Элегии и малые поэмы, стр. 120
Книга четвертая
Элегия I
Если погрешности есть — да и будут — в моих сочиненьях,
Вспомнив, когда я писал, их мне, читатель, прости.
В ссылке я был и не славы искал, а лишь роздыха чаял,
Я лишь отвлечься хотел от злоключений моих.
5 Так, волоча кандалы, поет землекоп-каторжанин.
Песней простецкой своей тяжкий смягчая урок;
Лодочник тоже, когда, согбенный, против теченья,
Лодку свою волоча, в илистом вязнет песке.
Так, равномерно к груди приближая упругие весла,
10 Ровным движеньем волну режет гребец — и поет.
Так и усталый пастух, опершись на изогнутый посох,
Или на камень присев, тешит свирелью овец.
Так же — нитку сучит, а сама напевает служанка,
Тем помогая себе скрасить томительный труд.
15 Как увели — говорят — от Ахилла Лирнесскую деву,
Лирой Гемонии он горе свое умерял.
Пеньем двигал Орфей и леса, и бездушные скалы,
В скорби великой, жену дважды навек потеряв.
Муза — опора и мне, неизменно со мной пребывавший,
20 К месту изгнанья, на Понт, спутник единственный мой.
Муза ни тайных коварств, ни вражьих мечей не боится,
Моря, ветров, дикарей не устрашится она.
Знает, за что я погиб, какую свершил я оплошность:
В этом провинность моя, но злодеянья тут нет.
25 Тем справедливей она, что мне повредила когда-то,
Что и ее обвинял вместе со мною судья.
Если бы только, от них предвидя свои злоключенья,
Я прикасаться не смел к тайнам сестер Пиэрид!
Как же мне быть? На себе я могущество чувствую Музы,
30 Гибну от песен, а сам песни, безумный, люблю.
Некогда лотоса плод, незнакомый устам дулихийцев, [585]
Сам вредоносный для них, дивным их вкусом пленял.
Муки любви сознает влюбленный, но к мукам привязан.
Ту, от кого пострадал, сам же преследует он.
35 Так повредившие мне услаждают меня мои книги,
Будучи ранен стрелой, к ней я любовью влеком.
Может быть, люди сочтут одержимостью это пристрастье,
Но одержимость в себе пользы частицу таит,
Не позволяет она лишь в горести взором вперяться,
40 Бед повседневных она мне замечать не дает.
Ведь и вакханка своей не чувствует раны смертельной,
С воплем, не помня себя, кряжем Эдонии мчась.
Так, лишь грудь опалит мне зелень священного тирса,
Сразу становится дух выше печали людской.
45 Что ему ссылка тогда, побережье скифского Понта?
Бедствий не чувствует он, гнев забывает богов.
Словно из чаши отпил я дремотной влаги летейской,
И в притуплённой душе бедствий смягчается боль.
Чту я недаром богинь, мою облегчающих муку,
50 Хор геликонских сестер, спутниц в изгнанье благих,
На море и на земле меня удостоивших чести
Всюду сопутствовать мне, на корабле и пешком.
О благосклонности их и впредь я молю, — остальной же
Сонм бессмертных богов с Цезарем был заодно:
55 Столько послали мне бед, сколько есть на прибрежье песчинок,
Сколько в морской глубине рыб или рыбьей икры.
Легче цветы сосчитать по весне иль летом колосья,
Или под осень плоды, или снежинки зимой,
Нежели все, что стерпел я, кидаемый по морю, прежде,
60 Чем на Эвксинское смог левобережье ступить.
Но как я прибыл сюда, не легче стали невзгоды,
Рок злополучный меня так же и здесь настигал.
Вижу теперь, что за нить от рожденья за мной потянулась,
Нить, для которой одна черная спрядена шерсть.
65 Что говорить обо всех грозящих жизни засадах, —
Мой достоверный рассказ невероятным сочтут.
Это ль не бедствие — жить обречен меж бессов и гетов
Тот, чье имя всегда римский народ повторял!
Бедствие — жизнь защищать, положась на ворота и стены,
70 Здесь, где и вал крепостной обезопасит едва.
В юности я избегал сражений на службе военной,
Разве лишь ради игры в руки оружие брал.
Ныне, состарившись, меч я привешивать вынужден к боку.
Левой придерживать щит, в шлем облекать седину.
75 Только лишь с вышки своей объявит дозорный тревогу,
Тотчас дрожащей рукой мы надеваем доспех.
Враг, чье оружие — лук, чьи стрелы напитаны ядом,
Злобный разведчик, вдоль стен гонит храпящих коней.
Как, кровожадный, овцу, не успевшую скрыться в овчарню,
80 Тащит волоком волк и через степи несет,
Так любого, за кем не сомкнулись ворота ограды,
Гонят враги дикари, в поле застигнув его.
В плен он, в неволю идет с ременной петлей на шее,
Или на месте его яд убивает стрелы.
85 Так и хирею я здесь, новосел беспокойного дома,
Медленно слишком, увы, тянется время мое.
Но помогает к стихам и былому служенью вернуться
Муза меж стольких невзгод, — о чужестранка моя!
Только здесь нет никого, кому я стихи прочитал бы,
Нет никого, кто бы внять мог мой латинский язык.
90 Стало быть, сам для себя — как быть? — и пишу и читаю. —
Вот и оправдан мой труд благоприятством судьи.
Все ж я не раз говорил: для кого я тружусь и стараюсь?
Чтобы писанья мои гет иль сармат прочитал?
Часто, покуда писал, проливал я обильные слезы,
95 И становились от них мокры таблички мои.
Старые раны болят, их по-прежнему чувствует сердце,
И проливается дождь влаги печальной на грудь.
А иногда и о том, чем был, чем стал, размышляю,
Мыслю: куда меня рок — ах! — и откуда унес!
100 Часто в безумье рука, разгневана вредным искусством,
Песни бросала мои в запламеневший очаг.
Но хоть от множества их всего лишь немного осталось,
Благожелательно их, кто бы ты ни был, прими.
105 Ты же творенья мои, моей нынешней жизни не краше,
Недосягаемый мне, строго — о Рим! — не суди.
Элегия VI
Время склоняет волов с изнуряющим плугом смириться
И под тяжелый ярем шею послушную гнуть;
Время умеет к вожжам приучать коней своенравных
И заставляет терпеть рвущую губы узду;
5 Время свирепость и злость вытравляет у львов карфагенских —
От кровожадности их не остается следа;
Мощный индийский слон безропотно все выполняет,
Что ни прикажут ему — временем он побежден.
Время тяжелую гроздь наливает соком пьянящим —
10 Ягоды держат с трудом внутренней влаги напор.
Время колос седой из зерна погребенного гонит
И стремится избыть твердость и горечь в плодах,
Тупит старательный плуг, обновляющий лемехом землю.
Точит твердый кремень, точит алмазы оно,
15 Самый безудержный гнев постепенно смягчает и гасит,
Лечит дух от скорбей и утишает печаль.
Справиться могут со всем бесшумно ползущие годы,
Только страданье мое им не дано заглушить.