Королева викингов, стр. 38

И вот внезапно эти знания ей потребовались.

Конунг Харальд, находившийся у себя в Викине, получил известие о том, что в Хёрафюльки есть некто, о ком с каждым днем все шире расходится слава волшебника. Этот человек — его звали Витгейр — предсказывал будущее, привораживал сердца дев к мужчинам, наводил и отводил порчу для тех, кто платил ему. Харальд решил, что, если он без всяких предварительных объяснений прикажет убить Витгейра, в той местности может возникнуть сильное недовольство. Поэтому он отправил туда гонца с приказом немедленно прекратить все колдовские занятия. Ответ, доставленный гонцом, был в стихах.

Король побелел лицом. Стихи — неважно, были они заклинанием или нет — обладали силой сами по себе. Они затрагивали душу.

Когда Гуннхильд услышала об этом, то сразу поняла, что произошло. Харальду напоминали о том, что Рёгнвальд Длинная Кость был одним из его сыновей от Снаэфрид, которая была ведьмой, если не хуже. В свое время он простил сыновьям их происхождение и сделал тех из них, кто еще оставался в живых, королями областей. Но Рёгнвальд сам взялся за изучение колдовства, достиг в нем могущества и собрал остальных вокруг себя. До отца почти не доходили известия об этом — мало кто был до конца уверен в том, что сын конунга занимается колдовством, а еще меньше народу осмелились бы сообщить об этом, — хотя жители Упланда, где он правил, все сильнее трепетали перед своим правителем. До сих пор Харальд закрывал глаза на поведение сына и знать ничего не хотел. А теперь ему в лицо бросили, что рядом с Рёгнвальдом Длинной Костью такие, как Витгейр, — просто комары, едва ли достойные того, чтобы их прихлопнули.

Конунг Харальд ничего не сказал. Однако вскоре он отозвал Эйрика в уединенную комнату, где никто не мог их подслушать.

Уже совсем стемнело, когда Эйрик возвратился в дом, предназначенный для него в этом отцовском имении. Войдя в спальню, он застал Гуннхильд бодрствующей. Полностью одетая, она сидела на высоком трехногом табурете и смотрела в пламя единственной зажженной лампы. Время от времени ее застывший взгляд поднимался вверх вслед за струйкой дыма, которая странным образом — ночь была почти безветренной — металась из стороны в сторону и извивалась. Тусклый свет отбрасывал слабый желтоватый отблеск лишь на лицо королевы. Вся комната была заполнена мраком, сливавшимся с теменью за раскрытым окном.

Когда она поднялась, шелест ее юбок прозвучал в окружающей тишине, как гром. Глаза ее, отыскивающие его взгляд, казались неестественно огромными, зрачки были расширенными, как у кошки, разгуливающей в темноте, белки мерцали.

— Мне кажется, что у тебя есть новости, — полушепотом сказала она.

Гримаса Эйрика нисколько не походила на улыбку.

— Ты отлично это знаешь.

— Не мог бы ты поделиться ими со мною?

— Что ж, все равно ты скоро все узнала бы. Я должен сделать одну вещь, которую сам давно желал. Конунг Харальд наконец принял решение. Завтра я собираю людей и получаю провизию, необходимую для трудного сухопутного путешествия. Еще днем позже мы отправимся, чтобы покончить с Рёгнвальдом Длинной Костью.

— Я… я предчувствовала это.

Во взгляде Эйрика мелькнула тень, впрочем, если у него и возникли вопросы, он решил не задавать их.

— Слишком долго он водит дружбу с троллями, — категорически сказал он. — Это открытый вызов нашему отцу. Будет лучше, если мы опередим его, что бы он там ни затевал.

— Я думаю, что это может иметь прямое отношение к тебе.

Эйрик кивнул:

— Если он будет жив, когда умрет наш отец, то может попытаться захватить верховную власть над всей Норвегией, которую отец хочет оставить мне.

А если ему это удастся, то какая участь может ожидать их сыновей? Гамли, бойкий, веселый, с льняными волосами, бегающий повсюду, скоро будет готов к тому, чтобы поехать на воспитание в какой-нибудь дом, где будут добры к нему. Рёгнвальд, тезка врага-родственника, но назван в честь великого ярла, а не короля-колдуна; он уже научился ходить и старательно пытается начать говорить. Гутхорм, совсем недавно покинувший колыбель… И тот, который появится на свет после Гутхорма, и следующий… Кровь ее и Эйрика, жизнь и слава, которой предстоит намного пережить жизнь. Снаружи донесся крик совы, голос темноты и забвения.

— Не только он один; многие другие твои братья стремятся к тому же самому, — заметила Гуннхильд.

Те из них, кто правил собственными землями, склоняли народ на свою сторону немереными обещаниями. Другие ходили в викинги и участвовали в иноземных войнах не для того, чтобы дать выход своей ярости, а чтобы набрать надежную дружину. Они с Эйриком уже не раз говорили об этом.

Он пожал плечами:

— Что ж, главное — начать…

Из темноты вновь донесся крик совы, потом еще и еще раз. Гуннхильд показалось, что птица вонзает в нее свои страшные когти. Она схватила Эйрика за обе руки.

— Я знаю кое-что из того, что ведомо Рёгнвальду Длинной Кости. Ты думаешь, что он не узнает о том, что ты выступил против него? Что он будет просто сидеть на месте и ждать?

— У него не будет времени собрать против нас войско.

— Но наслать на тебя смерть — оползень на дороге, скоротечную болезнь, ужасные видения, безотчетный страх… Нет, выжди немного, чтобы получше подготовиться. Позволь мне помочь тебе!

— И позволить ему проведать об этом? Дать ему возможность запятнать мое имя связью с сейдрами? Нет! В Гауле твои уловки принесли тебе не так уж много пользы, не так ли?

Потому что хёвдинг Торир был проницателен, а Эйвинд Хвастун оказался глупцом, с горечью подумала Гуннхильд. Или, возможно, потому что норны неразрывно сплели ее судьбу с судьбой Эгиля Скаллагримсона. Она сглотнула подступивший к горлу комок.

— Ты мужчина, — произнесла она со вздохом. — Я могу лишь дать тебе в дорогу свои надежды.

Ответ мужа изрядно удивил ее.

— Нет, Гуннхильд, я не скажу, что это неразумно, — медленно проговорил он. — Скорее, напротив. — Он обхватил ее обеими руками за талию и привлек к себе.

XII

На третий день после отъезда Эйрика Гуннхильд сказала своим служанкам, что хочет провести наступающую ночь одна. Они должны устроиться на ночлег где угодно, только не в доме.

— Мне необходимо подумать, и, возможно, я смогу увидеть вещий сон, — сказала она. — Если вы вдруг что-нибудь увидите или услышите, то все равно не заходите в дом. — Она прищурилась. — И еще: для вас же будет лучше, если вы не станете болтать об этом.

Когда спустился вечер, королева закрыла ставни на всех окнах и заперла дверь на засов. Погода изменилась: вызывающе посвистывал ветер, шелестел дождь. Язычки пламени в лампах вздрагивали, поднимавшиеся от них струйки дыма метались по комнате. Сумрак на глазах сгущался, и из углов полезли тени, уродливые, как тролли. Гуннхильд отперла сундук. Из-под драгоценных шелков она вынула то, что ей было нужно, и отнесла это в спальню. Дверь спальни она тоже заперла.

Пока сушеные грибы из тех, к которым большинство народа старалось даже не прикасаться, размокали в миске с водой, она разложила по местам все остальное, что ей было необходимо, и сбросила с себя одежду. Холодная сырость тут же покрыла поцелуями ее кожу. Гуннхильд распустила свои уложенные узлом волосы; волнистые локоны рассыпались по плечам и спине. Все ее одеяние теперь состояло из ожерелья из орлиных перьев, волчьих зубов и когтей дикой кошки. Чтобы собрать все это, потребовались годы, деньги и великая осторожность. Главным образом, она добывала амулеты у охотников, которые были достаточно бедны, чтобы за деньги искать то, что ей было нужно, и достаточно запуганы, чтобы крепко держать язык за зубами. А плела и вырезала все она своими собственными руками.