История Авиации 2005 04, стр. 47

Впрочем, доступное в горах топливо (колючка и кизяк) сейчас не разожжешь, всё промокло, пропиталось водой. Есть ещё, конечно, керосин, которым делятся вертолётчики, но его берегут на крайний случай.

— Как не крути, а хреново в пехоте служить, — делает вывод старлей С. и укладывается на кровать. Ещё один нелётный день начался. Нет абсолютно никаких мыслей, чем его занять он не знает и некоторое время просто тупо смотрит в потолок. В углу уже образовалось тёмное пятно. Ещё день, и будет капать прямо на голову.

Хлопнула дверь, в комнату зашёл Валерка, «правак» с «восьмёрок».

— Слышь, может, плёнки проявим? — предложил он без всякого «энтузазизма» в голосе.

— Да ну, сыро. Это сколько же они сохнуть будут? — нашёл повод отказаться я. Проклятая погода давила на корню все желания что-либо делать.

Валерка тут же соглашается — настроение у него нисколько не лучше, чем у меня.

— Тогда… Может чаю сообразим?!..

Это завсегда можно. Хотя за эти дни я выдул, наверное, уже месячную норму.

1* Этот мерзкий, по своей сущности случай, действительно имел место в реальной жизни, летом 1987 г. когда командир вертолётного полка, базировавшегося в Кундузе, полковник В.А.Белов, «ревностно» действуя в строгом соответствии с «генеральной линии КПСС» и «задачами текущего момента» (антиалкогольный указ М.С.Горбачёва), порвал наградные листы пилотов, убывающих по замене.

Некоторое время уходит у нас на поиски свободной и относительно чистой трёхлитровой банки, кипятильника, заварки, сахара. Когда вода вскипела, прямо в банке завариваем. Как всегда переборщили, чай получился ароматным, насыщенным и горьким. Но ничего, мы к такому уже привыкли. Прихлёбывая обжигающий чай, мы заводим разговор о своём, наболевшем. Из всей нашей немногочисленной файзабадской лётной братии, только мы с Валеркой по-прежнему ходим в лейтенантах. Вернее перехаживаем уже полгода, не иначе, как про нас полковые штабисты в Кундузе забыли.

Незаметно наша скромная компания стала больше. Уже вызрело мнение, что ну её, эту воду… Не сбегать ли в ближайший дукан при афганском аэропорту' Там всегда можно раздобыть вполне приличную «Столичную». Противников такой идеи не оказалось, как, впрочем, и добровольцев тащится туда под дождём. Тут же началось бурное выяснение «чья сейчас очередь» и «кто последний раз бегал». При этом «слегка принять на грудь» были не проитв почти все… Как вдруг кто-то заметил, что дождь-то, похоже, кончился…

Все замолчали, прислушались. За окном действительно стояла тишина и на улице заметно посветлело.

Не сговариваясь, мы бросились к выходу.

По небу, гонимые ветерком, плыли облака, но это была уже не свинцово-серое месиво, я стая юрких белых корабликов, сквозь которую без труда пробивались лучи солнца. Привычно бросаю взгляд на ближайший хребет, чтобы оценить высоту облаков и только сейчас замечаю что там, в горах вместо дождя шёл снег, вершины совсем побелели.

Фыркнув мотором и, урча как довольный кот, КамАЗ пополз на стоянку.

— Дежурной паре взлёт по готовности, — прозвучала команда.

Пару минут на то, чтобы собраться, прихватить шлемофон, планшет, сунуть в карман пистолет, проверить запасные обоймы, закинуть на плечо автомат и бегом к вертолёту. В ближайшие дни мы будем не просто много летать, а очень много! А вечерами, едва наши головы будут касаться подушек, мы будем засыпать быстро и без сновидений…

Попомним мы ещё это вынужденное дождевое безделье…

Плюшкин

Так звали гладкошёрстного, рыжего, довольно крупного кобеля местной породы. Пока мы, ошалевшие от перелёта, восторженной встречи «стариками» и крохотности фаизабадского гарнизона, брели к единственному модулю, пёс равнодушно дремал. Даже когда проходили около него, Плюшкин только слегка поднял голову, понюхал в воздух и снова впал в полудрёму. Как мне объяснили потом, этот пёс безошибочно определял советского летчика, или техника. Не авиационный люд, не признавал, хотя и особой враждебности не проявлял. Но вот афганцам, лучше было не попадаться ему на глаза.

Весь день Плюшкин дремал на своём импровизированном посту. Для этого он облюбовал пожарную песочницу. В неё же он зарывал свои припасы. За эту страсть к закапыванию впрок, он и получил свою кличку. Ел Плюшкин на удивление мало для такого крупного пса, впрочем, чему тут удивляться, только в голодном Афгане могла в процессе естественной селекции появиться такая «экономичная» порода. Плюшкин не носился заведённой юлой, как годовалая овчарка Рекс. Несмотря на полусонный вид, он всё замечал, что твориться вокруг. И стоило только потенциальной жертве оказаться в зоне досягаемости его цепи, как тут же следовал молниеносный бросок. Впрочем, такое случалось нечасто, местные бойцы из роты охраны прекрасно знали нрав Плюшкина, как и длину его цепи. В семь вечера, хоть часы сверяй, он заканчивал своё «дежурство» на посту и приступал к «патрулированию» окрестностей нашего небольшого гарнизона. При этом ошейник Плюшкин снимал самостоятельно без чьей либо помощи. В пять утра, когда я выходил на опробование двигателей вертолёта, Плюшкин с самым смиренным видом сидел в песочнице и терпеливо ждал, когда на него наденут ошейник. Любопытно было то, что солдаты из роты охраны, которых он никогда не упускал возможности шугануть, если те оказывались в опасной зоне, могли совершенно свободно в этот момент ходить мимо него. Условности Плюшкин соблюдал строго, нет ошейника, нет службы. Излишне говорить, что это был самый надёжный охранник в ночное время. Часовой мог и закемарить на посту, Плюшкин — никогда.

Но были и у него свои слабости. Плюшкин любил сгущённое молоко. Всех, кто не забывал вынести ему со столовой банку с остатками сгущёнки, он заносил в список своих лучших друзей. Когда вожделенная банка оказывалась у него, он зажимал её в лапах и медленно, растягивая удовольствие, полировал её языком. И в этот момент, ему было совершенно без разницы, что вечно голодный Рекс уже прокрался в его «кладовую» и роется в поисках припасов. Впрочем, если бы не Рекс, то вполне возможно, что через месяц на месте песочницы вырос бы террикон припасов Плюшкина. А так «система» находилась в равновесии, Плюшкин закапывал, а Рекс выкапывал.

Но ни к кому конкретно, как это свойственно псам, Плюшкин не привязывался. Наверное потому, что он уже успел пережить несколько смен.

Спустя год, когда прибыла наша замена, и мы шли к вертолёту, чтобы навсегда покинуть Файзабад, Плюшкин всё также равнодушно лежал в своей песочнице.

Замена

Старлей Л. проснулся от резкого приступа головной боли. К горлу подступила тошнота. В голове не было никаких мылей за исключением одной:

— Где я? — открыл глаза старлей.

Тусклый свет рассвета с трудом проникал через маленькое окошко под потолком. Сам потолок был мазанный. Это явно не модуль…

— Попал в плен! — догадался старлей. Вот почему так болит голова, видать по ней хорошо треснули. Он закрыл глаза, вдруг за ним наблюдают, не нужно, чтобы враги знали, что он пришёл в себя. Продолжая лежать неподвижно, как будто без сознания, старлей Л., пытался разобраться в обстановке.

— Как же это я, — пытался понять он. Но память о событиях, имевших место накануне, как ни странно, была пуста, что старлей списал на удар по голове.

— Ладно, вспоминать потом буду, а сейчас нужно подумать, что делать, — решил старлей.

Первым делом, сосредоточился на себе. Он лежал на спине, одетым, на чём-то, напоминающим армейский матрац. Хорошей новостью было то, что он не связан, плохой, то, что в кармане не ощущалось обычной тяжести пистолета. Старлей чуть приоткрыл глаза. Увы, он опять увидел только крошечное окошко и потолок. Решив рискнуть, внутренне собравшись, он начал потихоньку, как бы во сне, поворачиваться набок. Внутри него как бы сжалась пружина. Старлей был готов, в любую минуту бросится на врага. Он не питал иллюзий, что удастся выбраться без оружия. Зная, какая участь ожидает пленного вертолётчика, старлей рассчитывал только на быструю смерть. Броситься на часового, или кто там его охраняет, тот выстрелит и конец всем мученьям.