Черная Книга Арды, стр. 7

— И Тулкас. Кстати, почему он в этой книге такой?

— Валар все разные. Есть Валар-Стихии: Манве-Воздух, Ульмо-Вода, Ауле-Земля, Йаванна-Жизнь. Есть Валар-миссии: Варда, которой ведом лучше прочих Замысел Творения; Ороме, который устраняет противоречие в воплощении Замысла; Вана, Нэсса… Есть Намо-Закон. Вайрэ-Память. Ирмо-Предвидение. Эстэ-Исцеление. Ниенна… здесь трудно уложиться в одно слово: память о том, чего уже нет, и знание того, чего уже не будет. И есть Тулкас. У него нет своей стихии, нет своей миссии, есть только цель: уничтожить Врага. По-человечески говоря, Эру его обманул: выполнив свою задачу, Тулкас остается без дела — а вернуться в Чертоги Илуватара, покинуть мир он не может. До конца времен: «Отныне вы — жизнь этого мира…» — помните?

— Значит, Илуватар жесток, по-вашему?

— Вовсе нет; и «по-человечески говоря» не значит «истинно». Здесь есть две точки зрения, о них уже говорилось в «Обретении Имени». Айнур можно рассматривать как «органы чувств» Илуватара: с их помощью он ощущает мир, бытие, время… Можно сказать, и что Айнур — орудия Эру. В первом случае — представьте себе человека, который закрывает глаза или зажимает уши, чтобы не видеть и не слышать чего-либо: можно ли назвать его жестоким по отношению к собственным глазам или ушам ?Навряд ли подобное действие будет восприниматься как противное его, человека, природе — тем паче жестокое. Сравнение, конечно, упрощенное; но ведь и Илуватар — не человек, существо, наделенное непостижимыми для нас способностями… Что же касается Айнур как орудий Эру — можно ли мастера называть жестоким по отношению к инструментам, им же и сделанным ?Он использует их так, как находит нужным, для достижения своей цели. Да и не только Айнур — но об этом мы поговорим позже.

— Но если Валар создают майяр по своему образу и подобию, значит, они повторяют то, что в «Обретении Имени» названо «ошибкой Илуватара» ?

— Да, творят в соответствии с тем же законом, по которому созданы они сами. А Тулкас… может быть, и он в конце концов создал самостоятельное живое существо, сутью которого стала битва. Я не знаю. Боюсь только, на такое деяние ушли бы все силы Могучего — он сам стал бы статуей среди статуй в своих чертогах. А его Сотворенному не было бы места в Валиноре…

Оба молчат некоторое время: должно быть, Гость обдумывает услышанное.

— Да! О сложности восприятия, — спохватывается Собеседник. — Моя вина: нам стоило сразу договориться о понятиях. В Книге зачастую используются не привычные по «Сильмариллион» обозначения, а слова-понятия, взятые из Ах'энн. Изначальные, ах'энни,— это Валар, те, кто существовал от начала мира. Сотворенные, илифаэрнэй,дети духа, — майяр. Пробужденные, къал'айни,— все «стихийные духи»: Духи льда — Хэлгэайни; Балроги, Духи Огня — Ллах'айни,или Ахэрэ, Пламя Тьмы; Духи леса — фэа-алтээй,это скорее переводится как «душа леса»… Воплощенные — все живущие, но чаще это слово употребляется в отношении эльфов и людей.Ах'къалли буквально «первые, пробудившиеся к жизни» — это эльфы;файар,илифааэй,«свободные», — Люди. О гномах-Аулехини Книга почти ничего не говорит: имя этого народа на языке Севера звучало какАртаннар-иринэй,Дети Ваятеля. Искаженные или Измененные — в зависимости от того, о каком племени идет речь, — орки; в языке Севера употребляется их измененное самоназвание — ирхи. Тхэннэй,Хранители, — это драконы;къал'торни,«камень-пробужденный-к-жизни», — тролли… Вот вроде бы и все.

— Постараюсь запомнить… — Гость пододвигает к себе Книгу, переворачивает новую страницу…

ТВОРЕНИЕ: Весна Арды

Век Столпов Света

Арда должна стать домом для детей Единого — вечным, неизменным, совершенным домом: так предречено. Так предпето Музыкой Айнур.

В Доме нет места Тьме — и возвышаются над землей, струя сияние вечного дня, Столпы Света, великие Светильники, Иллуин и Ормал, творящие безвременье — миг, растянувшийся на века.

Дом должен быть прекрасен — и поднимаются, тянутся к свету деревья и травы Йаванны Кементари — множество растений, великих и малых: мхи и лишайники, и травы, и огромные папоротники, и деревья — словно живые горы, чьи вершины достигают купола небес, чье подножие окутывает зеленый сумрак; но в безвременье даже легчайшее дуновение ветра не пошевелит их листву. Гладкое зеркало — моря и озера Ульмо, отражающие вечный свет.

И являются звери в долинах, заросших травами, в реках и озерах и в сумраке лесов: живые статуи в мире-без-времени. А Изначальные ищут — ищут совершенной гармонии Дома. Им некуда спешить: впереди Вечность.

Вечность неизменности.

Совершенный покой.

Весна Арды.

Мир-картина, с которой соскабливают, стирают несовершенное изображение — и рисуют новое. Мир-гобелен, который распускают, когда в него вплетается неверно выбранная нить. Мир-поэма, которую переписывают снова и снова в поисках совершенства. Мир-музыка, которую исполняют вновь и вновь, стремясь достичь безупречного звучания.

Живой мир, замкнутый в скорлупу безвременья.

Мир, не знающий смерти.

Забывший, что такое жизнь.

…Он стиснул виски руками: Арта глухо стонала от боли, словно женщина, которая не может разрешиться от бремени; огонь, ее жизнь, жег ее изнутри. Крик пульсировал в его мозгу в такт биению крови в висках, не умолкая, не умолкая, не умолкая ни на минуту. Боль стиснула его сердце, словно чья-то властная равнодушная рука.

Мир, потерявшийся между жизнью и небытием. Живое огненное сердце, бьющееся в застывшем теле.

И тогда он поднял руку.

И дрогнула земля под ногами Валар.

И рухнули Столпы Света.

…Когда Светильники рухнули, по телу Арты прошла дрожь, словно ее разбудило прикосновение раскаленного железа. Глухо нарастая, из недр земли рванулся в небо рев, и фонтанами брызнула ее огненная кровь, и огненные языки вулканов лизнули небо. Когда Светильники рухнули, сорвались с цепи спавшие дотоле стихии; бешеный раскаленный ветер омывал тело Арты, выдирал из ее недр горы, размазывал по небу тучи пепла и грязи. Когда Светильники рухнули, молнии разодрали слепое небо, и сметающий все на своем пути черный дождь обрушился навстречу рвущемуся в небо пламени. Трещины земли набухали лавой, и огненные реки ползли навстречу сорвавшимся с места водам, и темные струи пара вздымались в небо. И настала Тьма, и не стало неба, и багровые сполохи залили тяжелые низкие тучи, и иссиня-белые молнии вспороли дымные облака. И не стало звуков, ибо стон Арты, бившейся в родовых муках, был таков, что его уже не воспринимало ухо. В молчании рушились и вздымались горы, срывались пласты земли, и бились о горячие скалы новые реки, и поднимались из глубин моря новые земли, и белый пар клубился над неостывшей их поверхностью.

Казалось, незримая рука сминает мир как глину, лепит его заново. И в немоте встала волна, выше самых высоких гор Арты, и беззвучно прокатилась — волна воды по волнам суши… И утихла плоть Арты, и стало слышно ее прерывистое огненное дыхание.

Когда Светильники рухнули, не было света, не было тьмы, но это был миг Рождения, миг Начала Времен.

И была ночь.

…и над ночной пылающей землей на крыльях черного ветра летел он и смеялся свободно и радостно. С грохотом рушились горы — и восставали вновь, выше прежних. И кто-то шепнул Мелькору: оставь свой след… Он спустился вниз и ступил на землю. Он вдавил ладонь в незастывшую лаву, и огонь Арты не обжег его руку; Изначальный был — одно с этим миром. Он стал — Обрученным-с-Артой. И на черной ладье из остывшей лавы плыл он по пылающей реке, и огненным смехом смеялась Арта, освобождаясь от оков, и вторил ей Мелькор, запрокинув лицо к небу, радуясь свободе и силе юного мира.

И был день.