Королева викингов, стр. 115

Хокон Сигурдарсон, внимательно слушавший говорившего, наклонился вперед.

— Не могли ли то быть Эйриксоны? — громко спросил он.

Король Хокон почувствовал внезапный прилив ярости. Вовсе не к этим проблемам хотел он вернуться домой.

— Почему ты так решил? Ведь они ничего не делали? — рявкнул он.

— Возможно, они желают убаюкать бдительность норвежцев, — задумчиво ответил его тезка. — У твоих королей Трюггви и Гудрёда за последнее время было просто-таки до странности мало всяких тревог, не так ли?

— Я уже по горло сыт людьми, готовыми пугаться чего угодно, словно цыплята. Нет, больше чем по горло.

Гида легко коснулся руки мужа.

— На самом деле все хорошо, — сказала она ему, — не считая того, что я сильно соскучилась по тебе. — Ее лицо прояснилось. — Я жду не дождусь, пока ты увидишь нашу дочь. Маленькая Тора — как она подросла! Веселая и хорошенькая… — Впрочем, этот разговор не годился для мужского общества. — В любой момент, когда только ты пожелаешь. Она будет так рада…

Обстановка в зале становилась все веселее. Пухленькая молодая женщина поднесла Хокону Сигурдарсону наполненный рог. Наклонившись так, чтобы он видел ложбинку между грудями, она негромко, но без робости заговорила с ним.

Он рассмеялся.

— Значит, это ты? Как тебя зовут? Торгерд? Ну, какое же удачное имя!

— Почему?

— Торгерд Невеста Могилы — моя покровительница.

Король Хокон краем уха слушал этот разговор. На севере ему несколько раз довелось слышать о Торгерд Невесте Могилы. Одна из малых богинь, валькирия, призрак или кем там еще она могла быть… Да, в своих видениях или снах трондские парни вполне могли видеть нечто такое, что могли счесть за образ своего небесного покровителя, так же как христиане верили в помощь какого-нибудь святого.

— Садись, — сказал молодой Хокон. — Раздели это место со мной и будем пить вместе. — Он обнял ее за талию одной рукой и прижал к себе. — А потом займемся еще чем-нибудь.

Девица захихикала.

Он язычник до мозга костей, подумал король. Ну и хорошо, значит, он никогда не изменит Христу.

— Ты вдруг погрустнел, мой господин, — послышался рядом ласковый шепот.

Король очнулся от своих мыслей.

— Нет, нет. Просто вспомнил кое о чем. — Он расслабил лицо, чтобы улыбка получилась более естественной, поднял повыше кубок и громко произнес: — Этот день — для веселья!

— О, да! — шепотом воскликнула Гида.

Внезапно он ощутил исходившее от нее тепло, схожее с жаром от пригасшего, но все еще теплящегося очага. Его взгляд пробежал по ее округлой груди, спустился к бедрам, вернулся к полуоткрытым губам и задержался на глазах с трепещущими ресницами. Да, осознал он чуть ли не с удивлением: как же хорошо будет, когда нынче ночью они останутся одни.

Ни одна иная женщина, кроме матери, никогда еще не питала к нему истинной любви.

XXIX

В конце концов король Харальд Синезубый снова набрался решимости. Многие люди долго исподволь убеждали его — Гуннхильд, ее сыновья, ее братья, датчане, надеявшиеся завоевать славу и богатую добычу, священники, убеждавшие короля в том, что, пока жив Хокон-отступник, вера не сможет укрепиться в северных землях. Он и сам желал отомстить и показать миру свое могущество, а также думал о богатой дани, которую будет получать, о том, что, имея норвежцев в союзниках, ему легче будет удержать немецкого императора к югу от Датской стены. И потому согласился на третье нападение, в котором должно было участвовать множество судов и поистине огромное войско. Датчан должны были возглавить Ольв Корабельщик и Эйвинд Хвастун, а их племяннику Харальду предстояло вести своих братьев и воинов, которые все эти годы следовали за ними.

Гуннхильд советовала тщательно следить за тем, чтобы сведения о готовящемся походе не просочились за море преждевременно. Каждый вождь должен был внимательно проследить за тем, чтобы его собственное войско было готово двинуться в путь по первому же сигналу. Если воины будут считать, что предполагается новый викинг, просто более мощный, чем обычно, то истинную цель похода удастся надежнее сохранить в тайне. От датских бондов требовалось только быть готовыми погрузиться на корабли, которые будут ожидать их. Когда же придет время, ни одного торговца, ни датчанина, ни иноземца, не выпустят из пределов Дании, пока флот не соберется под прикрытием острова Хлесею в проливе Каттегат и не двинется к берегам Норвегии.

В имении Харальда Эйриксона все еще было спокойно, когда Гуннхильд отправилась к Берси, местному кузнецу. Она исподволь наблюдала за ним все эти годы. Самого низкого происхождения, неженатый, уродливый и неприветливый, как тролль, он совершенно терялся, не зная, как себя вести или даже что думать, когда королева время от времени то мельком улыбалась ему, а то и одаривала его приветливым словом. Иные же ее слова, произнесенные как бы между прочим, как будто морозным ветром обдували эту чуть начинавшую оттаивать душу и вновь замораживали ее в той форме, которая требовалась Гуннхильд. Ибо до него доходили слухи о том, что королева владеет колдовскими знаниями, ну а крещение не привнесло никаких изменений в мысли этого человека. В определенные дни он но ночам выходил в одиночестве на пустошь и разжигал там костер, казавшийся издали маленьким красным огоньком. Он хранил под соломенным тюфяком громовую стрелу. [37] В народе также шептались, что он нашел ее в одном из дольменов и теперь, оставаясь один в темноте, разворачивал стрелу и поклонялся ей.

Когда Гуннхильд переступила порог кузницы, он вовсю стучал молотом. Хотя дверь стояла открытой, внутри было темно и дымно. Кузнец поднял закопченное лицо и разинул от изумления рот.

— Г-сп-жа… — пробормотал он, — э-э, г-сп-жа?..

— Я хочу поговорить с тобой, и больше мне никто не нужен, — сказала Гуннхильд.

— Э-э-э… Да. Конечно. Убирайся! — рявкнул Берси на мальчишку, раздувавшего мехи. — И подальше. Но не слишком далеко, чтобы мне пришлось надрывать глотку, когда ты мне снова понадобишься. — Парень, все время с момента появления королевы стоявший с выпученными глазами, исчез. Жар угольев сразу же ослабел; молот упокоился возле наковальни. Кузнец всего-навсего делал подкову. Он посмотрел на Гуннхильд сквозь заросли грязных волос, спутавшихся с густой бородой — посмотрел снизу вверх, поскольку, хотя он был широкоплеч и коренаст, кривые ноги сильно убавляли его рост.

— Что г-сп-же уг-дно от меня?

— Тебе нужно сегодня поспешить. — Ее голос звучал резко и повелительно. — Ты должен отковать мне наконечник для стрелы.

— Э-э… М-м-м…

— Флейн.

— Г-сп-жа знает о т-ких? — в полном остолбенении спросил кузнец.

— Я знаю. Самое смертоносное острие с заостренными крючками. И ты должен вложить в это дело все свое мастерство, навык и стараться больше, чем если бы делал меч для лучшего воина. Кроме того — этого никто не должен видеть — в нем должно быть еще кое-что, кроме железа. — Она открыла ладонь и показала кузнецу серебряный перстень. — Добавишь к железу вот это.

— Стрела для к-роля? — с трудом выдавил он.

Гуннхильд молча улыбнулась.

— Да, для короля. Но позаботься о том, чтобы серебро не было заметно. А когда отдашь наконечник, чтобы его насадили на стержень и оперили, проследи, чтобы оружейник не приделывал к стреле никаких оправ или иных меток. Я сама позабочусь об этом.

Кузнец хватал губами воздух. Его била дрожь.

— А теперь живее, живее, пока никто не обратил внимания, — приказала королева. — Держи кольцо.

Он протянул дрожащую руку. Гуннхильд положила перстень на ладонь, где тот лежал, сверкая, несмотря на дымный полумрак, пока грубые пальцы не дернулись, словно против воли человека. Кулак сжался.

— Все равно заметят, чт' ты вх-дила сюда. Тут ничего не п-делать.

— Если спросят, скажешь то же самое, что скажу я: ты должен сделать для меня шкатулку с замком. — Кузнец сгорбился, глядя в землю; возможно, он боялся даже подумать о том, что королева могла бы держать в такой шкатулке. — Это просто отговорка, понимаешь. Мы оба будем говорить, что я разрешила тебе ненадолго отложить эту работу, потому что ты должен раньше сделать что-то другое.