Нужные вещи (др. перевод), стр. 140
Заснуть мешали сирены, но дело было не только в них. Больше всего ее беспокоил Алан — то, что он сделал. Она до сих пор не могла поверить и смириться с таким жестоким предательством всего, во что она верила и чему верила, но факт оставался фактом. Ее мысли то и дело переключались на что-то другое (например, на сирены и на то, что их вой предвещает, наверное, конец света), но потом вновь возвращались к Алану: как он действовал у нее за спиной, как он обманывал и двурушничал. Ощущение было такое, как будто тебе постоянно тычут занозистым концом доски в нежное, потайное место.
Алан, как ты мог? Как ты мог?!
Голос, заговоривший в ответ, удивил Полли. Это был голос тети Эвви, и за его сухой ровной бесстрастностью — кстати, всегда отличавшей старую даму, — она ощутила неугомонную, сильную злость.
Если бы ты ему все рассказала с самого начала, девочка моя, он бы не стал ничего выяснять самостоятельно.
Полли резко приподнялась и села на постели. Этот голос раздражал ее, но хуже всего было то, что это был ее собственный голос. Тетя Эвви умерла много лет назад, и теперь ее собственное подсознание использовало тетю Эвви, как застенчивый чревовещатель использует свою куклу, чтобы пригласить хорошенькую девушку на свидание и…
Прекрати… разве тебе я не говорила, что в этом городе полно призраков? Может быть, это действительно я, моя девочка. Может быть.
Полли испуганно вскрикнула и зажала рот рукой.
А может, и нет. В конце концов не важно кто это. Важно другое, Триша: кто согрешил первым? кто солгал первым? кто умолчал первым? кто бросил первый камень?
— Так нечестно! — закричала Полли в пустую комнату и уставилась на свое перепуганное отражение в зеркале. Она ждала, что голос тети Эвви вернется, и, не дождавшись, медленно легла обратно.
Может быть, она и вправду согрешила первой, если сокрытие правды и пару невинных фраз можно назвать грехом. Но разве это дает Алану право копаться в ее прошлом, как будто она преступница-рецидивистка?! Разве это дает ему право упоминать ее имя в юридической переписке… и собирать на нее досье, или как это у них называется… и… и…
Не обращай внимания, Полли, прошептал знакомый голос. Перестань страдать. Ты не сделала ничего плохого. Ты сделала так, как считала правильным. И потом, ты ведь слышала, какой у него был виноватый голос. Слышала?
— Да! — свирепо пробурчала она в подушку. — Да, я слышала! Как насчет этого, тетя Эвви?
Ответа не было, только слабая, едва ощутимая борьба
(вот в чем вопрос, Триша)
на ринге ее подсознания. Как будто она что-то забыла, не включила какую-то переменную
(Триша, хочешь конфетку)
в уравнение.
Полли беспокойно перевернулась на бок, и по налитой округлости ее груди перекатилась ацка. Было отчетливо слышно, как там, за серебряной стенкой, что-то деликатно скребется.
Нет, твердо сказала себе Полли, это просто что-то пересыпается. Все твои опасения насчет того, что там внутри что-то живое… это просто воображение.
Скрип-скрип-скрип.
Эта штука живая, Триша, сказала тетя Эвви. Эта штука живая, и ты это знаешь.
Не говори глупостей, отмахнулась Полли, переворачиваясь на другой бок. Как там внутри может что-то жить? Может быть, это что-то и сможет дышать через дырочки в кулоне, но чем оно будет питаться?!
Может быть, сказала тетя Эвви с мягкой непреклонностью в голосе, оно питается ТОБОЙ, Триша.
— Полли, — прошептала она. — Меня зовут Полли.
В этот раз рывок в ее подсознании был сильнее и заметнее, он пробудил какую-то странную тревогу, и Полли почти уже поняла, в чем дело… Но тут зазвонил телефон. Она охнула и вскочила. В ней боролись противоречивые чувства: гордость и желание взять трубку.
Поговори с ним, Триша, хуже не будет. Выслушай его. Раньше тебе было не до того!
Я не хочу с ним разговаривать. После того что он сделал… Нет.
Но ты же по-прежнему его любишь.
Да — это правда. Она по-прежнему его любит, но теперь и ненавидит тоже.
Голос тети Эвви уже не скрывал раздражения. Ты хочешь быть призраком всю свою жизнь? Да что с тобой происходит, в конце-то концов?!
Полли нерешительно потянулась к телефону. Ее рука — гибкая, совсем без боли рука, — не дотянулась до трубки совсем чуть-чуть. Потому что это мог быть и не Алан. Может быть, это был мистер Гонт. Может быть, мистер Гонт звонит ей, чтобы сказать, что она еще не до конца оплатила купленный товар.
Она опять потянулась к телефону — в этот раз ее пальцы даже скользнули по пластиковому корпусу — и снова отдернула руку. Она сцепила руки в нервный клубок и прижала их к животу. Полли боялась мертвого голоса тети Эвви, боялась того, что она сделала сегодня днем, боялась, что мистер Гонт (или Алан) расскажут всему городу про ее мертвого сына, боялась того, что означают вопящие за окном сирены.
Но больше всего — всех этих вещей, вместе взятых, — она боялась самого Лиланда Гонта. У нее было такое чувство, как будто ее привязали к языку громадного стального колокола, и этот колокол одновременно оглушит ее, сведет с ума и раздавит, когда начнет звонить.
Телефон успокоился.
Снаружи снова завыли сирены, и когда они затихли, удалившись в сторону Оловянного моста, ударил гром. Ближе, чем раньше.
Сними его, шептал голос тети Эвви. Сними его, дорогая. Ты сможешь — его власть распространяется только на надобность, но не на волю. Сними его. Сбрось его оковы.
Но Полли смотрела на телефон и вспоминала ту ночь — неужели прошла всего неделя? — когда она потянулась к аппарату и сбила его на пол, потому что не удержала в руках. Она вспоминала боль, терзавшую ее руки до самых локтей, как голодная крыса со сломанными зубами. Она не может вернуться в ту боль. Не может.
Или все-таки может?
Сегодня в Касл-Роке творится страшное, сказала тетя Эвви. Ты хочешь завтра проснуться и узнать, что тоже приложила к этому руку? Узнать, какой был ТВОЙ вклад? Ты хочешь в этом участвовать, Триша?
— Ты не понимаешь, — простонала она. — Я же не Алана подставила, а Туза! Туза Мерилла! А он заслужил, чтобы ему сделали гадость!
Голос тети Эвви ответил безжалостно: Тогда и ты заслужила, моя дорогая. И ты.
4
Примерно в двадцать минут седьмого, когда грозовые тучи подползли еще ближе к городу и настоящая тьма уже перенимала эстафету у сумерек, офицер полиции штата, заменивший Шейлу Брайхем в диспетчерской, вошел в приемную полицейского участка. Он обогнул небольшой участок неправильной восьмиугольной формы, ограниченный лентой с надписью: МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ, — и подошел к Генри Пейтону.
Генри выглядел взъерошенным и несчастным. Последние пять минут он провел с дамами и джентльменами из прессы и чувствовал себя как обычно после подобных встреч: как если бы его обмазали медом, а потом заставили пролезть через громадную, кишащую муравьями кучу экскрементов гиены. Его заявление для прессы получилось не так хорошо подготовленным — или неопровержимо размытым, — как ему бы хотелось. Телевизионщики наседали. Им нужны были новости для прямых включений в новостной врезке с шести до шести тридцати, — им нужны были прямые включения, — и если он не бросит им хоть какую-то кость, в одиннадцатичасовых новостях его просто распнут. Они и так-то почти что его распяли. За всю свою карьеру он еще не был так близок к тому, чтобы признать, что не имеет ни малейшего представления, как вести это дело. Он не просто ушел с этой импровизированной пресс-конференции; он в буквальном смысле слова спасся бегством.
Теперь Пейтон уже пожалел, что не прислушался к словам Алана. Он приехал сюда в полной уверенности, что вся работа сведется к устранению последствий преступлений. Теперь он был в растерянности, потому что, с тех пор как он принял дело, было совершено еще одно убийство — женщины по имени Миртл Китон. Ее муж все еще был на свободе, видимо, убежал за холмы и дальше, намного дальше, а может быть, до сих пор носится как угорелый по этому странному городку. Человек, который прикончил свою жену молотком. Другими словами — буйный псих первой категории.