Собачье сердце (сборник), стр. 28
АМЕТИСТОВ. Бокальчик?
ГУСЬ. Вы прямо обаятельный администратор!
АМЕТИСТОВ. Да что же, Борис Семенович, пообтесался в свое время, потерся при дворе…
ГУСЬ. Вы были при дворе?
АМЕТИСТОВ. Эх, Борис Семенович! Когда-нибудь я вам расскажу некоторые тайны своего рождения, вы изойдете в слезах… Ателье!
Занавес распахивается, и на эстраде появляется в очень открытом платье Марья Никифоровна. Абольянинов играет. Марья Никифоровна под музыку двигается по эстраде.
Больше жизни! (Тихо.) Фить!
МАРЬЯ НИКИФОРОВНА (тихо). Невежа.
АМЕТИСТОВ. Ву зет тре зэмабль.
Занавес закрывается.
Ателье!
Абольянинов играет «Светит месяц», на эстраде Манюшка в русском, весьма открытом костюме танцует.
ХЕРУВИМ (внезапно выглядывает, говорит шепотом). Мануска, када танцуись, мине смотли, гостя не смотли…
МАНЮШКА (шепотом). Уйди, черт ревнивый…
АБОЛЬЯНИНОВ (внезапно). Я играю, горничная на эстраде танцует, что это происходит?…
АМЕТИСТОВ. Тсс!… (Шепотом.) Манюшка, скатывайся с эстрады, накрывай ужин в два счета!
Занавес закрывается.
(Гусю.) Э бьен?
ГУСЬ (внезапно). Ателье!
АМЕТИСТОВ. Совершенно правильно, Борис Семенович, ателье!
Занавес распахивается. Абольянинов играет томный вальс. На эстраде мадам Иванова в костюме, открытом сколько это возможно на сцене.
(Вскакивает на эстраду, танцует с мадам Ивановой, говорит шепотом.) В сущности, я очень несчастлив, мадам Иванова… Моя мечта - уехать с любимой женщиной в Ниццу…
МАДАМ ИВАНОВА (шепотом). Болтун…
Танец заканчивается.
АМЕТИСТОВ. Мадемуазель, продемонстрируйте мсье платье. (Скрывается.)
Мадам Иванова выходит с эстрады, как фигура из рамы, поворачивается перед Гусем.
ГУСЬ (растерян). Очень вам признателен… до глубины души.
МАДАМ ИВАНОВА. Не смейте так смотреть на меня. Вы дерзкий.
ГУСЬ (растерян). Кто вам сказал, что я смотрю на вас?
МАДАМ ИВАНОВА. Нет, вы дерзкий, в вас есть что-то африканское. Мне нравятся такие, как вы. (Внезапно скрывается за занавесом.)
ГУСЬ (исступленно). Ателье!!
АМЕТИСТОВ (появляется внезапно).
Лампы вспыхивают.
Пардон, антракт!
Занавес
Акт третий
Серенький день. Аметистов грустный сидит в гостиной возле телефона.
АМЕТИСТОВ (икнув). Тьфу ты, черт тебя возьми! Вот привязалась! (Пауза.)
Входит Абольянинов, он скучен.
(Икнул.) Пардон.
Звонит телефон.
Херувим! Телефон!
ХЕРУВИМ (по телефону). Силусаю… да… да… Тебе Гусь зовет. (Уходит.)
АМЕТИСТОВ (по телефону). Товарищ Гусь? Здравия желаю, Борис Семенович. В добром ли здоровье? Как же, обязательно… ждем, ждем… часикам… (Икает внезапно.) Пардон, вспоминает меня кто-то… Как? Секрет, секрет… Сюрприз, Борис Семенович, вас ожидает. Честь имею кланяться. (Икает.)
АБОЛЬЯНИНОВ. Удивительно вульгарный человек этот Гусь. Вы не находите?
АМЕТИСТОВ. Да, не нахожу. Человек, зарабатывающий пятьсот червонцев в месяц, может быть вульгарным! (Икает.) Кто это меня вспоминает, желал бы я знать! Какому черту я понадобился? Да-с, уважаю Гуся… Кто пешком по Москве таскается? Вы.
АБОЛЬЯНИНОВ. Простите, мсье Аметистов, я не таскаюсь, а хожу.
АМЕТИСТОВ. Да не обижайтесь вы! Вот человек, ей-Богу! Ну, ходите. Вы ходите, а он в машине ездит! Вы в одной комнате сидите (пардон, пардон, может быть, выражение «сидите» неприлично в высшем обществе, так восседаете), а Гусь - в семи! Вы в месяц наколотите… пардон, наиграете на ваших фортепьянах десять червяков, а Гусь - пять сотен. Вы играете, а Гусь танцует!
АБОЛЬЯНИНОВ. Потому что эта власть создала такие условия жизни, при которых порядочному человеку существовать невозможно.
АМЕТИСТОВ. Пардон, пардон! Порядочному человеку при всяких условиях существовать можно. Я порядочный человек, однако же существую. Я, папаша, в Москву без штанов приехал, а вот…
АБОЛЬЯНИНОВ. Простите, но какой я вам папаша?
АМЕТИСТОВ. Да не будьте вы таким недотрогой! Что за пустяки между дворянами.
АБОЛЬЯНИНОВ. Простите меня, вы действительно дворянин?
АМЕТИСТОВ. Мне нравится этот вопрос! Да вы сами не видите, что ли? (Икает.) А, черт…
АБОЛЬЯНИНОВ. Ваша фамилия, видите ли, мне никогда не встречалась.
АМЕТИСТОВ. Мало ли что не встречалась! Известная пензенская фамилия. Эх, сеньор! Да если бы вы знали, что я вынес от большевиков, эх… Имение разграбили, дом сожгли…
АБОЛЬЯНИНОВ. У вас в каком уезде было имение?
АМЕТИСТОВ. У меня? Да вы говорите про… которое?
АБОЛЬЯНИНОВ. Ну да которое сожгли.
АМЕТИСТОВ. Ах, это… Не хочу я вспоминать, потому что мне тяжело. Белые колонны, как сейчас помню… Семь колонн, одна красивее другой. Э, да что говорить! А племенной скот! А кирпичный завод!
АБОЛЬЯНИНОВ. У моей тетки, Варвары Николаевны, был превосходный конский…
АМЕТИСТОВ. Что там Варвара-тетка! У меня лично был, да какой! Да что вы так приуныли? Приободритесь, отец!
АБОЛЬЯНИНОВ. У меня тоска!
АМЕТИСТОВ. Вообразите, у меня тоже. Почему, неизвестно! Предчувствие какое-то… От тоски карты помогают…
АБОЛЬЯНИНОВ. Я не люблю карт, я люблю лошадей. У меня была лошадь Фараон…
Голос глухо запел: «Напоминают мне оне…»
Камзол красный, рукава желтые, черная перевязь - Фараон…
АМЕТИСТОВ. Я любил заложить фараон… Эх, пойдет партнер углами гнуть, вы, батюшка, холодным потом обольетесь! Но зато потом, как срежете ему карту на полном ходу, хлоп! Ляжет, как подкошенная!… Кто меня расстроил… Эх, убраться бы из Москвы поскорее!
АБОЛЬЯНИНОВ. Да, да, поскорее, я не могу здесь жить…
АМЕТИСТОВ. Не раскисайте, братишка! Три месяца еще, и уедем в Ниццу. Вы бывали в Ницце, граф?
АБОЛЬЯНИНОВ. Бывал много раз.
АМЕТИСТОВ. Я тоже, конечно, бывал, только в глубоком детстве. Эх-хо-хо… Моя покойная матушка, помещица, возила меня… две гувернантки с нами ездили, нянька… Я, знаете ли, с кудрями… Интересно, бывают ли шулера в Монте-Карло?
АБОЛЬЯНИНОВ (в тоске). Ах, я не знаю… Ах, я ничего не знаю…
АМЕТИСТОВ. Схватило! Вот экзотическое растение. Граф, коллега, до прихода Зоечки прошвырнемся в «Баварию»?
АБОЛЬЯНИНОВ. Вы меня прямо ошеломляете вашими словами. В пивных грязь и гадость…
АМЕТИСТОВ. Вы, стало быть, не видели раков, которых вчера привезли в «Баварию»! Каждый рак величиной, ну, чтобы вам не соврать, с гитару! Херувим!
Появляется Херувим.
Слушай, дорогой мажордом желтой расы, если придет Зоя Денисовна, скажи, что мы с графом на минутку в Третьяковскую галерею пошли. Ползем, папаня! Во - раки! (Уходит с Абольяниновым.)
ХЕРУВИМ. Мануска! Усли!
МАНЮШКА (вбегает, целует Херувима). Чем ты мне понравился, я в толк не возьму! Желтый, как апельсин, а понравился! Вы, китайцы, лютеране?
ХЕРУВИМ. Лютирани, мала-мала, белье стираем… Слусай, Мануска, вазное дело. Мы скоро ехать будим, Мануска. Я тибе беру Санхай.
МАНЮШКА. В Шанхай? Не поеду я.
ХЕРУВИМ. Поедеси!
МАНЮШКА. Что ты командуешь? Что я тебе, жена, что ли?
ХЕРУВИМ. Я тибе зеню, Мануска. В Санхае.
МАНЮШКА. Меня нужно спросить, пойду я за тебя или нет. Что, я тебе контракт подписывала, что ли, косой?
ХЕРУВИМ. Ты, мозет, Ганзалина зенить хоцись?
МАНЮШКА. А хотя бы и Газолина, я девушка свободная. Ты чего буркалы китайские выпятил, я тебя не боюсь.
ХЕРУВИМ. Ганзалини?
МАНЮШКА. Нечего, нечего…
ХЕРУВИМ (становится страшен). Ганзалини?
МАНЮШКА. Что ты, что ты…
ХЕРУВИМ (схватывает Манюшку за глотку, вынимает нож). Я тибе цицас резать буду. (Душит Манюшку.) Кази, Ганзалини целовала?