В родном городе, стр. 27
– Ну, а я ответила.
– И хорошо ответили. Разве я говорю, что плохо? Я сам великий поклонник Ушинского и Макаренко. Только мечтаю о том дне, когда с меня снимут погоны и разрешат вернуться к педагогической деятельности. Но это я. А вот ваш супруг. – Он подмигнул в сторону Николая, молча вынимавшего из дивана тюфяки. – Для него, боюсь, школа скорее средство, чем цель.
Шура ничего не ответила, старательно вытирала тряпкой клеенку.
– Не цель, а средство, – повторил Алексей, – средство заполнить некую, образовавшуюся после фронта пустоту.
Шура продолжала вытирать клеенку.
– Не понятно? Могу объяснить. На фронте были разведчики. Здесь их нет. Они далеко. Здесь школьники. Вот вам и замена. Своеобразный эрзац разведчиков. А походы, вылазки, всякие там «маневры» – эрзац войны. Игра в войну… Иными словами, все тот же самолет Сергея.
Он посмотрел на спину Николая, все еще возившегося с тюфяками, потом на Шуру.
– Не согласны?
Шура сосредоточенно счищала что-то. Как всегда, она не умела сразу ответить.
– Не знаю, – сказала она. – Так или не так, но что касается меня, так я только рада этой школе. Все-таки школа, а не это чертово РЖУ.
– Ну, это уж другой разговор, – сказал Алексей.
Николай приостановился у балконной двери, держа в руках тюфяки.
– Почему другой?
– Да потому, что там, в РЖУ, у тебя была одна цель: поскорее убраться, и все. – Алексей встал из-за стола и потянулся. – В каком это фильме было? Самое важное в жизни – вовремя смыться…
Все еще стоя в дверях, Николай сказал:
– Если б это не ты, а кто-нибудь другой, я бы дал ему за такие слова в морду. Понятно? – и вышел на балкон.
Шура взглянула на Алексея, приложила палец к губам. Алексей понимающе кивнул, взял полотенце и вышел на кухню.
Когда он вернулся, Николай уже лежал в одних трусах на балконе и курил.
– Так, по-твоему, я все еще в «самолете» сижу?
– По-моему, да, – ответил Алексей.
Николай помолчал, потом спросил:
– А из РЖУ, значит, смылся?
– На эту тему я говорить не буду. После твоих угроз остерегаюсь.
– И правильно. Остерегайся. Не знаешь, не суди…
Алексей промолчал. Николай мигал папиросой.
– Смылся… Все вы так о других. Посмотрел бы я, что бы ты на моем месте запел. А то – смылся… Уютного местечка, по-твоему, искал, да? Так если хочешь знать, именно таким, как ты, надо там работать. Чтоб во всех этих балках чертовых и перекрытиях разбирался. Чтоб вокруг пальца не обкрутили, как меня хотели.
– Не понял.
– Поработал бы, понял, – Николай зло усмехнулся, – на второй день понял бы. Подсунули бы аварийный домик, составить акт на ремонт – сразу бы понял. Особенно когда спросят потом, сколько тебе жильцы за это дали. Тихонько так спросят, с улыбочкой, между делом будто…
– Кто это спросит?
– Тот же Кочкин хотя бы, начальничек. А потом подсунет другой домик, почище этого. Ты, мол, испугаешься, под немедленный ремонт не подведешь, а он в один прекрасный день возьми да обвались. Вот тебе и подсудное дело. А ты баран бараном, глазами только хлопаешь – иди разберись, какая там балка гнилая, какая нет.
Николай выругался, щелкнул окурком о стену.
– Эх, будь у меня знания!.. Нету вот, нету… Ну, хоть десятая часть, что у тебя. Разогнал бы, к чертовой матери всю эту шпану разогнал бы…
Алексей улыбнулся в темноте.
– Иди учись тогда. За чем же дело стало?
– Иди учись… – Николай перевернулся на спину, уставился в небо.
Из комнаты донесся звук заводимого будильника. Очевидно, Шура забыла завести его с вечера и заводила сейчас.
– Не спится что-то твоей жене, – сказал Алексей.
– Жарко в комнате, потому и не спится.
– Жарко, конечно, – Алексей помолчал, потом добавил тихо: – Грустная она у тебя почему-то. Всегда такая была?
– У нее умерла мать. При немцах еще.
Опять помолчали.
– А ты давно женат? – спросил Алексей.
– С сорокового. Пятый год уже. А что?
– Да так просто. Я тоже был женат. И тоже ничего не получилось.
Николай повернул голову.
– Почему «тоже»?
– А ты считаешь, не тоже?
– Я ничего не считаю. Просто не понимаю, о чем ты говоришь.
– О жизни, вот о чем. Сложная она штука… Как это твой старик говорил? Самое важное в жизни – это… Что-то там в семье, что-то на работе…
– Мир и благополучие в семье и удовлетворение работой.
Алексей зевнул и натянул на себя простыню.
– А как этого достичь, он не говорил? Спроси при случае. Обязательно спроси, – он повернулся спиной к Николаю. – Давай спать, завтра вставать рано.
– 4 –
Мир и благополучие в семье? А что это такое?
Вот у Николая мир и благополучие в семье. Он вернулся к Шуре. Она вернулась к нему. Они живут тихо и спокойно. Они никогда не ссорятся. Утром они встают, завтракают. Шура кладет в его спортивный чемоданчик чистые трусы и майку, завернутый в газету завтрак. Они уходят каждый на свою работу. Вечером встречаются, пьют чай. «Ну, как твои ребята сегодня? Как Вадик Суханов?» Николай рассказывает о Вадике Суханове, о волейбольном матче, о предполагаемом походе за город. «Ну, а у тебя как? Кончили этот злополучный лист, о котором ты говорила?» – «Кончили. Беленький даже похвалил. В этом месяце, говорят, премиальные получу».
Мир и благополучие в семье? Конечно, мир и благополучие.
Николай никогда не говорит о Феде. Он нисколько не ревнует к нему и вспоминает о нем, только когда подходит к оставшейся от него в наследство карте, чтоб отметить продвижение наших войск. Федя, кажется, живет сейчас в Риге, работает. Николай рад за него. Шура никогда не спрашивает Николая, увлекался ли он кем-нибудь на фронте. Она вообще не расспрашивает его о фронте. А он ее об оккупации. Они не говорят о прошлом. Как будто его никогда и не было. «Ну, как твои ребята сегодня?» – «Как твой чертеж?»
По субботам и воскресеньям они ходят в кино. Они видели много хороших картин. Видели «Кутузова», «Сражающуюся Францию», «Леди Гамильтон». Возвращаясь домой, они говорят о том, что понравилось. Мужчины по-прежнему оборачиваются на Шуру: за последнее время она поправилась, стала лучше выглядеть, почти совсем разгладились складки у рта, которые так поразили в первый раз Николая. Да, мужчины оборачиваются и смотрят на Шуру, и ему, как мужу, это должно быть даже приятно. Один раз на улице он слыхал, как кто-то сказал: «Смотрите, какая хорошая пара». Это про него и Шуру.
Ну конечно же мир и благополучие… И что б там ни говорил Алексей – «тоже не получилось», все это чепуха. У него, может, и не получилось, а у Николая получилось. А то, что он иногда вспоминает о Вале и как-то даже зашел в Ботанический сад, разыскал ту самую пещеру, где они сидели с ней, и посидел там немного, повспоминал прошлое – что ж тут удивительного? Да, ему с ней было хорошо, он и не собирается скрывать это от себя. Но это было. И все это уже позади. И хотя, может, это и некрасиво, что он ни разу с тех пор не был в шестнадцатой квартире, но пусть пройдет время… Сейчас у него Шура, и в семье у него мир и благополучие, и никуда он не будет ходить.
Теперь другой вопрос. Работа. Удовлетворен ли он своей работой?
Удовлетворен. У него не действовала рука – теперь она действует. Он занимается с ребятами. Он готов круглые сутки возиться с ними, ходить на Днепр, красить лодку, составлять по карте маршруты походов. И, ей-богу же, он приносит им какую-то пользу, сколько бы там ни иронизировал Алексей.
Что же еще надо?
А может, дело не только в том, доволен ли ты сам своей работой? Подумай-ка хорошенько. Проще всего ухватиться за что-то хорошее, что ты уже имеешь, и убеждать себя, что это именно и есть то, что нужно. Сделал какую-то работу, тебя похвалили, вот ты и доволен: видите, нас даже похвалили.
Нет, очевидно, важно не только это. Важно и другое: а то ли ты делаешь, что нужно? И если то, в полную ли силу ты это делаешь, все ли отдаешь, что у тебя есть?