Нужные вещи (др. перевод), стр. 106
Мистер Гонт достал набор ключей, лежавший в кожаном футляре с бархатной подкладкой — самый прекрасный набор накидных ключей из хромистой стали, который Сонни Джакетт видел в жизни.
Они улыбались друг другу над накидными ключами, скаля зубы, как обезьяны, которые вот-вот подерутся.
И разумеется, Сонни купил набор. Цена была ошеломительно низкой: каких-то сто семьдесят долларов плюс пара действительно смешных приколов над Доном Хемфиллом и преподобным Роузом. Сонни сказал мистеру Гонту, что ему будет даже приятно слегка отравить жизнь этим псалмопевцам, республиканским уродам.
Они ухмылялись, обсуждая шутки, которые Сонни сыграет над Паровозом Вилли и Доном Хемфиллом.
Сонни Джакетт и Лиланд Гонт — просто два человека, которые улыбаются друг другу.
А над дверью вновь звякнул маленький колокольчик.
6
Генри Бофорт, владелец и управляющий «Подвыпившего тигра», жил примерно в четверти мили от работы. Майра Эванс поставила машину на стоянке у бара — в это жаркое, не по сезону, солнечное утро стоянка была абсолютно пуста — и пошла к дому. Учитывая специфику ее задачи, подобные предосторожности были оправданны. Причин для волнения не было. «Подвыпивший тигр» не закрывался раньше часа ночи, и Генри редко вставал раньше часа дня. Все шторы на обоих этажах дома были задернуты. Его машина стояла перед домом: прекрасно сохранившийся «тандерберд» выпуска 60-х годов, радость и гордость Генри Бофорта.
Майра была одета в джинсы и синюю рабочую рубашку мужа. Рубашку она не заправила, так что ее полы болтались у нее чуть ли не у колен. Они скрывали ремень и свисающие с него ножны. Чак Эванс коллекционировал предметы, связанные со Второй мировой войной (и хотя Майра этого не знала, он уже успел сделать покупку в новом магазине), и в ножнах был японский штык. Майра сняла его со стены в подвальном «святилище» Чака полчаса назад. При каждом шаге штык тяжело шлепал ее по ляжке.
Она очень торопилась завершить это задание, чтобы поскорее вернуться к фотографии Элвиса. Как она обнаружила, когда держишь в руках этот снимок, ты участвуешь в целой истории. Истории не настоящей, но во многом — даже во всем — казавшейся лучше реальной. Первый акт — это концерт, когда Король вытаскивает ее на сцену, чтобы потанцевать. Второй акт происходит в Зеленой комнате после шоу, а третий — в лимузине. Машину ведет один из мемфисских ребят Элвиса, а сам Король даже не считает нужным поднять непрозрачную стеклянную перегородку между салоном и кабиной водителя, прежде чем по дороге в аэропорт заняться с Майрой самыми неприличными и восхитительными вещами.
Акт четвертый происходил в самолете. На борту «Лизы Марии», личного реактивного самолета Элвиса… на большой двуспальной кровати за переборкой пилотской кабины. Этим актом Майра наслаждалась вчера и сегодня утром: летала в постели с Элвисом на высоте в тридцать две тысячи футов. Она была бы не против остаться там с ним навсегда, но знала, что это никак невозможно. Впереди был еще пятый акт: Грейсленд. Когда они прилетят туда, все станет еще лучше.
Но сначала ей надо еще кое-что сделать.
Сегодня утром, когда муж ушел, она лежала в постели совершенно голая, за исключением пояса для чулок (Король недвусмысленно дал понять, что хочет, чтобы Майра его не снимала), лежала, крепко зажав в руках фотографию, стонала и ерзала на простыне. Но тут двуспальная кровать вдруг исчезла. Еле заметный гул двигателей «Лизы Марии» тоже исчез. Исчез даже запах одеколона «Английская кожа», которым пользовался Элвис.
А вместо всех этих приятных вещей перед Майрой возникло лицо мистера Гонта… но он уже был совсем не похож на того человека в магазине. Кожа у него на лице выглядела обожженной, покрытой волдырями от какого-то неведомого ожога. Она пульсировала и дергалась, как будто под ней жило что-то еще и это что-то пыталось выбраться на свободу. А когда он улыбнулся, его большие квадратные зубы превратились в двойной ряд клыков.
— Время пришло, Майра, — сказал мистер Гонт.
— Я хочу остаться с Элвисом, — захныкала она. — Я все сделаю, но потом… ну пожалуйста, не сейчас.
— Нет, прямо сейчас. Ты обещала, а обещания надо выполнять. Если ты меня подведешь, Майра, я очень расстроюсь.
Она услышала резкий щелчок. Посмотрев вниз, несчастная с ужасом обнаружила извилистую трещину, пересекшую стекло, что закрывало лицо Элвиса.
— Нет! — завопила она. — Нет, не делайте этого!
— Это делаю не я, — со смехом сказал мистер Гонт. — Это делаешь ты сама. Делаешь потому, что ты глупая и ленивая маленькая сучка. Майра, дорогуша, это Америка. В постели дела тут делают только шлюхи. Уважаемым людям в Америке приходится вставать с кровати и заслуживать вещи, которые им нужны… или терять их навечно. Кажется, ты это забыла. Разумеется, для меня не проблема найти кого-нибудь еще для этой маленькой шутки над мистером Бофортом, но что касается твоего прелестного постельного романа с Королем…
По стеклу, закрывавшему фотографию, серебряной молнией пробежала вторая трещина. Майра с ужасом следила за тем, как лицо под стеклом — видимо, под влиянием просочившегося туда воздуха — начало стареть и покрываться морщинами.
— Нет! Я все сделаю! Прямо сейчас! Я уже встаю, видите? Только перестаньте! ПРЕКРАТИТЕ!
Майра взлетела с кровати со скоростью человека, неожиданно обнаружившего, что делит постель с гнездом скорпионов.
— Стало быть, ты сдержишь слово, Майра, — сказал мистер Гонт. Теперь он говорил как будто из какой-то глубокой щели у нее в мозгу. — Ты ведь знаешь, что надо делать?
— Да знаю я! — Майра с отчаянием посмотрела на фотографию — снимок старого, больного человека с лицом, оплывшим и одутловатым от излишеств и чрезмерных удовольствий. Рука, державшая микрофон, походила на ястребиную лапу.
— Когда ты вернешься, выполнив свое задание, — успокоил ее мистер Гонт, — фотография станет прежней. Только постарайся, Майра, чтобы тебя никто не увидел. Если кто-нибудь увидит тебя, ты больше уже не увидишь его.
— Я постараюсь! — прошептала она. — Клянусь, никто меня не заметит!
Теперь, приближаясь к дому Генри Бофорта, она вспомнила эту фразу и осторожно оглянулась, дабы убедиться, что на улице никого нет. Улица была пуста в обе стороны. На чьей-то скошенной лужайке каркала одинокая ворона. Больше ни звука. Казалось, день пульсирует, как живое существо, и земля очарована медленным стуком громадного сердца.
Майра пошла к дому, подбирая на ходу подол рубахи, чтобы убедиться, что ножны и штык на месте. Пот стекал между лопатками под застежку лифчика, щекоча и раздражая. Хотя Майра этого и не знала (и не поверила бы, даже если бы ей сказали), в тишине этого ясного дня она обрела некую неуловимую красоту. Ее расплывчатое, невыразительное лицо наполнилось в эти минуты глубокой сосредоточенностью и осознанием предстоящей ей миссии, чего давно уже не случалось. На нем впервые со школьных лет, когда она поставила себе целью съесть все пончики, пирожки и пирожные в мире, обозначились скулы. Последние четыре дня она была слишком занята фантастическим сексом с Королем и совершенно не думала о еде. Ее волосы, обычно свисавшие на лицо рыхлыми, неопрятными патлами, теперь были завязаны в небольшой хвостик, открывая брови. Может быть, из-за шока, вызванного внезапным выбросом гормонов и резким уменьшением потребления сахара после многолетней передозировки, прошло большинство прыщей, с двенадцатилетнего возраста извергавшихся у нее на лице маленькими вулканами. Еще больше изменились ее глаза: громадные, синие, почти светящиеся. Это были глаза не Майры Эванс. Это были глаза дикого зверя, который в любой момент мог взбеситься.
Она дошла до машины Генри. На 117-м шоссе показалась машина — старый полуразвалившийся деревенский пикап, направлявшийся в сторону города. Майра скользнула за «тандерберд» и скорчилась за бампером, дожидаясь, пока пикап не исчезнет из виду. Потом она выпрямилась, извлекла из нагрудного кармана сложенный листок, развернула его, тщательно разровняла и подсунула под один из дворников, так чтобы его сразу можно было заметить. На листке было написано: