Софисты, стр. 39
— А не пойти ли нам опять лучше в горы? — вдруг сказал Дорион. — Тесно что-то тут. А там так потихоньку и домой пройдем…
Периклес очень охотно принял это предложение и, побродив хорошенько в горах Аркадии и Арголиды, они направились к Коринфу. Дорион, по мере приближения к городу, заметно затосковал и замолчал опять. А когда они, запыленные, утомленные больше жарой, чем ходьбой, вошли в предместье, первое, что они там увидали, был стройный, возмужавший молодой парень со свежим шрамом вдоль щеки.
— Но ведь это пропавший без вести Антикл!.. — с удивлением сказал Периклес. — Он одно время жил со своим дядей у Алкивиада, а потом исчез…
— Ах, да!.. — рассеянно отвечал Дорион. — Пусть его. Может быть, и он предпочитает слушать сиринкс пастухов болтовне и тесноте агоры…
Антикл, узнав Периклеса, вспыхнул и быстро исчез в толпе, которая шаталась по набережным…
Дорион, устроившись отдохнуть, хотел тихонько от Периклеса навести справки о Дрозис, но судьба помогла ему: неподалеку от храма Афродиты они неожиданно снова встретились с ней. В дорогом наряде своем, который был смят и висел на ней кое-как, с неприбранными черными волосами, бледная, исхудавшая, точно ничего не видя своими огромными черными глазами, в которых стояла мука безысходная, она шла неизвестно куда и зачем. Вслед ей раздавался смех и издевки толпы, а в особенности веселых жриц Афродиты.
— Это она об Алкивиаде затосковала… — хохотали красавицы. — Да потерпи: разве ты не слыхала, как блистает он в Олимпии? Еще день-другой, и снова закрутите с ним. Точно вдова неутешная…
Дорион, не помня себя, бросился к ней:
— Дрозис!..
Она остановилась, посмотрела на него этими своими новыми, точно пустыми глазами и, явно не узнавая его, с досадой проговорила:
— Кто ты? Что тебе надо?.. Оставь меня. И снова, опущенная, страшная, пошла шумной улицей под градом насмешек. Дорион видел, как к ней вдруг подошел следивший за ней издали жрец — судя по повязке, Аполлона дельфийского, — и, приблизившись, что-то стал говорить ей. Она досадливо покачала своей прелестной головкой и пошла дальше. Тот не отставал.
— Нет!.. — вдруг упавшим голосом проговорил Дорион. — Я не могу оставаться тут… Пойдем сразу дальше или возьмем судно до Пирея…
И Периклес ощутил своей молодой душой дыхание мойры, Рока, перед которым бессилен человек…
XXI. АНТИКЛ В БЕДЕ…
Судно старого морского волка Тейзаменоса снова пришло в Пирей и стало на своем обычном месте — подальше от людей. Тейзаменос и его люди были мрачны: на них под Геллеспонтом напал знаменитый морской разбойник Бикт и отобрал все, что только можно было отобрать. С горя моряки в Пирее очень пили и веселились с девицами. Пирейцы, как торговые люди, были не очень жалостливы, покачивали головами и думали, как бы помочь пострадавшим без большого убытка для самих себя. Случай выручил пострадавших моряков: у одного из торговых людей уже давно было намерение двинуть к берегам светлой Тавриды, а то и к скифам разные произведения Эллады. Говорили, что там можно взять хорошие барыши, ибо скифы народ темный. А оттуда можно будет захватить или пшеницы для Афин, или лесу, а то так и невольников наловить…
Пока шли у него переговоры с пострадавшими моряками, в голове Тейзаменоса и его молодцов шла, понятно, своя работа: как этого предпринимателя получше очистить?.. Антикл весь извелся: от Пирея до Колона рукой подать и ему страстно захотелось повидать Гиппарету. И он отпросился у Тейзаменоса прогуляться в Афинах.
— Соскучился? Ну, иди… — кивнул тот, полюбивший отважного и ловкого парня. — Только смотри, языком болтай поменьше, а то так и вовсе отрежь его тут, да оставь нам на хранение…
Но он говорил это только так, для поддержания своего достоинства: он понимал, что Антикл парень отменно надежный…
Ни он, ни сам Антикл нисколько не боялись, что кто-нибудь признает в молодце-моряке беглого юнца: зарубка на лице, полученная в одной из схваток, придавала его молодому, энергичному лицу особую воинственность. И уже закурчавилась шелковистая бородка по щекам. Антикл был не дурак выпить и портовые красавицы отличали его среди всех. Но в душе он по-прежнему стыдливо и набожно носил маленькую Гиппарету и видеть ее, хотя бы издали, стало его единственным желанием. А там, может быть, как-нибудь… Мало ли чудес бывает на свете?..
И, печатая четкие следы по каменистой, пыльной дороге, он летел к Афинам. Чтобы не попадаться на глаза любезному дядюшке, он обошел агору стороной и вышел на дорогу в Колон. Солнечный блеск, пышная растительность, немолчное пение цикад, реяние лазурных стрекоз над речушкой, воспоминания, мечты — он и не заметил расстояния до Колона. Но когда отыскал он большой и красивый загородный дом Алкивиада, то от старика, который пас около виноградников большое стадо коз, он узнал, что в усадьбе никого нет: Алкивиад носится по всей Элладе, налаживая какие-то большие дела — против Спарты, говорили, — а Гиппарета, брошенная, сидит одна в Афинах. Антикл тут же полетел в Афины. Это была та дорога, по который плелся во времена стародавние Эдип с Антиноной, но, если Антикл когда о том и слышал, то совсем этого не помнил: не Эдип был в его голове, а Гиппарета, одна Гиппарета…
И жарким золотым вечером он остановился перед богатым городским домом Алкивиада: как проникнуть к ней? Сумасшедшая голова не находила никакого предлога, и он в нетерпении решил войти, «а там видно будет». Он часто в затруднительных положениях прибегал к такому способу, и до сих пор у него выходило все довольно ладно. И он, замирая, стукнул молотком у входной двери…
У Гиппареты сидел в это время Сократ.
— Я ни на что не нужна ему… — вытирая глаза, дрожащим голоском говорила она. — У него если не женщины, — и сколько, сколько!.. — то непременно какие-то дела. Все говорят, что он хочет зажечь опять поскорее войну со Спартой. Никак не могу понять, зачем это ему нужно. Хотя бы ты поговорил ему, Сократ. Он тебя любит. Если уж тебя не послушает, то никто не подходи. А начну я жаловаться, он схватит меня на руки, закружит, наговорит всяких глупостей, расцелует и с хохотом убежит…
— Силы в нем положено слишком много для одного человека, — сказал Сократ, сочувственно глядя на нее своими выпуклыми глазами. — Пусть отбесится поскорее. А что до Спарты, милая Гиппарета, то кто же поручится, что завтра они не нагрянут опять? Аттика после их вторжения начала опять обстраиваться, и нужно что-то придумать, чтобы от них закрыться.
— Да что вы ни придумываете, ничего что-то у вас не выходит… — печально повесив красивую головку, сказала наивно Гиппарета. — Вы думаете, как сделать лучше, а выходит еще хуже, чем было… Ох, устала я с ним и… бросить его не могу… — красивые губы ее задрожали. — Ведь вот только сейчас от тебя я узнала, что он крутил эти дни в Арголиде, и не я, а вы, его приятели, знаете, что он сейчас приедет. Много вас у нас сейчас соберется?
— Придут. Всем хочется поскорее узнать, как там дела обернулись…
— Ох, уж мне эти его дела!.. Подожди: кажется, стучат…
И она, сорвавшись с низкого дифра, на котором сидела, бросилась к входной двери, где старая рабыня загораживала вход перед высоким, стройным молодцом с золотистыми молодыми усиками.
— Вот госпожа Гиппарета, — сказала рабыня. — А господина, тебе говорят, нет… Лезет, не знай зачем… — сказала она Гиппарете.
Та, смутившись, внимательно всматривалась между тем в это как будто знакомое лицо и в эти огневые глаза, которые смотрели на нее исподлобья так, что она невольно зарумянилась. Он оставил девочку — перед ним была женщина во всей своей силе и обаянии. Гиппарета наморщила тонкие брови.
— Что тебе нужно? Кто ты? — выговорила она, наконец. — Раз тебе сказано, что господин в отъезде, то как же можешь ты… Но… боги… постой… Да ведь ты Антикл! — вдруг воскликнула она. — Как же ты изменился!.. И куда ты тогда исчез?.. Пойдем, у меня как раз сидит Сократ и скоро будет и Алкивиад…