Свои продают дороже, стр. 64

Татьяна прошла в спальню и, как была, в шубе, упала на белую кровать, на его половинку, обняла подушку и зарыдала. Под кроватью истошно вопила кошка. Собралась рожать.

Комкая подушку, Татьяна вдруг наткнулась на записку. Ровными Змеевыми палочками, похожими на забор:

«Жду Есаулова Петра Петровича (если не врет). Деньги и завещание в столе. Распорядись».

Сплошные загадки в духе сочинителя Кадышева.

Ясно: записка писалась после того, как Змею был звоночек, а то с чего бы ему вспомнить о завещании? А Есаулов, получается, врач. Не госпитальный: своих кардиологов Татьяна знала. Из гражданской поликлиники? Кажется, у Змея там даже карточки не было. И в чем этот Есаулов врет (или не врет)? Странно… По почерку не скажешь, что Змей спешил, а обращения нет — ни «Танечки», ни «Таньки», ни «шлюшечки». Записка Тому, Кто Найдет. Нашла она.

Татьяна бросилась в кабинет.

Ни в центральном ящике, ни в правой тумбе письменного стола завещания не оказалось, хотя она перебрала по страничке все рукописи. А у левой тумбы, обычно запертой (за пять лет ей не удалось туда заглянуть), вдруг со скрипом приотворилась дверца. Похоже, Татьяна сама ее задела, но сейчас ей все казалось знаками', и эта приглашающе распахнувшаяся дверца, и кошачьи роды, и едва прикуренная трубка на столе с высыпавшимся несгоревшим табаком (трубка — дурной знак: нервничал).

За деревянной дверцей тумбы оказалась железная. Татьяна перебрала связку ключей, которую ей отдали в больнице: от квартиры, от дачи, от гаража, от машины, от платяного шкафа, от оружейного, от кабинета на даче…

Один, с торчащими в стороны тремя бородками, легко вошел в замочную скважину, повернулся, и дверца подалась. Ого! Помимо ключа, сейф запирался четырьмя колесиками с цифрами, как на застежках кейсов. Если подозрительный Змей не сбросил комбинацию, то, видно, что-то убирал в сейф (или доставал?) уже во время приступа. А комбинация оказалась простая: 1989. Год.., чего?

Татьяна не стала ломать голову.

В сейфе одна на другой лежали папки, папки, папки разной толщины, придавленные серебряной шкатулкой.

Она сразу подумала, что в шкатулке диадема. А то где бы еще Змей столько лет прятал свой «переходящий приз для жен»?

Так и есть, диадема лежала сверху, а под ней, среди орденов, новых золотых погон с вытканными звездочками, рассыпавшихся долларов, сберкнижек и пластиковых карточек — старый облезлый пистолет. Татьяна выщелкнула из рукоятки обойму — чему другому, а этому научишься в доме, где полно оружия, а хозяин выпивает.

В окошечко была видна распрямившаяся почти до конца пружина: всего два патрона осталось в обойме и один — в стволе… Змей и Сохадзе, хорошенько выпив, любили обсуждать, кто как умер, и Змей вспоминал одну фронтовую поэтессу, которая застрелилась от старости и перестроечного разочарования. Он говорил, что это достойный выход, а издатель-бабник — что лучше хоть бомжем в подвале, но жить.

Доллары Татьяна пересчитала — полторы тысячи, на достойные похороны не хватит. Полезла в бумажник, побывавший в больнице, но там не было купюр крупнее сторублевки — нянькам раздавать. То ли доллары выгребли в реанимации, то ли скорее всего убранные в сейф полторы тысячи — и есть змейские карманные. Искать в доме другие деньги было бесполезно: все на счетах. Пользуйтесь пластиковыми карточками, они надежно защитят ваши деньги. От наследницы, например.

Татьяна добралась до перехваченных резинкой бумаг.

Документы на машину, на гараж, на участок, на могилу матери Змея, на дачные стройматериалы, заявление на приватизацию квартиры… Завещания не было.

Надрываясь, она выгребла из сейфа на пол стопу папок, сбросила шубу и уселась на нее. Придется пересматривать по листочку.

Верхняя папка была безымянной — ага, издательские договоры. Отпечатанные то типографским способом, то на компьютере, они носили следы малопонятной для Татьяны борьбы. Некоторые печатные строчки зачеркнуты и вписаны другие — то Змеевой рукой, то чьей-то еще; каждое исправление заверено подписями. Татьяна как-то со стороны подумала, что наследникам предстоит во всем этом разобраться, и открыла следующую папку, самую толстую: «Союз писателей». Оттуда посыпались папки потоньше — боже мой, диссиденты, либералы, всемогущие секретари правления Союза писателей прежних лет — официальные советские миллионеры. И на каждого досье, как в кино: «в связях, порочащих его, не замечен» и все такое, только тут наоборот, все больше о порочащих связях. Вот чем занимался всю жизнь Змей!

Теперь «Воениздат» — папочка «В. Стаднюк». Это нынешний воениздатовский начальник, сын покойного писателя Стаднюка, который «Максим Перепелица». А вот это уже нам ближе: «Госпиталь», «Соседи».., Нижние, более тонкие папки заскользили и рассыпались перед Татьяной веером. Это была какая-то мистика: все, о ком она думала последние дни! «Сохадзе», «Игорь», «Наташка», «Вика» и, наконец, «Танька»!

Аккуратные наклейки на папках так и стреляли в глаза. На душе было отвратительно. Если бы не надежда найти завещание, Татьяна, может быть, выбросила бы их, не читая. Или не выбросила бы. Потому что подсознательно начала с папки, в которой завещания быть не могло: «Сохадзе».

В папке лежали фотокарточки и листки с расчетами Змеевой рукой, дебет-кредит. Фото были гнусными: Сохадзе на девках, девки на Сохадзе. А вот с ним Игорева Наташка, издатель-бабник плывет, у Наташки лицо сосредоточенное, и она… Татьяна захлопнула папку. Это же надо, что вытворяет папина дочка. А папашенька-то ее что?

«Игорь». Педантичный Змей все разложил в хронологическом порядке и листки пронумеровал. Змеевой рукой черновики писем: «Контр-адмиралу Савельеву…» Так это же Димкин отчим! Вот это клубок! «Петр Кириллович, убедительно прошу посодействовать в устройстве моего племянника Васильева И. Н, в Военный институт иностранных языков». А Петр-то Кириллович каким флотом командовал в этом институте? И змееплемянник хорош: любит хвастаться, что сам, без блата поступил! Вот, кстати, открытки от племянничка: привет дорогому дяде из Багдада, привет из Каира. Фото: Игорь с маленькой Наташкой на плечах и с женой Маринкой на фоне египетских пирамид. А дальше все долговые расписки: «взял у моего дяди», «дал мне мой дядя».