Великая игра, стр. 152
… — И как же распознать тогда, что правильно, а что — нет? Ты-то сам в себе уверен?
— Уверен, конечно же. Творец приходил к нашим предкам и говорил с ними. Они его предали. Наши предки отвоевали себе в боях с Врагом право знать, что правильно, а что — нет, потому как общались с эльфами. Мы утратили способность понимать Творца, они — нет. Пусть Он не говорил с ними, как с нами, но Он говорил с Валар, а эльфы через них знали волю Его. Знаешь, письменность — великое благо. Что переврет память, перетолкует наш изворотливый разум, не переврет буква. У нас все это есть, все это записано черным по белому, надо дураком быть, чтобы не понять.
— Извини, порой даже самое простое люди понимают по-разному. Как ты можешь поручиться, что ты понимаешь верно?
Молчание.
— Тогда — делай что должно, и будь что будет. Я знаю, что должен делать…
«Вот и буду делать, что должен».
Писец вежливо кашлянул. Бреголас очнулся и, кивнув, дал знать офицеру, что готов отвечать дальше. Надо закончить поскорее, чтобы успеть выспаться.
Из письма госпожи Ранвен госпоже Эльмирэ
«Милая, душа моя! Какой ужас! Мы все просто не знаем, что и подумать! Представляешь, тут такие страшные слухи! Вроде бы ночью по приказу господина наместника госпожу Исилхэрин арестовали по обвинению не то в шпионаже в пользу Харада или Мордора, не то в покушении на наместника, и вообще… Представляешь — Единый, что же творится на свете, что творится! Кому верить? Ах, душечка, у меня даже обморок был…»
«Он даже больший подонок, чем я думал».
Орхальдор зло смял тонкий листок харадской бумаги. Сердце колотилось где-то в горле, глотать было трудно до боли, да и глотать-то было нечего — в горле мгновенно пересохло. В голове противно звенело, уши заложило, видение подернулось желтоватой пеленой.
Исилхэрин. Госпожа моя, свет мой.
«Он даже больший подонок… Те, с той стороны, не гнушаются ничем, но ведь это враги, а наместник Халантур — нуменорец. Неужели в нем не осталось ничего, ничего чистого?»
Она — там. Одна, ничего не понимающая, несчастная, испуганная. Она даже не сможет ничего сказать, она же не понимает, не знает ничего!
Нет. Она сильна сердцем. Она никогда не сделает и не скажет ничего, что может повредить ему, Орхальдору.
Она отпустила его. Он же теперь никто ей. И она со спокойной душой может сказать все, что угодно…
Все это только слова.
Орхальдор помотал головой, застонав сквозь зубы. Она любит его. Он знал это так же точно, как и то, что сам без нее не сможет жить, какими бы словами ни прикрываться.
Он обязан вырвать ее оттуда.
Орхальдор уже привык к грубой игре, к нечестной игре — но всегда нечестность была на той стороне. Нуменорец не мог не соблюдать хотя бы двух правил — не вовлекать в игру тех, кто непричастен, и не впутывать женщин в жестокие игры мужчин.
Неужели можно пасть настолько? Неужели вот даже таких осколков последней чести в наместнике не осталось? Такой человек не имеет права жить.
Не имеет права жить! А стало быть, ни на какую сделку с ним он не пойдет. Ни за что. Все должно остаться как есть. Исилхэрин тоже не сдастся. Она все понимает, она не сдастся. Она не станет свидетельствовать против него даже ради своей жизни, ее ничто не заставит…
В Нуменоре есть допрос с пристрастием.
Орхальдор вскочил, ударил кулаком по столу. Вцепился рукой в волосы.
«Нет. Он не посмеет. Он просто не посмеет».
А если посмеет?
«Она отпустила тебя. Ты ей никто. Ты не связан. Он не имеет над тобой никакой власти. Ты — неуязвим», — словно со стороны услышал он самого себя.
«И что от этого меняется? Я ее люблю. Я до безумия ее люблю. И я виноват перед ней — ведь это все из-за меня».
Возлюбленная. Возлюбленная…
Он произнес это слово несколько раз, одними губами. Оно таило какой-то странный, томительный, почти смертельно прекрасный смысл.
Возлюбленная.
Нет. Она — женщина королевской крови. Обвинение тяжелое, должно быть следствие, и правда обязательно раскроется.
А если наместник подделает ее признание и просто тихо убьет ее? Потом скажут, что сама покончила с собой, не вынесла позора, испугалась суда… Мало ли что?
А почему бы наместнику не подделать и его подпись? Почему вообще его самого не арестовали? Почему?
Орхальдор попытался представить, как он сам бы поступил на месте наместника.
Проще всего сфабриковать документы, свидетельствующие о его, Орхальдора, предательстве и клевете, подделать подпись и как можно скорее переслать их в метрополию курьерским кораблем. Его самого арестовать и любым способом вытрясти признание, а потом тихо убить. Или обработать так, чтобы тупо признавал все.
Орхальдор зло усмехнулся. Заставить его пойти на попятную — да никогда и ни за что. Наместник ничего не добился бы. А уж Стража позаботилась бы, чтобы виновный получил сполна…
Но он не может подставить под удар женщину. Тем более когда эта женщина — единственная. Удар направлен слишком верно. Кто-то наместнику подсказал.
Он вскочил, стукнув кулаком по столу, чтобы было больно.
Грубо, мерзко… Даже если Исилхэрин ничего не скажет против него, то ее просто убьют… будет поддельное признание… опять по кругу… опять по кругу, проклятые мысли, выхода нет… выхода нет, куда же податься…
Он грыз ногти, глядя в темноту.
«Ты ведь сделал то же самое».
Он вздрогнул, обернулся. Никого.
«Ты ведь тоже сыграл нечестно».
— Я знал, что наместник виновен.
«Но ведь документов не было».
— Да, он успел их уничтожить. Кто-то подсказал ему. Я всего лишь восстановил по памяти.
«И подпись?»
— И подпись. Я ни в чем не солгал.
«Ты просто вел нечестную игру».
— Против подонка. Ради честного дела. Ради Нуменора. Ради великого Закона, данного Единым всему роду людскому.
«Ну, а он ведет нечестную игру ради нечестного дела. Методы-то одни. Каждый борется за свое».
— Преступник должен свое получить.
«Так что же ты беспокоишься? Выбрось письмо. И живи спокойно. Ты неуязвим».
— Он все равно подделает ее показания.
«И что? Это его не спасет».
— Это не спасет ее. Зачем мне все это, зачем мне Нуменор, если ее не будет?
Возлюбленная…
Что важнее, в конце концов, для человека? Разве он создан был для такой грязи, такой борьбы? Кто праведнее — тот, кто просто живет, сажает дерево, строит дом, зачинает детей, или тот, кто губит себя и других ради какой-то непонятной великой цели, за что и воздаяния-то не получит?
Возлюбленная.
Нуменор.
Что ты выберешь?
Орхальдор стиснул зубы. Сдаться? Сейчас?
Никогда. Он заведомо не пойдет сдаваться. Нуменор. Он сделал для него много. Слишком много. Теперь очередь Нуменора отплатить ему долг. Он усмехнулся.
Он не один. За ним — Нуменор. За ним — Стража. Они помогут ему.
— Так чего вы хотите?
— Я хочу, чтобы вы помогли мне ее освободить оттуда и скрыть.
— Так вы дадите ему лишний козырь. Возьмите себя в руки. Он вряд ли осмелится причинить ей зло. Она тоже родственница государя, знатная дама. Он не осмелится убить ее без суда и следствия. А суд и следствие покажут, что он мало того, что подстроил обвинение, но еще и сам изменник. Мы сумеем этим воспользоваться. Если же вы ее освободите оттуда силой, то это послужит только доказательством ее вины.
— Косвенным.
— Тем не менее.
— Вы что, не понимаете, что до суда может не дойти? Он просто убьет ее, подделает признание…
— В любом случае это откроется…
— Но ее уже не будет!
Незаметный человек непонятного возраста смотрит в упор. В глазах его понимание и сочувствие — но и жесткость.
— Орхальдор, сейчас поединок нервов. Он ждет, что вы сломаетесь. Что вы придете, отдадите себя в его руки. Вы не придете.
— Не приду. Никогда. Но я не хочу жертвовать ее жизнью.
— Вряд ли он осмелится.
— А если осмелится?