Нужные вещи (др. перевод), стр. 136

— Тебе нужны деньги, Папуля? — спросил Туз тихим, мечтательным голосом. — Ладно. Ладно, согласен. Нет проблем. Никаких… на хрен… проблем.

Он поднялся на ноги и побрел обратно к машине одеревенелой, шатающейся походкой. Приближаясь к машине, он уже почти бежал.

Часть 3

Окончательная ликвидация

Глава девятнадцатая

1

Примерно без пятнадцати шесть над Касл-Роком сгустились странные сумерки; над южным горизонтом громоздились мрачные грозовые тучи. С той стороны уже доносились глухие, но мощные раскаты. Гроза надвигалась на город. Уличные фонари, управляемые центральным светочувствительным реле, загорелись в полную силу почти на полчаса раньше, чем обычно в это время года.

Нижняя часть Главной улицы гудела, как растревоженный улей. Ее всю запрудили машины полиции штата и микроавтобусы телевизионщиков. В теплом, неподвижном воздухе трещали и завывали рации. Телевизионные техники тянули кабели из машин и орали на людей — в основном на детей, — которые спотыкались и путались в растянутых проводах, прежде чем кабель успевали прикрепить к асфальту клейкой лентой. Фоторепортеры из четырех городских ежедневных газет стояли за баррикадами у муниципального здания и делали снимки, которые появятся на первых страницах завтрашних выпусков. Несколько зевак из местных — впрочем, их было на удивление мало, хотя на это никто не обратил внимания, — вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть происходящее. В жарком свете юпитера стоял телекорреспондент и записывал репортаж на фоне муниципального здания.

— Сегодня днем волна бессмысленного насилия просвистела над Касл-Роком, — начал он и запнулся. — Просвистела? — с отвращением повторил он. — Черт, давай все сначала.

Слева от него другой телевизионный деятель наблюдал, как его съемочная группа готовит все необходимое для прямого эфира, который должен был начаться через двадцать минут. Зеваки больше таращились на знакомые лица корреспондентов и телеведущих, чем на полицейские ограждения и то, что было за ними. Как раз там смотреть было особенно не на что после того, как два санитара из «скорой помощи» вынесли тело несчастного Лестера Пратта в черном пластиковом мешке, загрузили его в машину и уехали.

Верхняя часть Главной улицы, свободная от синих мигалок машин полиции штата и ярких пятен света от телевизионных прожекторов, была почти пуста.

Почти.

То и дело к «Нужным вещам» подъезжали одинокие машины. То и дело отдельные пешеходы не спеша подходили к новому магазину, в котором были опущены шторы и не горел свет. То и дело кто-нибудь из зевак отделялся от толпы и поднимался по улице, минуя пустырь, где стоял «Эмпориум Галлориум», проходил мимо ателье Полли Чалмерс, закрытого и погруженного во тьму, и подходил к двери под зеленым навесом.

Никто не замечал этого ручейка посетителей: ни полиция, ни телевизионщики, ни газетчики, ни праздношатающиеся зеваки. Все они смотрели на МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ, повернувшись спиной к другому месту, всего в трехстах ярдах оттуда, где совершалось самое главное преступление.

Если бы какой-нибудь незаинтересованный наблюдатель решил пронаблюдать за «Нужными вещами», то довольно скоро он обнаружил бы закономерность в поведении посетителей. Человек приближается. Человек видит на двери табличку:

Человек отступает назад, причем выражение лиц у всех совершенно одинаковое — разочарование и досада. Они все выглядят, как наркоманы в ломках, обнаружившие, что торговец не появился в назначенном месте, как обещал. Что же мне теперь делать?! — кричали их лица. Большинство еще раз подходили к двери, чтобы перечитать табличку, как будто второй, более пристальный взгляд каким-то образом поменяет написанное.

Некоторые садились обратно в машину и уезжали или рассеянно плелись вниз — поглазеть на бесплатное шоу. На лицах же большинства появлялось внезапное понимание. Как будто они вдруг постигали какой-то основополагающий принцип бытия, вроде разбора простых предложений или сокращения дробей на наибольший общий знаменатель.

Эти люди обходили квартал и попадали в узкую аллею, что проходила за деловыми зданиями Главной улицы, — на ту самую аллею, где вчера вечером Туз оставил «таккер талисман».

В сорока футах от поворота на асфальтовом покрытии улицы лежал неровный четырехугольник желтого света. По мере угасания дня этот свет становился все ярче. Середину четырехугольника прорезала тень, как будто вырезанная из траурного крепа. Разумеется, это была тень Лиланда Гонта.

Он поставил стол прямо в дверях, на пороге. На столе стояла коробка из-под сигар «Руа-Тан». Туда он складывал деньги, принятые у покупателей, и оттуда же доставал сдачу. Клиенты подходили с осторожностью, некоторые даже с опаской, но всех их объединяло одно: это были разозленные люди, имевшие большой зуб на кого-то. Были — правда, совсем мало — и такие, кто поворачивал назад, не дойдя до выносной кассы мистера Гонта. Несколько человек даже убежали — с таким видом, словно они заметили в темноте отвратительного демона, который плотоядно облизывался, сверкая клыками. Большинство, однако, оставалось. И тогда мистер Гонт шутил с ними и вел себя так, будто эта странная подпольная торговля была простым развлечением после долгого и напряженного дня, и они расслаблялись и успокаивались.

Мистеру Гонту нравился его магазин, но там, за бронированным стеклом и под крышей, он не чувствовал себя так комфортно, как тут, на воздухе, ощущая на лице первые порывы надвигавшейся бури. Да, магазин с умно расставленными светильниками и стеклянными шкафами был, конечно, хорош… но здесь все же лучше. Здесь всегда лучше.

Он начал свой бизнес много лет назад как бродячий торговец на безглазом лице далекой страны — коробейник, носивший весь свой товар за спиной, разносчик, который обычно приходит на пороге ночи и наутро всегда уходит, оставляя за собой ужас, кровопролитие и несчастье. По прошествии многих лет, в Европе, когда там бушевала чума и по дорогам ездили труповозные телеги, он передвигался из города в город и из страны в страну в кибитке, которую тянула тощая, как щепка, белая кобыла со страшными горящими глазами и языком черным, как сердце убийцы. Он продавал свой товар из кибитки… и исчезал прежде, чем его покупатели, заплатившие маленькими, потертыми монетками или даже натурой, понимали, что купили на самом деле.

Времена изменились; изменились методы, даже лица. Но когда эти лица в чем-то нуждались, они становились совершенно одинаковыми и были похожи на морды овец, потерявших пастуха, и именно в таких ситуациях он чувствовал себя почти как тот, прежний бродячий торговец, стоя не за изящным кассовым аппаратом фирмы «Свида», а за простым деревянным столом, выдавая сдачу из сигарной коробки и продавая раз за разом одну и ту же вещь.

Товары, так привлекавшие жителей Касл-Рока — черный жемчуг, святые реликвии, цветное стекло, курительные трубки, старые сборники комиксов, бейсбольные карточки, антикварные калейдоскопы, — все это исчезло. Мистер Гонт приступил к своему настоящему бизнесу, а настоящий бизнес всегда одинаковый. Продаваемый им товар несколько видоизменился за эти годы, как и все вокруг, но изменения были поверхностными — просто другая глазурь на том же темном и горьком пироге.

В самом конце мистер Гонт всегда продавал оружие… и его всегда покупали.

— Спасибо, мистер Варбертон! — говорил мистер Гонт, принимая пятидолларовую бумажку у чернокожего уборщика. Взамен Эдди получил один из автоматических пистолетов, привезенных Тузом из Бостона.

— Спасибо, мисс Милликен! — Он взял у нее десятку и вернул восемь долларов сдачи.

Он брал с них ровно столько, сколько они могли заплатить, — не больше и не меньше. От каждого по способностям, гласил принцип мистера Гонта, не говоря уже о том, что каждому по потребностям, потому что у всех у них были потребности, и он пришел, чтобы дать им то, что им было нужно, заполнить их опустошенность и утолить их боль.