Искатель приключений. Книга 1, стр. 38

Я мог надеяться найти убежище и пищу только в Тет-Фульке, поэтому смело пошел по той тропинке, которая, по словам крестьянина, должна была привести меня в замок. Без сомнения, было еще позднее, чем я думал, потому что через полчаса мрак сделался совершенно непроницаем. Идя почти ощупью, я вдруг дошел до перекрестка и заметил две тропинки: одна шла направо, а другая налево. По которой идти? Я предоставил все случаю и пошел налево. Без сомнения, случай обманул меня, потому что я скоро наткнулся на скалы: тропинка не имела выхода. Мною овладело отчаяние; я подумал, что, если придется провести ночь в этом лесу, я погибну самым жалким образом. Голод становился нестерпимым и члены мои цепенели все более и более. Однако я решился вернуться к перекрестку и пошел или, скорее, потащился направо. Я шел очень медленно, беспрестанно спотыкался на неровной почве и вдруг одним коленом наткнулся на пень. Боль была до того сильна, что я лишился чувств.

XL. Тет-Фульк

Опомнившись, я заметил, что нахожусь в какой-то дымной лачуге и лежу в простом деревенском кресле, сделанном из ветвей и древесной коры. Прямо против меня горел яркий огонь, разведенный торфом и сухим вереском. Возле меня стояли мужчина и женщина, черные с головы до ног. Я сначала подумал, что они принадлежат к породе фантастических существ, о которых мне говорили, но это заблуждение продолжалось недолго. Как только я раскрыл глаза, мужчина, взор которого был устремлен на меня, улыбнувшись, показал мне свои белые зубы и сказал с видом добродушия и участия:

— Как вы себя чувствуете, господин пилигрим?

Я отвечал, что не чувствую никакого страдания, кроме сильной боли в колене, и спросил, каким образом, лишившись чувств в лесу, я очнулся в хижине. Ответ был прост. Человек этот был дровосек и кормился тем, что жег уголь, который продавал потом в Пуату. Он провел день у своей печи, а вечером, возвращаясь домой, наткнулся на мое тело, лежавшее на земле. Он поднял меня и принес к себе. Я поблагодарил его за это доброе дело. Дровосек предложил мне разделить с ним умеренный ужин, приготовленный его женой. Я согласился от всего сердца.

За ужином я спросил его, что он думает о таинственных духах, которыми по слухам был населен лес. Он отвечал, что слухи эти не раз доходили до него, но сам он никогда не видал ничего такого, что могло бы подтвердить их. Притом совесть ни в чем его не упрекала, а он думал, что Господь не позволит адским духам вредить ему когда он сам не делал вреда никому. Потом я спросил у него, далеко ли от его хижины до Тет-Фулька.

— Два часа ходьбы, — отвечал он.

— Не можете ли вы проводить меня туда?

— Охотно, завтра на рассвете отправимся в путь.

— Почему же не сегодня?..

— Сегодня?..

— Да.

— Невозможно!

— Отчего?

— Оттого, что в темноте вместо двух часов мы проплутаем, по крайней мере, четыре. Потом, предположив, что мы и дойдем до замка, мы все-таки не попадем в него…

— Что же нам помешает?

— Запертые ворота.

— Разве нам не отворят их?

— Нет.

— Разве сторожа замка до такой степени негостеприимны?

— В замке нет никого, кроме старого привратника и благочестивого отшельника.

— Так что же?.. Они отопрут…

— Едва ли! Вечером привратник запирает ворота и засыпает. Старик спит крепко, и он нас не услышит. Отшельник же, как говорят, в это время молится в капелле, и уж, конечно, поверьте, что нам лучше подождать до завтра.

Я послушался таких убедительных доводов и решился дождаться утра.

Хозяева насыпали для меня в углу комнаты сухих листьев папоротника. Я бросился, не снимая моей пилигримской одежды, на эту импровизированную постель и скоро заснул глубоким сном. Дровосек, как обещал, разбудил меня утром.

— Если вам угодно, мы можем отправиться в путь, — сказал он мне.

Я тотчас встал и приметил с сильным огорчением, что ужасно страдаю от вчерашнего ушиба. Колено мое распухло за ночь и вся нога как будто одеревенела. Однако я хотел непременно попасть в замок в этот день и, несмотря на боль, пошел за моим проводником. Хотя я и опирался на свой пилигримский посох, но все-таки сильно хромал и шел так медленно и с таким трудом, что только через пять часов дошли мы до входа в прогалину, из которой виден был замок Тет-Фульк. Не имея более нужды в проводнике, я сунул ему в руку несколько золотых монет, которые он принял с глубокой признательностью, и отпустил его, потом продолжал свой путь. Наконец я кое-как дотащился до замка.

Это было огромное укрепленное здание, окруженное широкими и глубокими рвами. Высокие стены, потемневшие от времени и поросшие мхом, имели зловещий и ужасающий вид. Четыре огромные башни, омывавшие свой фундамент в зеленоватой воде рвов, стояли по четырем углам замка. Остроконечная колокольня капеллы возвышала над крышей свой шпиц и гербованные флюгера. Эта угрюмая и безмолвная масса производила неприятное и странное впечатление. Ни одного живого существа не видно было в окружности. Ни малейший шум не доходил до слуха. Все здесь напоминало холодное и мрачное спокойствие могилы. С первого взгляда можно было угадать, что угрюмое здание давно оставлено владельцами и пусто. Можно было подумать, что это один из тех проклятых замков, о которых так часто говорится в рыцарских романах.

Я прошел подъемный мост, висевший над рвом, и дошел до главных ворот. Железная цепь приводила в движение колокол, находившийся внутри. Я дернул за эту цепь. Тотчас раздался звон колокола, и эхо печально повторило его на широком дворе и огромных лестницах. Прошло несколько минут, но никто не отвечал на мой зов. Наконец я услыхал тяжелые, медленно приближавшиеся шаги, маленькая калитка, сделанная в воротах, повернулась на своих петлях, и я увидал старика, сгорбленного от старости, с волосами белыми, как снег, и одетого точно так, как одевались при добром короле Генрихе IV.

— Что вам угодно? — спросил он с мрачным видом.

— Я желал бы войти в замок.

— Замок пуст, владельцы умерли. Вам нечего здесь делать…

И он уже хотел было затворить калитку, но я с живостью остановил его и сказал:

— Я дал обет… касающийся спокойствия души вашего последнего господина — Фулька де Фулькера, и для исполнения этого обета я должен видеть тет-фулькского отшельника.

— Это другое дело. Войдите.

Двор, в котором я очутился, был огромен и окружен, подобно монастырю, длинными галереями и аркадами. Старик обернулся ко мне и продолжал:

— Отшельник в капелле, пойдемте, я провожу вас.

Он вел меня сквозь лабиринт лестниц и коридоров. Снаружи замок прекрасно сохранился, без сомнения, вследствие толщины и прочности стен, но я не могу дать вам точного понятия о внутреннем разрушении. Повсюду плиты расселись, пол опустился, своды угрожали падением. Ни в одном окне не было стекол, и ночные птицы свободно вили гнезда в залах и коридорах.

По мере того, как мы проходили по коридору, в ушах моих все яснее и яснее звучал жалобный голос, певший молитвы по умершем. Скоро я распознал De profundis. Это похоронное пение произвело на меня грустное впечатление и показалось печальным предзнаменованием. Старик отворил наконец одну дверь и пригласил меня войти в капеллу, но сам пошел за мной.

Отшельник, которому поручено было служить в этой капелле и содержать ее в чистоте, дурно исполнял свою обязанность, потому что там еще более, чем в других местах, все было в самом жалком запустении. Сырая трава росла между плитами, резные украшения, почти сгнившие, отделялись от стен, занавесь алтаря была разорвана, окна вместо стекол во многих местах были заклеены обрывками холста от старых картин.

Отшельник все пел. Он был в изношенной рясе и казался еще молод, но худ, без сомнения, от умерщвления плоти. Я опустился на колени и стал молиться шепотом, ожидая, когда он кончит молитву об усопших. Он кончил, и я отвечал: аминь! Отшельник обернулся и, увидев меня, спросил, как и старый привратник:

— Что вам угодно?