Королева викингов, стр. 97

— Вот мы и приехали, — сказал Сигурд, вложив в голос все веселье, на какое был способен. — Теперь нас ждет более радостная жизнь, чем в недавнее время.

— Не надолго. — Голос Хокона звучал глухо. — Я хочу быть с народом, который считал бы себя моим.

На протяжении пути на север он говорил мало и все время чувствовал себя угнетенным. Сигурд чуть заметно нахмурился, посмотрел на Брайтнота, ехавшего слева от короля — дорога как раз позволяла двигаться троим всадникам в ряд, — и задал прямой вопрос, который уже не раз готов был сорваться с его языка:

— Священник, разве ты не уговорил своего бога простить ему то, что он был вынужден сделать поневоле?

— Я исповедовал его со всем доступным мне прилежанием, ярл, — ответил Брайтнот, который и сам все время был очень немногословен и встревожен. И продолжил, обращаясь уже главным образом к королю: — Когда мы вернемся на юг, я напишу епископам в Данию и выясню, требуется ли тебе какая-нибудь дополнительная епитимья.

Он ни разу еще не говорил этого, хотя многократно повторял эту фразу в мыслях. Хокон поднялся в стременах. Изо рта у него вырвалось большое облако пара.

— В Данию? — во весь голос крикнул он. Командиры дружины, ехавшие следом, вздрогнули.

— Ни одного нет ближе… сын мой. А плавать зимой через моря… — Пухлые щеки Брайтнота под капюшоном плаща вспыхнули. — Ничего не бойся. Сокрушающееся сердце — вот самая приятная Христу жертва.

— Просить датчан… епископов Харальда Синезубого, друзей Эйриксонов…

Навстречу галопом скакал человек. Он натянул узду коня перед самыми путешественниками. Они тоже остановились. Сигурд узнал одного из тех дружинников, которых он оставил охранять Хлади на время своего отсутствия.

— Что случилось, Кетиль? — спросил он.

— Король, ярл, плохие новости, — ответил воин. — Как только мы заметили ваше приближение, я решил, что лучше всего будет поехать вперед и сразу все сказать вам.

— Ну?

— Нам доставили известие на корабле. — Даже зимой, когда ветры редко бывали попутными и погоду трудно было предсказать, сообщение по морю часто осуществлялось быстрее и легче, чем по тяжелому сухопутному пути. — Король, тебе это очень не понравится. Вскоре после того, как ты выехал сюда, четыре корабля, полных людей, прибыли в Моерр. Они сожгли все три… три твоих святилища и убили служителей.

Брайтнот безостановочно крестился.

— Церкви? — срывающимся голосом воскликнул он. — Их священники? О, всеблагой Господь!..

— Викинги в это время года? — рявкнул Сигурд.

— Нет, ярл. Они не скрывали своих имен. Это были тронды, король, во главе с их вождями Тором, Осбьёрном, Торбергом и Ормом. Тем временем, как мне удалось узнать, другие подстрекали бондов в округе против твоего Бога.

— Но они не собираются восставать, ведь правда? Сообщи им, что король участвовал в жертвоприношении!

Хокон вздохнул.

— Да, и этого уже нельзя исправить. — Он расправил плечи и заговорил так холодно, что даже воздух, казалось, остыл еще сильнее: — Нет, Сигурд, я не стану сидеть в этом змеином гнезде. Завтра же я отправлюсь домой. А в следующий раз приду в Траандло с большой силой, которой хватит на то, чтобы отплатить им за злую волю и злые деяния.

За всю долгую жизнь, которую прожил ярл, мало кому доводилось видеть его растерянным.

— Нет, господин!

— Надлежит прощать врагам своим, — подхватил Брайтнот.

— Король, это безумие угрожать им, уже не говоря о том, чтобы воевать со своими собственными норвежцами, — настаивал Сигурд. — Да еще и здесь, в Траандло. Здесь лежит сердце силы Норвегии.

— Не трать слов понапрасну, — прервал его Хокон. — Я больше не слышу тебя.

Они пришпорили лошадей и молча поехали к поселку.

XIII

Снег уже понемногу сходил с земли, но последние хлопья все еще продолжали порой сыпаться с неба. День был очень пасмурный, и видно было совсем недалеко. Неподвижный воздух давил влажностью. От стоявшего на отшибе флигеля Гуннхильд длинный дом ее сына короля Харальда и постройки вокруг него казались бесформенными темными пятнами. Королева жила в маленьком доме со стенами из бревен, проконопаченных мхом, и с дерновой крышей. Сарай и три хлева пустовали. Харальд переселил жившего здесь бонда и его семейство в другое место.

Для матери он богато обставил и украсил этот дом, и теперь там она встретилась с ним и его братьями; сразу семеро королей собрались вместе. Своим слугам и служанкам она велела на это время уйти в длинный дом. Это никого не удивило. Она уже не раз отсылала их прочь, когда не хотела, чтобы кто-нибудь знал, чем она занимается. Молодой Киспинг отправился туда во главе всех домашних, гордо задрав голову; он вполне понимал, насколько полезен своей госпоже.

В очаге невысоким ровным голубым пламенем горел торф; он давал достаточно тепла, а дым его обладал более приятным запахом, чем дровяной. Свет поступал не от простых каменных ламп, а от свечей — восковых свечей, — установленных в медных подсвечниках. Пол был устлан свежесрезанным тростником, на стенах висели гобелены, вокруг очага были расставлены по кругу кресла; повсюду виднелись меха, вышивки, янтарь, серебро и золото.

Мужчины держали рога зубра, наполненные пивом; Гуннхильд пила из стеклянного кубка. Бочка стояла поблизости. Молодые короли сошлись сюда не для того, чтобы пить, хотя Рагнфрёд, похоже, испытывал жажду: он уже второй раз наполнил рог.

Гамли, как старший, первым взял слово.

— Ну, мать, — как всегда, прямо спросил он, — почему мы здесь?

Она ненадолго задержала взгляд на его лице — как же он был похож на Эйрика, — а затем оглядела всех остальных. Гутхорм, походивший на ее отца, но не умевший читать руны. Харальд, почти точное подобие деда, его тезки. Рыжеволосый Рагнфрёд. Беловолосый Эрлинг; на его лице с резкими чертами видно обычное напряженное выражение. Гудрёд с каштановыми локонами, карими глазами, крупным крепким телом. Коренастый, белокожий Сигурд; на лице у него все еще не борода, а желтый юношеский пух, но он уже побывал в своем первом боевом походе.

И она… По ней еще не видно ее возраста. Почти не видно.

Рагнфрёд хихикнул:

— Потому что она захотела, чтобы мы приехали. Почему же еще?

Она улыбнулась и ответила им всем:

— Вы согласились с вашим братом Харальдом, что встретиться будет полезно, а его дом подходит для этого лучше всего.

— Вовсе нет, — возразил Гамли, поселившийся на острове Фюн. — Но, поскольку он хотел этого… — Он пожал плечами.

— И поскольку он устроил нам прекрасный пир и держит много пригожих девок… — Сигурд искоса посмотрел на братьев и мать.

— Давайте перейдем к делу, — сказал Харальд.

Братья закивали. Конечно, он был только третьим по старшинству, но почему-то так получилось, что он чаще других брал на себя инициативу.

— Да, как вы, конечно, предположили, это была мысль матери, — продолжал он. — Мудрая, как и все ее мысли.

— И теперь ты, королева, скажешь нам то, что хотела? — негромко спросил Гудрёд, питавший, вероятно, больше всех почтения к матери.

— Харальд, естественно, уже знает, — ответила. — Мы ни с кем не делились этим. Здесь, в моем доме, вам будет бесполезно кого-либо расспрашивать, подслушивать или с кем-то болтать.

Рагнфрёд сразу позабыл о своей веселости. Он наклонился вперед.

— Говори же, умоляем тебя, — попросил он чуть дрожащим голосом.

Эрлинг впился в него взглядом, как будто его сердило то, что тот заговорил. Возможно, так оно и было. Гуннхильд знала, что, кроме нее, он не согласился бы уступить ни одной женщине — разве что это будет его дочь, — ну и, конечно, ни одному мужчине.

— Нет, первым будешь говорить ты, Харальд, — сказала она.

— О, тут все совершенно ясно, — сказал тот. — Подумайте сами: и мы, и король Трюггви из Викина то и дело совершаем набеги без всякой выгоды, почти без добычи, да и той становится все меньше и меньше, поскольку прибрежные полосы разграблены дочиста. Если бы король Харальд Синезубый не был так занят делами распространения христианской веры в Дании, он, несомненно, задал бы нам вопрос, почему мы продолжаем делать это после того, как он дал нам столько всего. Он не станет долго терпеть это.