Возлюби ближнего своего, стр. 45

– Как у тебя дела, Лена?

– Какие могут у меня быть дела при такой жизни! Дела плохи. И зачем ты, собственно, об этом спрашиваешь? – Женщина продолжала исследовать свои веки.

– Ты уходила?

– Да.

– И где ты была?

– Так… Не могу же я сидеть целый день, уставившись на стены.

– Конечно, нет. Я рад, когда ты находишь развлечения.

– Ну, вот видишь, значит, все в порядке.

Женщина медленно и осторожно начала смазывать лицо кремом. Она разговаривала с Гольдбахом, словно то был не человек, а кусок дерева, – без всяких эмоций, ужасающе равнодушно. А он стоял у двери и смотрел на нее, надеясь услышать в ответ хоть одно доброе слово. У нее была нежно-розовая кожа, без единого пятнышка, блестевшая в свете лампы.

– Ты что-нибудь нашел? – спросила она.

Гольдбах задумался.

– Ты же знаешь, Лена… Ведь у меня нет разрешения на работу. Я был у коллеги Хепфнера, он тоже ничего не может сделать. Все это тянется ужасно долго…

– Да, это тянется ужасно долго.

– Я делаю все, что могу, Лена.

– Да, я знаю… Я устала.

– Я ухожу, Лена… Доброй ночи.

Гольдбах закрыл за собой дверь. Он не знал, что ему делать. Ворваться к ней, умолять ее, чтобы она его поняла, выклянчить у нее разрешение… или? Он бессильно сжал кулаки. «Избить, – подумал он. – Избить это розовое тело за все оскорбления и унижения, дать себе волю один раз, дать выход злости, переломать всю мебель и бить ее до тех пор, пока она не закричит в исступлении, а мягкое тело не будет корчиться на полу…»

Он задрожал и прислушался. Как звали того человека – Карбатке? Нет, Карбутке. Это был приземистый парень с низким лбом, лицом убийцы, каким его представляет себе неопытный человек. Было очень трудно просить для такого человека оправдательного приговора за то, что он действовал в состоянии аффекта. Он выбил своей возлюбленной зубы, сломал руку, сильно разбил рот; ее глаза были заплывшими даже в день суда – так он избил ее, но тем не менее, она чувствовала к этой скотине собачью привязанность. И может быть, как раз по этой причине. Оправа дательный приговор, которого он добился, принес ему большой успех. Глубоко психологичная и мастерская защита, как выразился потом коллега Кон III, поздравляя его.

Гольдбах опустил руки. Потом взглянул на кучу дешевых галстуков из искусственного шелка, лежащих на столе. Да, тогда в комнате адвокатов, среди своих коллег, как остроумно он тогда доказал, что любовь женщины требует мужчины и повелителя! Тогда он зарабатывал шестьдесят тысяч марок в год и покупал Лене драгоценности, на выручку от которых она сейчас и жила.

Он услышал, как она укладывается спать. Он прислушивался к этому каждый вечер, ненавидел себя за это, но иначе не мог. Щеки его покрылись пятнами, когда он услышал, как заскрипели пружины. Он крепко сжал зубы, подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Затем взял стул и поставил его на середину комнаты.

– Предположим, – пробормотал он, – что в девятом ряду третья женщина спрятала себе в туфельку ключ. Он осторожно сделал девять шагов по направлению к стулу, мигнул правым глазом, провел тремя пальцами по лбу и выставил вперед левую ногу – подальше. Сейчас он был в высшей степени сосредоточен, он представил себе, как Штайнер ищет вещь, и выставил левую ногу еще дальше. Его тень, жалкая и причудливая, скользила вслед за ним по стене в красноватом электрическом свете…

– Что-то поделывает сейчас наш мальчик, Лила? – говорил в это время Штайнер. – Видит бог, у меня такое плохое настроение не только из-за этого бестолкового Гольдбаха – мне действительно часто не хватает моего мальчика.

4

Керн и Рут жили в Берне, в пансионе «Иммергрюн». Этот пансион значился в списке Биндера.

На второй вечер, в довольно поздний час, в комнату Керна постучали. Керн уже разделся и собирался ложиться спать. Минуту он стоял без движения и выжидал. В дверь снова постучали. Бесшумно ступая босыми ногами, он подбежал к окну. Оно находилось слишком высоко над землей, чтобы можно было спрыгнуть, и рядом не было водосточной трубы, чтобы подняться на крышу. Керн медленно пошел назад и открыл дверь.

В коридоре стоял мужчина лет тридцати, на голову выше Керна. У него было круглое лицо с водянисто-голубыми глазами и курчавые волосы. В руке он держал велюровую шляпу, нервно теребя ее пальцами.

– Извините, – сказал он. – Я такой же эмигрант, как и вы…

Керну показалось, что внезапно у него выросли крылья. «Опасность миновала, – подумал он, – Это – не из полиции…»

– Я попал в довольно затруднительное положение, – продолжал мужчина. – Меня зовут Биндинг. Я еду в Цюрих, и у меня не осталось ни сантима, чтобы снять комнату для ночлега. Я только хочу спросить, может быть, вы мне разрешите переспать здесь, на полу.

Керн взглянул на него.

– Здесь? – переспросил он. – В этой комнате? На полу?

– Да. Я привык к этому. И я наверняка вам не помешаю. Я уже три ночи в дороге. Вы знаете, каково ночевать на улице, на скамейках, постоянно опасаясь полиции. Поэтому всегда радуешься, когда очутишься на несколько часов в безопасности.

– Я знаю. Но вы взгляните на комнату! В ней даже не найдется места, где бы вы могли вытянуться. Как же вы будете спать?

– Не имеет значения! – быстро ответил Биндинг. – Как-нибудь устроюсь. Хотя бы вот там, в углу… Я могу спать и сидя, прислонившись к шкафу. Будет очень удобно! Наш брат может спать где угодно, если чувствует себя хоть немножко в безопасности!

– Нет, так не пойдет. – Керн на минуту задумался. – Комната здесь стоит два франка. Я могу дать вам денег. Так будет проще всего. Тогда вы сможете выспаться как следует.

Биндинг, словно защищаясь, замахал руками.

– Я не хочу брать от вас деньги! Не для этого я пришел! Кто живет здесь, тот сам нуждается в деньгах! И потом… Я был внизу и спрашивал, где бы я мог переночевать. Свободных комнат нет.

– Может быть, одна и найдется, если у вас в руке будет два франка.

– Думаю, что нет. Хозяин мне сказал, что он и бесплатно пустил бы человека, который два года провел в концентрационном лагере. Но у него действительно нет свободных номеров.

– Что? – удивился Керн. – Вы два года провели в концентрационном лагере?

– Да. – Биндинг зажал велюровую шляпу между коленями и вынул из нагрудного кармана потрепанное свидетельство. Он развернул его и протянул Керну. – Вот, взгляните! Это мое выходное свидетельство из Ораниенбурга.

Керн осторожно, чтобы не порвать бумагу на ветхих сгибах, посмотрел на свидетельство. Он никогда еще не видел выходного свидетельства из концентрационного лагеря. Он разглядел, что было на штампе, прочел печатный текст свидетельства с проставленным на машинке именем Рихарда Биндинга, посмотрел на печать со свастикой и на аккуратную и четкую подпись чиновника – все было верно. Все было верно до самой педантичной и бюрократической сути, и именно точность и делала это еще более зловещим, казалось, что человек возвратился из ада с временным разрешением и визой.

Он вернул свидетельство Биндингу.

– Послушайте! – сказал он. – Кажется, я нашел выход. Вы останетесь в этой комнате и будете спать на моей кровати. Я знаю здесь, в пансионе, одного человека, у которого комната побольше. Смогу переспать и там. Таким образом, мы выйдем из положения.

Биндинг посмотрел на него широко раскрытыми глазами.

– Разве возможно такое!

– Возможно. И причем, все будет очень просто. – Керн накинул пальто поверх пижамы. Затем взял ботинки. – Все это я возьму с собой. Тогда мне не нужно будет беспокоить вас слишком рано. Я рад, что могу хоть что-нибудь сделать для человека, который столько пережил.

– Но… – Биндинг внезапно схватил Керна за руки, и тому показалось, будто он хочет их поцеловать. – Боже, да вы настоящий ангел! – пробормотал он. – Мой спаситель!

– Ну, что вы! – смущенно ответил Керн. – Мы должны помогать друг другу. Иначе что бы с нами было? Спокойной ночи!