Я, Елизавета, стр. 55

– Давайте пройдемся, мадам, – только и сказал он и, выхватив шляпу из рук слуги, сделал тому знак удалиться.

Прямо по траве мы зашагали по направлению к Грин-парку, потом он дал понять нашим людям, что они не нужны, и те послушно отстали.

Солнце стояло высоко, и земля была тепла под нашими ногами. Первые ромашки приподняли из травы свои белые головки, и птицы пели о любви. Мы зашли в небольшую рощицу молодых буковых деревьев с листочками зелеными и нежными, как свадебный наряд Флоры. Никогда я не была так счастлива, ибо знала, что сейчас мне предстоит услышать священную музыку сердечных признаний – объяснение в любви, на которую я, конечно же, отвечу.

Он резко остановился под самым разросшимся деревом. Я вдыхала чудесный аромат его тела, от его близости у меня кружилась голова.

Его первые слова прозвучали так тихо, что мне пришлось напрячься, чтобы их разобрать.

– Мадам, миледи…

– Да, Робин…

– Я не знаю, осмелюсь ли… Мой голос дрожал:

– Ах, Робин, победа достается только смелым.

Он глубоко вздохнул:

– Позволено ли мне говорить о любви? Сердце бешено стучало у меня в груди.

– Говори же, прошу тебя.

– Вам может показаться, что все слишком внезапно…

– Позволь мне судить об этом.

– Так внезапно, что, может быть, вы мне не поверите…

– Я поверю всему, что ты скажешь, Робин.

– Поверьте мне, миледи, речь идет о счастье всей моей жизни.

Он повернулся и посмотрел мне в лицо. Я облокотилась спиной на ствол дерева так, что наши люди меня не видели.

– Говори же, Робин, – приказала я с нежным вздохом.

Он уперся лбом в шершавую кору и простонал, как умирающий:

– Я влюблен.

– Я знаю.

– И судьба моя зависит от вас. Я с гордостью почувствовала силу своих женских чар.

– Говори, проси, требуй все, что угодно.

Подняв взгляд, я встретилась с его глазами, безумными от невысказанной любви. Он был совсем близко. Я закрыла глаза. Сейчас он решится на один целомудренный поцелуй в лоб, а потом, когда мы сможем остаться наедине, в губы, в шею, а потом, а потом…

При одной мысли об этом во мне разгорался тот огонь томления, который я всегда так любила (хотя утоление его я любила еще больше), но который не часто зажигался во мне…

Я горела, я трепетала, когда я услышала его голос:

– Та леди, что была сегодня с вами в беседке, такая невысокая темноволосая девушка, вы знаете', как ее зовут? Ах, мадам, помогите мне, помогите завоевать ее сердце, или, клянусь, я убью себя!

Глава 12

Убьет себя?

Я сама была готова его убить – вы можете представить себе мои чувства! Дело было не только в уязвленной гордости и тщеславии, что заставило меня поверить, что его глаза искали меня, в то время как его внимание занимала только эта толстая лестерширская овца, но и в нашей любви, которая могла сложиться совсем по-другому, если бы он тогда любил меня, а не ее.

Я знаю, знаю, она была хорошая девушка, хотя, конечно, очень простая, мне все это говорили и тогда, и потом. Но я не могла простить ей ее животную бессловесность и, более того, ее неприкрытую чувственность, незатейливую, как у коровы, такую же неотразимую для мужчин, как и ее пышные груди. А те, кого Бог создал, чтобы мыслить и чувствовать, чьи тонкие натуры постоянно в напряжении, как струны арфы, должны довольствоваться меньшей аудиторией, – их музыку дано понять не всем.

Поэтому я спрятала гордость подальше, ибо у меня не было желания признаваться в собственной глупости, и выполнила его просьбу.

– Ее зовут Эми Робсарт, – холодно сообщила ему я через неделю или через две. – Она дочь одного норфолкского джентльмена, члена парламента от своего графства.

Я заставила его подождать, потому что всякий, кто использует принцессу крови в качестве посредника, должен смириться с тем, что она будет заниматься его делами, когда этого будет хотеться ей, а не ему. Я также не сочла нужным сообщить, что она – единственная наследница своего отца, владевшего обширными имениями вокруг Фрамлингэма. А саму девушку я отправила обратно в Норфолк, для этого достаточно было намекнуть одной из придворных дам, что сестре короля она не по нраву. Я надеялась, что он ее забудет. Однако этого не случилось.

– Эми! Моя милая, любимая, – совсем обезумел он. – А как дальше?

– Робсарт, – произнесла я со всем презрением, на которое была способна.

– Она завладела сердцем Робина! – Он заливался соловьем. – И клянусь, мое сердце принадлежит ей по праву!

Про себя я злорадно подумала, что до его сердца она не достает: ростом не вышла, и не смогла удержаться от ехидного замечания:

– Если вы на ней женитесь, у вас будут низкорослые дети.

– Неважно, пусть все наши дети будут маленькими, как она! – Теперь он совсем размяк от переполнявших его нежных чувств. – Пусть даже все девочки будут высокими, как я, а все мальчики – маленького роста, как она, лишь бы они были похожи на нее, на само совершенство!

Я была в отчаянии. Но его уже было не спасти: он закусил удила, сломя голову ринулся ухаживать за ней, и не прошло и трех месяцев, как они поженились. Ему было восемнадцать, а ей пятнадцать – возраст вполне подходящий для брака, но слишком молодой, чтобы давать пожизненные клятвы. Счастливица Эми была на седьмом небе от радости, заслонившей все вокруг и лишившей ее последней капли ума, которым она и раньше не блистала. Даже в день свадьбы, когда она шла от алтаря, опираясь на руку жениха и хор пел гимны, по ее цыганского вида лицу с еле заметными усиками над верхней губой – что они там у себя, в Норфолке, не слыхали, что ли, о солях для обесцвечивания, ромашке и лимонном масле? – было заметно, что она все еще не может поверить в свое счастье. Еще бы!. Поймать самую лучшую добычу при дворе!

А с его стороны все ворчали, так как почувствовали тут мезальянс и угадали его причины. За свадебным столом Сесил сидел рядом со мной, захватив себе блюдо с линем и осетриной. Что до меня, то я не могла есть. Вино лилось рекой, ночь приближалась, и жених с каждой минутой становился все нежнее, пока невесту не отвели в постель.

– Браки, порожденные вожделением, поначалу сулят радость, – мрачно заметил Сесил, – но их ожидает печальный конец.

Рыба способствовала пробуждению в нем провидческого дара – он предвидел будущее. Я не могла на все это смотреть. Я ненавидела ее, а больше всего – его, и вскоре после их свадьбы, сославшись на домашние дела, требовавшие моего внимания, покинула двор и на шесть месяцев удалилась в Хэтфилд зализывать глубокие раны, нанесенные моему самолюбию.

Но как бы я ни любила Хэтфилд, теперь мне было ясно одно: жить там я не смогу. В последний год я привыкла жить при дворе, и мой дом теперь был там. Отпраздновав Рождество в Хэтфилде, я послала Эдуарду письмо, в котором просила разрешения вернуться. Вместо ответа он прислал отряд королевских гвардейцев с приказом отправляться немедленно. Таким образом, я вернулась, как королева, в сопровождении почетного эскорта из двухсот человек, и поселилась в собственном доме в Сент-Джеймсе, через парк от Уайтхолла.

В ту пору придворная жизнь была для меня всем, нигде я столько не каталась верхом, не танцевала так увлеченно и не смеялась так весело, как там. Когда первые уколы ревности прошли, я обнаружила, что почти совсем не скучаю по Робину. Ибо теперь моего общества постоянно искали послы, и среди них послы великих держав, – я была весьма важной особой. И со мной всегда были мои кузены. Генри Кэри и Фрэнсис Ноллис, к которым я все больше и больше привязывалась по мере того, как узнавала поближе, не говоря уже о других мужчинах, оспаривавших друг у друга право занять место Робина в моем сердце.

Робин только однажды появился при дворе со своей новобрачной. Он повсюду таскал ее за собой, похваляясь новой игрушкой, как это обычно делают все мужчины с их первой женщиной, давшей им возможность пустить в ход то, что они носят между ног, но бедная дурочка просто стояла, раскрыв рот, и часто дышала, как телка перед случкой, руки у нее болтались, как у тряпичной куклы, коровьи глаза смотрели тупо, без всякого выражения. В конце концов он вынужден был увезти ее обратно. Как долго чары этой сельской простушки будут иметь над ним власть, я не знала. Но к своему стыду, я получала удовлетворение от мысли, что теперь ему придется спать в той постели, которую он сам себе постелил.