Нужные вещи (др. перевод), стр. 55

На обратном пути она мельком взглянула на витрину «Нужных вещей». То, что она там увидела, заставило ее вдавить педаль тормоза в пол обеими ногами. Если бы кто-то за ней ехал, багажник бы снес, как пить дать.

В витрине стояла самая красивая кукла, которую она видела в жизни.

Конечно же, шторы опять были подняты, и на двери красовалась табличка:

Конечно же.

11

Полли Чалмерс провела то субботнее утро самым необычным для нее образом: занимаясь ничегонеделанием. Она просто сидела у окна в своем венском кресле-качалке и рассматривала проезжающие машины и случайных прохожих. Алан позвонил ей перед выездом на дежурство, сказал, что не застал Лиланда Гонта, спросил, все ли у нее в порядке и не нужно ли ей чего-нибудь. Она ответила, что чувствует себя прекрасно и ей совершенно ничего не нужно. Это было вранье; чувствовала она себя паршиво, и кое-что ей действительно было нужно. Список этих вещей возглавляло лекарство от артрита.

Нет, Полли, что тебе действительно нужно, так это мужество. Та толика мужества, необходимая для того, чтобы прийти к мужчине, которого любишь, и сказать: Алан, я не сказала тебе всей правды о тех годах, что я провела вне Касл-Рока, и я соврала тебе о том, что случилось с моим сыном. Я прошу прощения и хочу рассказать все, как было.

Рассуждать об этом было, конечно, просто. Но когда смотришь любимому человеку в глаза или пытаешься подобрать ключ к собственному сердцу, да так, чтобы оно не разорвалось в клочья, все становится намного труднее.

Боль и ложь, ложь и боль. В последнее время вся ее жизнь, казалось, вращается вокруг этих двух понятий.

— Как ты себя чувствуешь, Полли?

— Отлично, Алан. Отлично.

На самом деле она была в ужасе. Не то чтобы боль была невыносимой — какая бы она ни была, сама боль все-таки лучше, чем ее ожидание.

Вскоре после полудня она почувствовала в руках легкое покалывание, почти вибрацию. Вокруг костяшек пальцев и у основания большого пальца образовались колечки жара. Полли чувствовала, как они пульсируют под ногтями, словно маленькие невеселые улыбки. Раньше так было — дважды, — и она знала, что будет дальше. Скоро начнется то, что ее тетя Бетти, болевшая той же формой артрита, называла уже полным приветом. «Когда мои руки начинает покалывать, как от слабого тока, я понимаю, что надвигается шторм и пора задраивать люки». Теперь Полли пыталась задраить собственные люки, впрочем, без особого успеха.

Посреди улицы шли двое мальчишек, перепасовывая друг другу футбольный мяч. Тот, что справа — младший сын Лоувза, — подал второму высокий пас. Тот чуть-чуть не достал до мяча, и мяч покатился по газону Полли. Мальчик бросился за ним, заметил Полли и помахал ей рукой. В ответ Полли тоже подняла руку… и тут же почувствовала, как взметнулась боль: так поднимается угольная пыль от сильного порыва ветра. Так же внезапно боль стихла, и осталось лишь легкое покалывание. Ей казалось, что воздух вокруг напоен электричеством, как перед сильной грозой.

Боль придет в свое время, с этим ничего не поделаешь. А то, что она соврала Алану про Келтона, это… это совсем другое. И вовсе не потому, что правда такая ужасная, такая кричащая, такая кошмарная… и даже не потому, что он не подозревает, что ты солгала. Он все знает. Это видно по глазам. Тогда почему это так трудно, Полли? Почему?

Наверное, частично из-за артрита, частично из-за того, что она становится все более и более зависима от обезболивающих лекарств — сочетание этих двух обстоятельств затемняло рациональные мысли, так что самые ясные и понятные вещи становились чудовищно искаженными. Потом еще надо было учесть, что у Алана есть свое горе… и ту искренность, с которой он ей открылся. Он выложил все — без каких-либо колебаний.

Его чувства в связи с кошмарным несчастным случаем, унесшим жизнь Энни и Тодда, были запутанными и некрасивыми, окруженными неприятным (и пугающим) водоворотом отрицательных эмоций, но он открылся ей не раздумывая. Потому что хотел выяснить о состоянии Энни что-то такое, что ускользнуло от его внимания, но, возможно, было замечено Полли… но еще и потому, что откровенность и честность были частью его природы. Она боялась, как он отнесется к ней, когда узнает, что она не сказала ему всей правды; что ее сердце, как и руки, сковал ранний лед.

Она продолжала мрачно раскачиваться в своем кресле.

Мне придется сказать ему все, рано или поздно, но мне придется сказать ему все. Не могу понять, почему это так тяжело; почему я ему соврала в тот, первый, раз? Ведь я же его не убила, своего сына…

Она вздохнула — почти всхлипнула — и приподнялась в кресле, поискав глазами детей. Мальчики с мячом уже убежали. Она уселась обратно и закрыла глаза.

12

Она была не первой и не последней девушкой, забеременевшей в результате «невинной возни» на свидании; не первой и не последней девушкой, которая ожесточенно ругалась потом со своими родителями и другими родственниками. Они хотели, чтобы она вышла замуж за Пола Шиэна по прозвищу Дюк — парня, который обрюхатил ее. Она отвечала, что не вышла бы за него замуж, даже если бы он остался последним мужчиной на земле. Так и было, да. Но гордость не позволила сказать им, что это Дюк не хотел на ней жениться; его лучший друг рассказал ей, что он уже предпринимает панические действия, чтобы сразу, как только ему исполнится восемнадцать, записаться в морскую пехоту… и до этого осталось меньше полутора месяцев.

— Подожди, я что-то не понял, — сказал Ньютон Чалмерс и тем оборвал последний тоненький мостик между ним и дочерью. — Он достаточно хорош, чтобы ты ему дала, но недостаточно хорош для свадьбы? Так, по-твоему, выходит?

Тогда она попыталась сбежать из дому, но ее поймала мать. Если она не выйдет за парня замуж, заявила Лоррейн Чалмерс своим спокойным, ласково-урезонивающим голосом, который в свое время доводил Полли до бешенства, им придется отправить ее к тете Саре в Миннесоту. Она останется там до рождения ребенка, которого надо будет отдать на усыновление.

— Я знаю, из-за чего вы хотите отправить меня туда, — сказала Полли. — Из-за бабушки Эвелин, да? Вы боитесь, что если она узнает о моей беременности, то вычеркнет вас из завещания? Все дело в деньгах. На меня вам совсем наплевать. Да, вам на меня нас…

За ласково-урезонивающим голосом Лоррейн Чалмерс таился совсем другой темперамент. Она влепила Полли пощечину и тем оборвала последний тоненький мостик между ней и дочерью.

Итак, Полли сбежала. Это было очень-очень давно, в июле 1970-го.

Сначала она ненадолго остановилась в Денвере, где до самого рождения ребенка работала в благотворительной клинике, которую пациенты прозвали Шприцепарком. Она была полностью готова к тому, чтобы оставить ребенка в больнице, но что-то — может быть, то ощущение, когда ты держишь в руках крохотное теплое тельце; сразу же после родов сестра дала ей подержать ребенка, — заставило ее передумать.

Она назвала мальчика Келтоном, в честь дедушки по отцовской линии. Решение оставить ребенка слегка ее напугало, потому что Полли привыкла думать о себе как о практичной и здравомыслящей девушке, а все то, что она натворила за последний год, никак не укладывалось в этот образ. Сначала практичная и здравомыслящая девушка беременеет вне брака, в то время как практичные и здравомыслящие девушки такого просто не допускают. Потом практичная и здравомыслящая девушка убегает из дому и рожает ребенка в городе, в котором раньше никогда не бывала и о котором ничего не знает. И в довершение ко всему практичная и здравомыслящая девушка решает оставить ребенка и при этом понятия не имеет, что ей делать и как жить дальше.

По крайней мере никто не смог бы ее упрекнуть, что она оставила ребенка от безразличия или от злости. Ее саму удивила эта любовь — самое простое, сильное и самое непрощающее чувство из всех известных человечеству.