Королева викингов, стр. 15

Тем не менее он не терял надежды поладить миром с семьей Торы. Взад и вперед по морю пересылались послания. Делу помогло то, что Скаллагрим в детстве воспитывался вместе с Ториром. Бьерн и Тора возвратились в Норвегию. Торольв, которому давно уже не сиделось дома, отправился вместе с ними. Осгерд, маленькая дочь Бьёрна и Торы, осталась в Борге на воспитании у Скаллагрима и Беры.

Бьёрн поселился в поместье своего отца. Торольв остался там также, и его принимали с великим радушием. Весной он и Бьёрн снарядили корабль, набрали дружину и отправились в викинг на Балтику. Вернулись они с хорошими трофеями и после возвращения направились к Ториру Хроальдсону.

Эйрик, любимый сын конунга Харальда, прибыл туда же вскоре после них. Он в детстве воспитывался у Торира, почитал его почти как отца и навещал при каждом удобном случае.

Торольв и Бьёрн прибыли туда в карфи, принадлежавшей Торольву. Судно было маленьким подобием драккара, имело тринадцать пар весел и команду из тридцати человек. Красивое, ходкое, хорошо управляемое суденышко было раскрашено яркими цветами. Бьёрн заметил, что Эйрик часто подолгу стоял возле причала, рассматривая его. Он посоветовал Торольву подарить ателингу [11] Норвегии его судно. Тот послушался, и Эйрик вознаградил его своей дружбой.

Гнев, который король Харальд питал к дому Квельдульва, так и не иссяк. Он не разрешил Торольву явиться перед ним, но все же, ради Эйрика, согласился оставить его в покое.

Торольв оставался в Норвегии в течение нескольких лет. На первых порах они с Бьёрном каждое лето отправлялись в викинг, а зиму проводили у Бриньёльфа или Торира.

Но Харальд старел, его силы пошли на убыль, и он стал все больше и больше перекладывать королевские обязанности на Эйрика. Начал он с того, что передал сыну в полное управление Хологаланн, Северный Моерр и Раумсдальр. Эйрик собрал сильную собственную дружину. Между сыновьями Харальда уже случались поединки со смертельным исходом, и Эйрик счел нужным заранее принять меры. Торольв Скаллагримсон присоединился к этой дружине и скоро занял в ней высокое положение. Лето он по-прежнему проводил в набегах, но почти все остальное время оставался рядом с Эйриком.

Однажды весенней порой Эйрик решил, что Бьярмаланд в Белом море успел достаточно оправиться и там можно рассчитывать на хорошую поживу. Кроме того, он почувствовал, что там происходят какие-то не очень нравящиеся ему события. Место Торольва было на носу передового корабля; когда же шли бои — а биться дружине приходилось часто, и сражения эти были жестокими, — он держал знамя Эйрика.

XI

Солнце, совершавшее свои бесконечные летние круги по небу, заливало мир светом, который дробился в кронах деревьев и лишь кое-где пятнами пробивался до самой земли. Листья светились золотом. Белые березы и серебристо-серые рябины возносили свои стройные стволы над густым подлеском. Под соснами и елями темнели плотные тени. Прохладный неподвижный воздух был полон влажными запахами.

Вуокко, высматривавший звериные следы, резко остановился, поднял руку и склонился к земле. Гуннхильд, державшаяся у него за спиной, тоже замерла и оглянулась назад, на Аймо. Второй колдун крепко стиснул зубы.

Они уже давно ходили по лесу, оставив только-только пробудившееся стойбище. Гуннхильд чувствовала, что прошла очень много; а ведь они столько же шли по ровному месту, сколько продирались сквозь кусты или брели, увязая в грязи, по болотам. И все равно это было лучше, чем ежедневные походы финских женщин, в которых она должна была принимать участие. Но она всей душой ненавидела одежду, в которую была сегодня облачена: мужские штаны и длинную куртку, ненавидела даже сильнее, чем ту одежду, которую ей приходилось носить каждый день. Хотя она понимала, что сейчас никак не смогла бы обойтись без мужской одежды, но все равно она явственно ощущала, что от нее прямо-таки разит той извращенностью, которая, как шепотом говорили между собой норвежцы, окружает сейдров.

Людей облепляло густое облако нудно звенящих комаров. От них по крайней мере защищала чемерица, которой Гуннхильд тщательно натерла кожу. Дома эта хитрость никогда не помогала ей так, как здесь. Давая ей горсть листьев, Вуокко сказал, что он пел над ними.

Чемерица содержала в себе яд, как и борец. [12] В голове девушки мелькнула мысль: насколько странно, что одна и та же вещь могла и помогать и вредить, давать здоровье или смерть. Она узнавала жуткие вещи.

Вуокко указал на землю.

— Смотри, — сказал он, — лиса прошла. — Гуннхильд легко понимала его; оказалось, что она не так уж плохо учила финский язык дома. Колдун показал ей чуть заметный след, который она сама ни за что не заметила бы. — Ты должна научиться разбираться в животных не хуже, чем в растениях. Понимать землю, воды, погоду. Только так ты сможешь получить власть над ними.

— Но деве вряд ли пригодятся навыки, необходимые простому следопыту, — заметил Аймо.

Вуокко выпрямился.

— Мир для всех един, — холодно ответил он.

— Мы оба хорошо это знаем, и ты тоже должна знать. И все же, кто сможет когда-либо понять весь мир целиком? И почему я должен призывать добычу ко мне, когда ее с успехом могут поймать ловушка или запруда?

— Я только показывал, что… Дайте-ка я в таком случае сделаю что-нибудь посильнее. — Вуокко опустил руку. — Стойте смирно, вы оба. Смотрите туда.

На стоявшей поблизости ели суетилась белка, то скрываясь в ветвях, то вновь выскакивая оттуда, словно ярко-красная молния. Вуокко свистнул. Белка замерла на месте от неожиданности. Человек смотрел прямо на зверька. Белка сидела на том же месте, словно окоченевшая. У Гуннхильд перехватило дух.

— Если ты решил употреблять священное знание ради похвальбы, то я лучше постараюсь найти ему более полезное применение, пока оно не повернулось против нас, — сказал Аймо. — Освободи это животное.

Вуокко нахмурился, но сделал рукой нужный жест. Белка гневно зацокала и понеслась вверх по дереву. Вуокко взглянул на Гуннхильд.

— Это было сделано не для забавы и не для хвастовства, — сказал он, и в его голосе слышалось даже какое-то подобие теплоты. — Я знаю, как тебе надоело жить в племени. Ты должна видеть, что это время тратится не впустую.

Аймо снял с плеча короткий лук и вынул стрелу из колчана. Прежде чем наложить стрелу на тетиву и натянуть лук, он что-то пошептал над ней. Вуокко пристально глядел на Гуннхильд. Комары однотонно звенели. Где-то неподалеку гоготал дикий гусь.

Тетива коротко прозвенела, и белка рухнула вниз посреди прыжка. Струйка крови тянулась за ней, словно хвост падающей звезды.

Аймо шагнул вперед и поднял добычу из куста, в который она упала. Держа убитого зверька в левой руке, правой он извлек стрелу.

— Я никогда еще не видела такой меткой стрельбы! — не скрывая изумления, воскликнула Гуннхильд.

Аймо рассмеялся.

— Дело в стреле. Смотри. — Он показал испачканным кровью пальцем отметки, вырезанные на стержне. — Я сделал их и пел над ними. И теперь стрела всегда попадает точно туда, куда я ей скажу. — Он посмотрел на убитого зверька. — Прости меня, брат. Это было сделано ради обучения знаниям, которые скрепляют мир воедино. Пусть твой дух играет, не зная забот. — Он положил тельце наземь и сделал над ним знак.

— Да, этому ты тоже научишься, дева, — сказал Вуокко, — хотя это, в общем-то, мелочь.

Гуннхильд подумала, что если бы целью оказался человек, то это была бы совсем не мелочь. Кожа ее покрылась мурашками.

— О, я и сам могу ловить добычу, — заявил Аймо. — Когда наступит зима, я на лыжах смогу догнать все, что умеет бегать.

— Думаю, что меня ты не настигнешь, — прорычал Вуокко.

Уже не первый раз между колдунами назревала ссора.

— Конечно, вы оба отличные охотники, — поспешно вмешалась Гуннхильд. — Но я-то женщина. Мне придется идти своим путем, пользуясь одним только знанием. — Она перевела дыхание. Ее вдруг зазнобило. — Таким, как умение выходить душой из тела.