Исповедь Стража, стр. 30

ГЛАВА 7

Месяц нинуи, день 6-й

Приходится заниматься не только Книгой, других дел тоже хватает. Снова заговорили о харадском посольстве. Похоже, все же сие событие состоится. Что означает очередные немалые хлопоты для Тайной Стражи.

Одно хорошо — я изрядно продвинулся в изучении ах'энн и читать теперь могу и без помощи Борондира. Он составил неплохой глоссарий, что весьма помогает в прочтении многих текстов. Язык чрезвычайно символичен, и, видимо, подобная символика была весьма в ходу даже в обыденной жизни. Это затрудняет прочтение, но я все же справляюсь.

Вчера я передал Хамдиру свои выписки, сделанные для него. Не помню, чтобы Хамдир хоть когда улыбался, — вид у него вечно мрачный и кислый. Как будто этот человек давно уже разуверился в том, что в жизни есть вообще что-нибудь хорошее и что стоит этого хорошего ожидать. Он всегда готовился к худшему. От него я и выяснил, как попал к нам Борондир. Когда я упомянул о нем, Хамдир мгновенно сменил унылый вид усталого сторожевого пса на свирепый охотничий оскал и зарычал — в переносном смысле.

— Этот? — Ноздри его раздувались. — Уж он мне попортил крови, мерзавец! Я его спрашиваю: «Как ваше имя?», а он мне в ответ выдает: «Ежели считать имя обозначением определенной личности, то мое имя вас занимать не должно, поскольку вам любопытна не моя личность, а деяния, оной личностью совершенные, потому я делаю вывод, что вам мое имя знать не обязательно, поскольку полезных вам сведений оное не содержит». Это вместо простого «не скажу» или «пошел ты»! И так все время. А что? — Он посмотрел на меня с затаенной надеждой, что мне тоже досталось.

Я пожал плечами.

— Да ничего, столковались. А почему он вообще оказался у нас? Или это тайна?

— Да какая тайна… Любят у нас из всего делать тайны. И между прочим, от тебя тайн у меня нет. Почти.

Это было с его стороны великим доверием. Я оценил.

— Короче, такое имечко, как Топырь, тебе что-нибудь говорит?

— О!

Замешанный чуть ли не в сотне преступлений, подозреваемый в контрабанде, шпионаже, участии в заговоре с целью покушения на особу государя, связанный с Харадом и умбар-скими заговорщиками неуловимый Топырь! И мой Борондир с ним связан?

— Твой мудрила пару раз попадался нам на глаза в связи с Топырем. Сам знаешь, мы следили за всеми домами, которые хотя бы раз, хотя бы случайно посещал этот Топырь, за каждым человеком, который хотя бы раз с ним встречался. И твой подопечный был одним из них. Как я понимаю, тут встреча была совершенно случайной и совсем не по тем делам, за которые мы точим на Топыря зубы, но все равно. Короче, мы ждали появления Топыря. Вот в этом самом доме — у твоего мудрилы — мы его и взяли. Твой так и не понял, за кем пришли, кстати. Дрался отчаянно. Мы, конечно, прошарили весь дом и забрали две подозрительные книжки — в одной слишком много было не на нашем языке, другая была какая-то странная. Ну я допрашивал его. Мне всего-то нужно было выяснить, что он знал о Топыре. Но это тип возомнил себя невинной жертвой и начал, и начал! Я быстро понял, что тут пусто — ну случайно они пересеклись. Извини, но я обрадовался, когда наш медведь передал его тебе. А что, он тебя не довел еще до бешенства? Ни разу?

— Ну, как сказать. Похоже, мы оба в этом преуспели.

Хамдир посмотрел на меня уважительно.

Я вернулся к себе и наконец снова занялся чтением. Снова эти шелковистые листы. Тот, кто писал этот отрывок, сделал наверху небольшую пометку:

«Это повесть об Ученике и Учителе, написанная мною, Веллем Видящим, со слов Гортхауэра, Повелителя Воинов, но без его позволения на то, ибо рассказ был слишком сокровенен и тяжка была для него сия повесть. Это было одно из редких мгновений его откровенности, и лишь потому, что сейчас, в Аст Алхор, его терзает та же тоска, что и в ту пору. Он мрачен и страшен сейчас даже для нас, верных ему не из страха, а из-за привязанности.

Повесть сию я называю Повесть о Чаше, ибо каждый выбрал свое, и каждому предстояло испить свою чашу.

А было сие четыре сотни с лишним лет спустя Пробуждения Эльфов».

НАРЭНЭ КОИРЭ — ПОВЕСТЬ О ЧАШЕ

Так случилось, что из учеников Ауле лучшим был Курумо, хотя не было у Мастера к нему приязни. Курумо привык смотреть на себя как на орудие в руках Ваятеля. Орудие, рукоять которого сделана для иной руки. Почему? — этого он не знал. Сначала думал, что так и должно быть, пытался приспособиться. Потом — начал сомневаться. Он не задавал вопросов, как Артано: наблюдал, сопоставлял, взвешивал, зачастую замечая больше, чем первый подмастерье Ваятеля. Заметил и странную стесненность, которую Ваятель явно ощущал в их присутствии, и то, как темнел его взгляд, когда он смотрел на Артано…

Он выжидал. Знал, что рано или поздно ответ будет найден. Осознавал странное родство между собой и Артано — единственными среди орудий Ваятеля. Не в одной форме отлиты — но подобны творениям, вышедшим из-под рук одного мастера: разные — и неуловимо схожие в чем-то.

…Ты пришел из тьмы, говорил Ваятель, и голос его был неживым, как тусклый стылый металл, ты пришел из тьмы и несешь в себе тьму.

Уходи, айканаро, говорил Ваятель, и глаза его, как металл — патиной, подернулись безналеждной тоской, ты сожжешь меня и сгоришь сам.

Большего я не скажу, говорил Ваятель и, отвернувшись, пошел прочь — как плети повисли руки, на плечи навалилась неведомая тяжесть.

Ты пришел из тьмы, сказал Ваятель.

Бесшумно ступая следом за Ваятелем, Курумо размышлял, вслушиваясь в эхо этих слов.

…и несешь в себе тьму.

Артано не вернулся — канул во тьму Сирых Земель и растворился в ней, словно и не было его никогда. И с недоумением, со странным непокойным чувством Курумо осознал, что ему недостает — этого, яростного и порывистого, стремительного в мыслях и решениях. Слишком непохожего на Ваятеля. Как будто лишился цельности, которую едва начал осознавать.

Это было странно. Это было непривычно: непокой. Он размышлял и взвешивал. Приглядывался к другим майяр, все более осознавая свою непохожесть на них.

Ты пришел из тьмы.

Разные — но сотворенные одним Мастером…

Теперь он хотел слушать о Преступившем — но не задавал вопросов, пытался угадать. И только однажды, встретившись взглядом с Той-что-в-Тени, решился.

Кто я?

Сотворенный. — Золотистые насмешливые искры в сумраке.

Он протянул к ней руки жестом мольбы.

Чей я, Высокая?

Ее глаза потемнели — он отступил на шаг, вглядываясь в сотканное из прозрачного сумрака видение: черный вихрь, распахнутые стремительные крылья, ветер — взгляд — протянутая рука -

Кто он? — почти с отчаяньем.

Валиэ отступила в тень — тонула в ней, растворяясь в сумраке и шелесте листвы, — только глаза мерцали, и призрачным звоном-шорохом его коснулось:

— Ты… пришел из тьмы.

Это — Преступивший? Ступающий-во-Тьме? Я — его? Скажи мне!..

Той-что-в-Тени уже не было — только покачивались темно-листные ветви.

И когда непонятное, неуютное чувство, поселившееся в душе Курумо, стало невыносимым, когда он уверился в правильности своей догадки, — майя решился.

Он вплетал камни в золотое кружево. Ему было странно — ожидание какого-то чуда, озарения: наконец он обретет себя. Он не будет больше чужим. Он не будет один. Орудие перестанет быть бесполезным и неудобным. Найдет свое назначение.

И Мастер должен увидеть, увидеть сразу, что орудие это достойно его рук.

Теперь он примет меня. Не может не принять. Я принесу ему в дар — это, ведь это лучшее, что мне удавалось… Я приду и скажу — я твой, орудие твое, творение твое. Я твой — прими меня…

…И вот — долгий путь позади. Он — в огромном прохладном зале, полном теней и бликов. У дальней стены стоит кто-то. Погружен в созерцание непонятного свитка вроде бы белой ткани… Тут по стенам на деревянных полках много этих свитков и еще каких-то предметов, которых майя еще никогда не видел. Тот, у стены, вдруг поднял взгляд. Несколько мгновений смотрел на вошедшего, а потом майя безмолвно опустился на колени, низко склонив голову, не смея поднять глаза.