Королева викингов, стр. 3

Длинный дом размещался на южной стороне двора. Его стены из вертикально поставленных, плотно пригнанных одно к другому отесанных с трех сторон бревен, закругленной частью наружу, были выкрашены в черный цвет и расписаны красными рунами и изображениями чудовищ, которые должны были отгонять ночных духов. Через несколько окон, затянутых дочиста отмытыми бычьими пузырями, в дом проникало немного дневного света, если, конечно, приделанные изнутри ставни были раскрыты. Двускатную крышу покрывал лежавший на часто расположенных крепких балках дерн, весело зеленевший свежим мхом и только-только начавшей прорастать травой. Из щелей возле конька поднимались к небу струйки дыма.

Во дворе толпились женщины, дети, наемные работники и рабы, взбудораженные неожиданным появлением гостей. Яростно брехали собаки. Встревоженные вороны носились в воздухе, суматошно взмахивая крыльями и громко каркая, словно смеясь. За плетнем зеленела березовая роща, за ней уходили вверх склоны холмов, на которых среди облепленных лишайниками валунов тянулись к свету кусты и карликовые ивы, а позади виднелись горы. Легкие, как пух, ослепительно белые облака безмятежно проплывали по безграничной синеве неба. Внизу сверкал фьорд.

Гуннхильд пробралась сквозь толпу и оказалась почти прямо за спинами отца и Эйрика. Мать вышла к передней двери встречать гостя. Увидев, что никакой опасности нет, она облачилась в хорошую одежду — если не самую лучшую: плиссированное льняное платье, поверх которого надела роскошную накидку, застегнутую на плечах серебряными фибулами; шею украшало янтарное ожерелье, а поверх уложенных короной тяжелых кос, которые тоже были янтарного цвета до тех пор, пока седина не посеребрила их, повязала платок. На поясе у нее висела связка ключей, позвякивавших при каждом движении. Она была миловидной женщиной, высокой и хорошо сложенной, с прямым пристальным взглядом синих глаз. Правда, за последнее время она похудела, и на скулах у нее появились несходящие пятна румянца.

— Приветствую тебя, Эйрик Харальдсон, — звучно произнесла она. Она уже давно узнала имя гостя — ей сообщил его примчавшийся с причала мальчишка. — Меня зовут Крака, я жена Эзура. Прошу тебя пожаловать в наш дом. — Она взмахнула рукой. — Это наши сыновья. — Желтоволосый Ольв и рыжеволосый веснушчатый Эйвинд неуклюже вышли вперед, сказали все, что следовало, и вновь отступили, чтобы смотреть со стороны.

На Гуннхильд Крака лишь взглянула. Девочка почувствована, как к ее щекам прилила кровь, а потом она похолодела от гнева. Да, она ведет себя не так, как подобает госпоже, выглядит неблаговоспитанной, но разве должна она из-за этого остаться безымянной перед блестящим сыном конунга?

Впрочем, она проглотила обиду. Все равно она сделает так, чтобы он как-то узнал о ней.

— Я слышал о тебе, госпожа, — ответил Эйрик. — Ты дочь Рёгнвальда Эюстейнсона, который был ярлом Северного Моерра и наместником Раумсдальра. Я не ошибся?

— Да, это я. — Ее ответ прозвучал резко. Ее мать происходила из хорошей фермерской семьи и была некоторое время наложницей ее отца, но, когда Эзур Сивобородый прибыл просить руки девушки, ярл, вероятно, решил, что лучшее, что он может сделать в таком случае, это выдать за этого жениха свою побочную дочь. Установить таким образом связи с хёвдингом с Севера было совсем неплохой мыслью.

Она закашлялась. Гуннхильд заметила, что она сглотнула, а не плюнула, как обычно.

Губы Эйрика тронула жесткая улыбка.

— Пока твой отец был верным другом моего отца, — сказал он, — он имел и честь и выгоду.

Крака неохотно кивнула:

— Да, это правда.

А Эйрик продолжал без всяких обиняков:

— Правда и то, что мой отец объявил вне закона сына Рёгнвальда Хрольва Пешехода за резню, которую тот учинил на норвежском берегу. Но всем известно, что Хрольв прекрасно устроился на Западе.

Правда и то, что двое моих единокровных братьев сожгли твоего отца. Но один из них уже умер, а второго мой отец конунг Харальд отослал от себя. Он сделал твоего брата Торира ярлом Моерра и дал ему в жены собственную дочь Алов.

После этих слов Крака наконец улыбнулась в ответ. Она хорошо знала то, о чем говорил Эйрик, но для гостя перечислить все это перед порогом ее дома — значило проявить доброжелательность и уважение. А еще большее значение такой поступок приобретал, когда его совершал человек, известный своей суровостью и горделивостью. Но, несомненно, он помнил и о том, что титул ярла по своей значимости уступал только конунгу.

— Позволь мне преподнести тебе рог меда, прежде чем я попытаюсь приготовить достойную тебя трапезу, — сказала она.

Гуннхильд не удалось уклониться и пришлось помогать обносить гостей медом. Но, занимаясь этим, она смотрела, слушала и думала. Думала она и ночью, и на следующий день, и потом.

Дружина Эйрика состояла из дюжих шумных людей. Девочка слышала, как многие из них хвастались не только своими подвигами, но и своим предводителем. Эйрику было двенадцать зим от роду, когда отец впервые отпустил его в викинг. Он, самый любимый сын короля, обошел всю Балтику, Северное, Ирландское и Белое моря, побывал в Вендланде, Дании, Фрисланде, Саксонии, Шотландии, Англии, Уэльсе, Ирландии, Франции, Финляндии, Бьярмаланде — иногда торговал, но чаще сражался, грабил, поджигал и возвращался домой с богатой добычей и пленниками. Гуннхильд вспомнила рассказы своего отца о его собственных набегах. Они бледнели перед тем, что она услышала в эти дни. Ее сердце колотилось и никак не желало успокоиться.

А рабы копошились поблизости, занимаясь своими непритязательными делами; никому не нужные мужчины, неопрятные женщины, казавшиеся много старше своего истинного возраста. Эзур был груб с ними не более, чем это было необходимо, но эти люди видели от него гораздо меньше доброты, чем его лошади. Если год был плох, он не задумывался над тем, чтобы в день зимнего солнцестояния принести одного из них, совсем изработавшегося, в жертву Одину, повесив раба на священном дереве. Свободные работники, взятые из бедных семей, не способных прокормить всех, жили немного получше. Эзур неплохо обращался с надсмотрщиками и намного грубее — с теми, кого он называл своими ручными финнами и без кого он никогда бы не добился таких успехов в охоте на лесных и морских зверей. Впрочем, все они жили примерно одинаково — земледельцы, мелкие фермеры и рыбаки, — ютились в сложенных из дерна хижинах и рвали жилы в тяжелом труде на неродящих полях или на веслах лодок, которые часто не возвращались к берегу. Они постоянно боялись голода, шторма, болезни, да и сам отец сегодня всерьез подумал, что викинги намереваются напасть на него.

Каким красивым был Эйрик, какими роскошными были его одежда и снаряжение, как важно он держался! Ему нечего было бояться; пусть мир боится его. Как же богато он, наверное, содержал свои дома! Там было не только золото и другие прекрасные вещи, но и множество воинов, скальдов, торговцев, всяких чужеземцев! Там знали новости отовсюду! А что такое Ульвгард, как не жалкая, всеми забытая застава?

А когда начнется пир, хозяин с гостем будут соперничать, одаривая друг друга. Гуннхильд знала, что отец не сможет сравниться в этом с Эйриком.

Может быть Эйрик привез с собой скальда, который сложит вису [3] в честь отца. Какой же пустой она покажется тем, кто будет ее слушать…

Гуннхильд спохватилась. Она чуть не разлила все, что несла на тяжело нагруженном подносе. Нет, подумала она, никогда она не станет никому подчиняться и ни за что не останется в безвестности.

III

Сейя не родила Эзуру детей. Неизвестно, случайно ли это произошло или же она втайне от всех прибегла к своему ведовству. Люди побаивались финку и считали, что лучше держаться от нее подальше. Крака вскоре заявила, что не желает больше видеть эту ведьму в доме. Эзур не стал возражать и приказал, чтобы для наложницы выстроили жилье на изрядном расстоянии от поселения. В теплое время она приглядывала за свиньями, пока те бродили на свободе, питаясь подножным кормом. Она настолько хорошо умела обращаться с животными, что это еще больше усиливало тот суеверный страх, который испытывал к ней народ. А Сейя тем временем выращивала для себя лук, собирала коренья, травы и ягоды. Хлеб, молоко и вяленую рыбу ей давали в поселке, если бы не это, она вовсе не ходила бы туда. Эзур, когда ему приходило в голову навестить ее, мог иногда принести ей кувшин пива, хотя со временем его посещения делались все более редкими. Зато Гуннхильд часто навещала финку.