Хлеб великанов, стр. 30

— Нет, не придет.

— Придет, дорогая, придет. Ведь у вас никого нет, да? А, я знаю, что нет.

Нелл не ответила. Она не знала, что отмечать. Мама не велела рассказывать о помолвке.

Но в глубине души ей было стыдно.

Джордж Четвинд весело говорил на отвлеченные темы.

Глава 7

Для Вернона август сложился совсем иначе. Нелл с матерью были в Динаре. Он писал ей, она ему, но ее письма почти ничего не говорили о том, о чем ему хотелось узнать. Она весело проводит время, решил он, и наслаждается без него, хотя она и скучает по нему.

Работа, которую выполнял Вернон, была чисто рутинной, она не требовала умственных усилий, нужна была только аккуратность и методичность. И его мысль, которую ничто не отвлекало, обратилась к тому, что составляло тайную любовь Вернона, — к музыке.

У него появилась идея написать оперу, и сюжетом он взял полузабытую сказку юности. Для него она теперь была связана с Нелл — вся сила его любви устремилась в это русло.

Работал он неистово. Слова Нелл о его безбедном житье с матерью терзали его, и он настоял на отдельном проживании. Комнаты, которые он себе нашел, были совсем дешевыми, но они дали ему неожиданное чувство свободы. В Кейри-Лодже он не мог сосредоточиться; мать стала бы квохтать над ним, отправляя вовремя спать. Здесь же, на Артур-стрит, он нередко засиживался до пяти часов утра.

Он очень похудел и выглядел измученным. Майра забеспокоилась, стала настойчиво предлагать патентованные средства для укрепления сил, но он холодно заверил ее, что с ним все в порядке. Он не говорил ей о том, чем занимается. Временами работа приводила его в отчаяние, а иногда его охватывало чувство своей силы, когда он видел, что какой-то малюсенький фрагмент у него получился.

Как-то он съездил в город и провел выходные с Себастьяном; дважды Себастьян приезжал в Бирмингем. Сейчас для Вернона Себастьян был наивысшим авторитетом. Его привязанность была искренней, не напускной, и питали ее два корня: Левин был дорог ему как друг и интересен с профессиональной точки зрения. Вернон высоко ценил суждения Себастьяна по всем вопросам искусства. Он играл ему отрывки своих сочинений на взятом напрокат пианино и попутно разъяснял оркестровку. Себастьян слушал, спокойно кивал, больше молчал. Под конец он обычно говорил:

— У тебя неплохо получается, Вернон. Продолжай.

Он не произносил ни единого слова критики — по его мнению, это могло быть губительно. Вернону требовалось одобрение и только одобрение.

Однажды он спросил:

— Этим ты и собирался заниматься в Кембридже?

— Нет, — сказал Вернон. — Это не то, что я задумал первоначально. Ну, после того концерта — ты знаешь. Оно потом ушло, возможно, еще когда-нибудь вернется. Я думаю, тут у меня получится обычная вещь — каноническая, что ли. Но я то и дело нахожу то, что хотел в нее вложить.

— Понимаю.

Все свои соображения Себастьян выложил Джо.

— Вернон называет ее «обычной вещью», но она совершенно необычна. Оркестровка решена своеобразно; довольно незрелая. Блестящая, но незрелая.

— Ты ему это сказал?

— Боже упаси! Одно пренебрежительное слово — и он съежится и все выбросит в корзину. Я знаю таких, как он. Сейчас я кормлю его с ложечки, хвалю; окулировочный нож и шланг для полива будут позднее. Метафора непоследовательная, но, думаю, ты поняла.

В начале сентября Себастьян устраивал прием в честь господина Радмогера, знаменитого композитора. Он пригласил Вернона и Джо.

— Нас будет всего человек десять-двенадцать, — сказал Себастьян. — Анита Кворл, меня очень интересуют ее танцы, хотя она негодный чертенок; Джейн Хардинг — вам она понравится. Она поет в опере. Это не ее призвание, она актриса, а не певица. Потом вы с Верноном, Радмогер и еще двое-трое. Вернон непременно заинтересует Радмогера — он очень расположен к молодому поколению.

Джо и Вернон пришли в восторг.

— Джо, как ты думаешь, я сделаю когда-нибудь что-то стоящее? Я имею в виду действительно стоящее, — робко спросил Вернон.

— Почему бы и нет! — храбро заверила его Джо.

— Не знаю. Все, что я сделал за последнее время, — такая дрянь. Начал я неплохо.

Но сейчас засох, как сухарь. Устал, не начавши.

— Наверное, это потому, что ты целый день на работе.

— Наверное. — Минуту-другую он молчал, потом снова заговорил: — Как замечательно будет познакомиться с Радмогером. Он один из немногих, кто пишет то, что я называю музыкой. Хотелось бы высказать ему все, что я думаю, но это было бы ужасно нахально.

Вечер проходил в неформальной обстановке. У Себастьяна была просторная студия, где размещались возвышение наподобие сцены, рояль и множество подушек, разбросанных по полу. В углу был наскоро установлен на козлах стол, а на нем — неописуемые яства.

Набираешь на тарелку все, что хочешь, а потом усаживаешься на подушку. Когда Джо с Верноном пришли, танцевала девушка — рыжая, с гибким мускулистым телом. Ганец ее был безобразный, но соблазнительный. Она закончила под громкие аплодисменты и спустилась с возвышения.

— Браво, Анита, — сказал Себастьян. — Вернон, Джо, вы набрали, что хотели? Тогда усаживайтесь рядом с Джейн. Это Джейн.

Они сели, как им было предложено. Джейн была высокая, с прекрасным телом и копной темных кудрей, закрывающих шею; лицо слишком широкое, чтобы считаться красивым, подбородок слишком острый; глубоко посаженные глаза — зеленого цвета. Ей лет тридцать, подумал Вернон. Она смущает, но и привлекает.

Джо накинулась на нее. Ее энтузиазм по поводу занятий скульптурой отошел в прошлое. Теперь она носилась с идеей стать оперной певицей — у нее было высокое сопрано.

Джейн Хардинг слушала сочувственно, время от времени вставляя чуть насмешливые реплики. Под конец она сказала:

— Если вы заскочите ко мне домой, я могу вас послушать и через две минуты скажу, на что годится ваш голос.

— В самом деле? Вы ужасно любезны.

— О, ничуть! Можете мне доверять.

Подошел Себастьян:

— Ну как, Джейн?

Она гибким движением поднялась с пола, оглянулась и тоном, каким подзывают собаку, окликнула:

— Мистер Хилл!

Маленький человечек, похожий на белого червяка, неуклюже рванулся за ней к возвышению.

Она спела французскую песню, Вернон никогда ее раньше не слышал.

Как и все, кто слушал пение Джейн Хардинг, Вернон был не в состоянии оценить ее голос. Она создавала такую эмоциональную атмосферу, что голос казался только инструментом. Чувство всеохватывающей потери, ошеломляющего горя и, наконец, облегчение в слезах.

Аплодисменты. Себастьян пробормотал:

— Необычайная эмоциональная мощь — вот что это такое.

Она снова запела. На этот раз она пела норвежскую песню про падающий снег. В голосе не было вообще никакого чувства — он был монотонный, чистый, как хлопья снега, и на последней строчке умирал, переходя в молчание.

В ответ на аплодисменты она запела третью песню. Вернон насторожился и выпрямился.

Казалось, она пропела заклинание волшебства, пугающих чар. Лицо Джейн было обращено к зрителям, но глаза отрешенно глядели мимо них — и словно видели нечто пугающее и вместе с тем завораживающее.

Она замолчала; раздался вздох. Дородный мужчина с седыми волосами, подстриженными ежиком, ринулся к Себастьяну.