруг на берегу, в ельнике, залаяли собаки. Авдо сразу поняла, что на зверя. Причалила к берегу и осторожно пошла на лай. Зверь все же учуял и убежал. Когда затих топот копыт, Авдо услышала ворчание собаки, бросилась на голос и тут же увидела сохатенка. У сохатенка одно ухо было разорвано вдоль, а второе держалось только на коже. Собака старалась поймать его за горло, но сохатенок увертывался. Авдо цыкнула на собаку, та неохотно отошла. Сохатенок подбежал к Авдо, жалобно прокричал: «Ння-я, ння-я», будто жалуясь на собаку.

Сохатенок был совсем маленьким, должно быть, родился только вчера, и Авдо не решилась оставить его в лесу: пропадет без матери. А сохатенок, получив защиту, не отходил ни на шаг. Авдо положила его в лодку и приплавила домой.

Сохатенок стал любимцем детей стойбища. Они его поили молоком, водили пастись. За резвость и быстроту назвали его Ветерком.

Особая привязанность у сохатенка была к Авдо. Стоило ей только появиться на стойбище, Ветерок, хрюкая, бежал к ней, протягивал голову, тыкался мордой в грудь, осторожно хватал губами руки — ласкался.

Через два года Ветерок превратился в стройного и грозного зверя. Длинные ноги в серых чулках. Грудь широкая, черная. Рога лопатами. За Авдо он следовал всюду.

Как-то весной, возвращаясь с охоты, Авдо остановилась на берегу реки перекусить. Разложила костер, пошла за водой, Ветерок, как всегда, следовал за ней. Авдо встала на льдину и хотела зачерпнуть воды, но льдина скользнула по земле, и Авдо упала в воду. Течение подхватило ее и понесло. Авдо накричала. Ветерок сначала грозно затрубил, а потом спустился в воду и поплыл к ней. Авдо ухватилась за загривок, и Ветерок доставил ее на берег. Так Ветерок спас старой охотнице жизнь. И Авдо, конечно, еще больше привязалась к зверю.

Первую осень, когда пришло время рева, Ветерок вел себя спокойно, на вторую — целый месяц трубил по утрам. Наступила третья осень. Ветерок ободрал о молодые деревца шкуру с рогов, просмолил рога. Лето он ходил толстый с плоской шеей, а тут вдруг подобрал живот, шея округлилась, грудь раздалась, потемнела, глаза налились кровью.