Раз в год в Скиролавках, стр. 239

В последний раз Непомуцен Мария Любиньски увидел прекрасную Луизу в декабрьские сумерки, когда весь его дом, казалось, был окутан белизной снежного пуха, не строчила швейная машинка пани Басеньки, которая пошла навестить Халинку Турлей, и тишина в его рабочем кабинете была такой, что он, казалось, слышал, как плывет тепло от кафельной печи. Писатель не зажигал лампу на своем огромном столе и даже, похоже, не замечал, что зимний вечер осыпает пылинками мрака книгу и руки, лежащие на ее страницах. Он видел Луизу так ясно, как никогда до сих пор, словно кто-то вдруг навел на резкость кадр, который рассматривал.писатель. Она была более настоящей и живой, чем тогда, когда шла по заснеженному лесу, а бедный лесоруб, словно волшебник, ударами прутика освобождал ветви от снежной шубы, и они поднимались перед ней, поклонившись, и гордо распрямлялись. Она показалась Любиньскому более настоящей, чем тогда, когда пошла в охотничий домик и там отдалась стажеру бесстыдным и изысканным способом. И более отчетливо он увидел ее, чем в солнечный день, когда она плыла на яхте по исхлестанному ветром озеру, понемногу обнажаясь, как Эльвира, и наконец отдаваясь на короткий миг на досках деревянной палубы яхты, в тростниках, которыми зарос берег одинокого островка.

Он увидел Луизу в зеркале, висящем в ее маленькой квартирке на втором этаже сельской школы. Отражение немного смягчало отчетливые черты лица, сглаживало уродство костлявого подбородка и искривленного носа, увеличивало глаза, разглаживало морщины на лбу и возле рта, серебрило седые волосы на голове. Пани Луиза строгим взглядом изучала свой внешний вид, проверяла, гладко ли прилегают к голове седые волосы, застегнут ли до самого горла воротничок белой сорочки, не слишком ли легкомысленно и кокетливо выглядит бантик черного галстука. Она хотела выглядеть как обычно — аккуратно и солидно, и даже еще более аккуратно и солидно, чем всегда. Снизу, из класса, до нее доносилось пение — пани Халинка повторяла с учениками все ту же прощальную песенку. Дети из старшего класса сделали поздравительный адрес на картоне и перевязали его красной ленточкой. В школьной умывалке ждали цветы, а инспектор из Барт, который еще не приехал, должен был привезти подарок, скорее всего электрические часы, потому что обычно именно такой подарок получала учительница, уходящая на заслуженную пенсию. После вручения подарка, речей инспектора и пани Халинки слово, по-видимому, возьмет и эта новая молодая учительница, назначенная на место пани Луизы и пока приезжающая каждый день автобусом из Трумеек. Дети споют песенку, кто-нибудь из старших школьников прочтет прощальный стишок, будут цветы и адрес, потом в учительской — вино, пирожные, кофе для маленького педагогического коллектива.

Глядя в зеркало, Луиза обратила внимание на то, что губы ее плотно сжаты. Это потому, что после прощального торжества она скажет инспектору абсолютно решительно, и даже твердо, что она не освободит служебную квартиру в Скиролавках и не переедет в Трумейки. Что ж, пусть эта молодая учительница ездит каждый день так далеко, но она не покинет места, где прожила столько лет. Здесь она знает всех людей, и все ее знают, в магазине она получает продукты без очереди, потому что Смугонева была ее ученицей. Из окон квартиры видна дорога через деревню, а также дорожка к старой мельнице. Это благодаря тому, что окна ее квартиры выходят и на старую мельницу, она высмотрела тот омерзительный обычай ходить туда для того, чтобы скопом и на ощупь раз в год в непроглядной тьме наслаждаться друг другом. Скольким людям она по секрету сообщила об этом деле? Некоторые принимали ее за ненормальную старуху, но, например, пани Рената Туронь, женщина необычайно образованная, всю эту историю подробно занесла в свой красный блокнот. Случалось потом, что разные люди из Трумеек и даже из Барт потихоньку спрашивали у нее, правда ли, что в Скиролавках раз в год все живут со всеми, как животные. И она, к сожалению, должна была этот факт подтверждать, хоть и с оговоркой, что подробностей она не знает. Ведь сама она там не бывала, а те, кто бывал, понятное дело, не хвастались этим. Это именно они называли ее сумасшедшей старухой. Люди в Скиролавках плохие, испорченные, развратные, платят злом за добро, могут про каждого — даже про нее — насплетничать и наклеветать. Люди злобны, и никогда им не угодишь, хотя и живешь исключительно честно. Это правда, что однажды, темной ночью, она решила пойти на старую мельницу, так, как все деревенские. Но, видимо, это была не та ночь — никто, кроме нее, на мельницу не пришел. И, к счастью, никто в деревне об этом не узнал, ведь снова они могли бы сплетничать на эту тему. Другие женщины не боялись болтовни, почему — она не знала. Взять хотя бы ту, последнюю учительницу, которая была перед пани Халинкой. Разве один раз видел рыбак Густав Пасемко, как она голая плавала с одним яхтсменом по озеру на яхте? Она не обращала внимания на болтовню, хоть у нее и был муж, который работал в гминном управлении в Трумейках. Потом ее мужа назначили директором большого госхоза, и они переехали в другое место. Луиза осталась. Ни в чем она не могла упрекнуть себя за целую жизнь, нечего ей было стыдиться. Ее обнаженного тела ни разу не коснулся ни один мужчина — и ее можно было бы ставить в пример другим женщинам. А в деревне смеялись над ней именно поэтому. Отчего добродетель точно так же раздражает людей, как и распутство?

С детства у нее были очень редкие волосы. Знакомые советовали матери, чтобы она коротко стригла ей волосы, и тогда они будут гуще. Но мать не соглашалась. «Что люди скажут? — растолковывала она маленькой Луизе. — В нашем городке все девочки из хороших домов заплетают косички, а на праздник Божьего Тела распускают волосы, когда сыплют ксендзу цветы под ноги». Она мечтала о красном платье с пышными рукавами и большим вырезом. «Я не буду шить тебе ничего подобного, потому что другие девочки носят платьица из батиста, желтые или белые. Что люди скажут, когда увидят тебя в таком наряде?» Потом пришла война, отец, офицер, погиб на фронте. Мать одевалась в черное. Луиза была уже взрослая, ребята приглашали ее на танцы, но мать запрещала: «Твой отец погиб на фронте. Ты не можешь развлекаться, что люди об этом скажут». Эти же самые разговоры она слышала, когда училась в институте. Мать велела ей носить косу, уложенную короной на голове, а другие девушки носили короткие стрижки, некоторые обесцвечивали волосы. Те, которые обесцвечивали, пользовались наибольшим успехом. Ее корона из косы только всех смешила. «Подумай, люди скажут, что ты хочешь выскочить замуж или, еще хуже, что ты — распутница. Ты должна одеваться скромно, только тогда ты обратишь на себя внимание какого-нибудь честного человека». Но где же она должна была обращать на себя чье-то внимание, если избегала студенческих вечеринок оттого, что не умела танцевать? На каникулы она ездила только с матерью, с ней ходила и к знакомым. Всегда возле нее была мать. Даже на свою первую работу в Скиролавки она приехала с матерью, которая готовила ей, прибиралась, шила одежду. «Помни, что ты живешь в деревне, ты — учительница, люди внимательно наблюдают за тобой, и ты не можешь позволить, чтобы о тебе пошли какие-нибудь сплетни», — постоянно напоминала она. Не позволяла красить губы, щеки, подрисовывать брови и красить ресницы. Платья шила такие, чтобы они закрывали колени, блузки, которые не обрисовывали грудь. «Молодые ребята на тебя смотрят, Луиза. Тебе нельзя показывать им колени и того, что ты — женщина. У учительницы, в которой видят женщину, нет никакого авторитета». И она настолько привыкла к таким поучениям, что со временем даже без вмешательства матери одергивала себя на каждом шагу. Мать умерла, когда Луизе было тридцать семь лет. Тогда она остригла волосы, накрасилась, летом поехала в отпуск на море и там познакомилась с мужчиной — ровесником, разведенным. Она влюбилась в него, ночами они долго гуляли по пляжу, целовались. Он приехал к ней издалека, всю ночь простоял в битком набитом поезде. Он был измученным и сонным, но она не позволила ему лечь спать у себя, потому что испугалась: что могут подумать люди в деревне. Она — девушка, а чужой мужчина у нее спит. И она сняла для него комнату у лесника Видлонга. Целый день он приставал к ней, чтобы она ему отдалась. Она боялась этого, а почему — и сама не знала. Она думала, что все порядочные женщины должны этого бояться, и только брак прогоняет этот страх и дает отвагу. Чтобы оборониться перед его настойчивостью, она показала ему фотографию своего отца в офицерском мундире. «Это был мой жених, который погиб на войне. Я ему верна и люблю его». Она говорила так, потому что хотела понравиться тому мужчине и объяснить, отчего до сих пор она оставалась девицей. И чтобы он знал, что она и ему будет точно так же верна. Но это его словно отпугнуло. На следующий день он уехал и даже письма ей не написал, она же была слишком гордой, чтобы напоминать ему о себе. С этих пор она всегда показывала фотографию своего отца и говорила, что это жених, который погиб на войне, и она остается ему верна. Так было лучше, впрочем, и сама она привыкла к мысли, что это был ее жених, а она — жертва войны.