Я, Елизавета, стр. 44

– Он претендует на престол? Денни улыбнулся.

– Не более, чем другой «принц», чьи права тешат воображение его сторонников. Вы, наверное, слыхали об Эдварде Кортни, последнем из Плантагенетов?

Кортни? Я слыхала о нем от Кэт, и теперь это имя всплыло в памяти.

– Единственный оставшийся в живых потомок дома Йорков? Он кивнул.

– Его мать была дочерью великого Эдуарда Четвертого. Он – единственный сын. Но что ни говори, в его жилах течет кровь Плантагенетов. И ваш отец, со свойственной ему мудростью, рассудил, что лучше держать их от греха подальше: они провели десять лет в Тауэре как государственные преступники.

Я содрогнулась. Вся их вина – королевская кровь, и дорого же они за нее заплатили. Денни снова взглянул на портрет моего отца.

– Нет, миледи, пока Господь не дарует нам принца, продолжение рода Тюдоров возможно только через принцесс. И ваш долг – не дать ему оборваться. Проявив дальновидность в выборе мужа. – Теперь глаза Денни, его слова призывали меня:

– Опасайтесь всех ухажеров, миледи, я бы даже сказал, опасайтесь всех мужчин. Берегите себя как продолжательницу рода – не поддавайтесь ни на какие посулы! Ибо они могут погубить вас, а вместе с вами всю страну. Они вдобавок могут стоить вам жизни. Ибо ухаживать за вами, не получив предварительно разрешения короля и совета, – государственная измена. И вы, если примете эти ухаживания, тоже будете считаться преступницей.

Думал ли мой лорд об этом? Наверняка! А если нет, то как же беспечно он рисковал моей жизнью и своею тоже!

Больше слушать я не могла. Я попросила доброго сэра Энтони извинить меня и удалилась в свои покои. Когда я укрылась в своей опочивальне, хоть каким-то утешением послужила мне мысль, что до последнего упоминания об его ухаживаниях я почти полчаса не вспоминала о своем вероломном лорде.

Передышка была недолгой. Все лето я страдала и томилась, несмотря на все старания Кэт. Доктора приходили и уходили, но никто из них не решался дать название моей болезни. Потому что от этого недуга – любовной горячки – может вылечить только один доктор – время, и это лекарство действует с убийственной медлительностью, и вкус его горек…

Я знала, что должна сама попробовать встать с этого ложа пыток, вырваться из замкнутого круга «почему». Почему, Господи? Почему он, почему я? В одно прекрасное утро я съела на завтрак кусок хлеба, запила его стаканом теплого молока, а потом взяла себя в руки и послала за своим новым наставником.

– Роджер Эскам к вашим услугам, мадам, – громогласным йоркширским басом возвестил он, входя в комнату. Как и Гриндал, он очень мало заботился о своей внешности: его лохматая шевелюра была пострижена, как у пастуха, на длинной мантии местами виднелась черно-зеленая патина древности. Но в отличие от этих бездумных придворных, разодетых, как павлины, он явно не думал о внешней стороне вещей. В его честном лице, с горящими пытливыми глазами и носом картошкой, как у Сократа, не было и намека на лоск или украшательство: он был тем, чем был, и не скрывал этого.

Я протянула ему руку.

– Мастер Эскам, как ни грустно мне это признать, но я легкомысленно пренебрегала учебой. Теперь вы будете моим наставником, и прошу вас наказывать меня по всей строгости, если я буду лениться.

Он с такой силой потряс головой, что его черные кудри разметались еще сильнее:

– Нет, мадам, ни за что! Я не из тех суровых педантов, что не знают другого способа обучения, кроме розги. Истинные знания приходят не с муками, а с любовью. – Его черные глаза сияли на широком, типично английском лице. – Я покажу вам книги тех авторов, что нравились вам раньше, – Цицерона, Саллюстия, Эзопа, и еще многих других, где говорится о любви. Взгляните сюда, миледи!

Из глубин пыльного черного рукава он выудил потрепанную книгу.

– «Quod petis, hie est», – с чувством прочел он своим густым басом. – «То, что вы ищете, – здесь», – говорит поэт Гораций. Возьмите, мадам, прочтите!

Удивленная, я взяла книгу и поднесла ее к глазам.

– Здесь? – я перевернула страницу. Погрузившись с головой в благодатную стихию густой, величавой латыни, я снова почувствовала под ногами твердую почву. И даже уловила запахи весны. – Да, наставник. Вы были правы.

Мало-помалу, со сменой времен года, ко мне возвращались силы и желание жить. Я послала за мастером Парри, моим старым казначеем.

– Сэр, когда вы в следующий раз поедете в Лондон по делам моих владений, скажите королю, что я прошу разрешения приехать к нему или, по крайней мере, возвратиться домой, в Хэтфилд.

Добрый старик от сознания значения своей миссии надулся как индюк. Уезжая, он с важным видом коснулся тяжелой золотой цепи – знака отличия его должности – и произнес:

– Мадам, считайте, что дело сделано!

Я вернулась к книгам, и в них душа моя нашла себе покой. Однако покой – птица сторожкая, к тому же перелетная. Она нигде не гостит подолгу.

Осень в тот год выдалась ясная и теплая. Урожай убрали рано, звонили церковные колокола, огромная луна, рыжая, как лестерский сыр, с улыбкой глядела вниз на пустые поля, а амбары и риги полнились дарами, ниспосланными Господом. Все лето я постепенно, пядь за пядью, изгоняла его из своей памяти, как раненный в любовном сражении снова учится ходить. Но, как я вскоре убедилась, силы мои были невелики.

Я читала в своих апартаментах, когда слуга, безобразный косолапый мужлан, явился ко мне без стука. Вдали от столицы трудно раздобыть хороших слуг – у сэра Энтони Денни было множество калек и уродов, которым не место на королевской службе. Меня раздражало присутствие этих людей рядом со мной. Еще больше я рассердилась, когда он ткнул в меня пальцем и пробормотал:

– Мой хозяин – в галерее…

Раньше Денни никогда не посылал за мной так – он всегда приходил сам. Я нашла его в его излюбленном месте, рядом с портретом моего отца: он внимательно изучал почту, при этом лицо его было абсолютно непроницаемо. Когда он заговорил, голос его звучал холодно:

– Новости из Лондона, миледи. Возможно, они вас порадуют.

Сердце у меня едва не выпрыгнуло из груди.

– Я еду ко двору? А там увижусь с королем, и мы вместе отпразднуем Рождество?

– Об этом я ничего не слышал. Но как верную подданную, а также как сестру короля вас должно порадовать известие о его будущем счастье.

– Да-да, говорите!

Он постучал по пакету, который держал в руках.

– Здесь говорится, что в скором времени состоится его свадьба.

– Эдуарда? Да ведь он еще слишком молод.

– И не только его. О, Боже, что он говорит?

– Скажите, ваша милость. – Он наклонился ко мне, как инквизитор. – Каковы ваши намерения относительно замужества?

Глава 7

Мои?

Каковы мои намерения относительно замужества?

У меня внутри все сжалось.

– Никаких, сэр. Я никогда об этом не думала. – И, почувствовав, как в душе у меня закипает гнев, добавила:

– А почему вас это интересует?

В лице его ничего не изменилось.

– По-видимому, при дворе только и разговоров что о свадьбе.

– Не о моей. Уверяю вас. Похоже, он мне не поверил.

– Однако при дворе говорят, что некая известная – и хорошо известная – вам особа собирается вступить в брак.

Я рассмеялась.

– И кто же будет этой счастливой парой?

– Конечно же, лорд Садли, барон Сеймур, и его нареченная невеста, а кто же еще?

Так я узнала, что Екатерина умерла – ребенок стоил ей жизни. Схватки начались во время утренней мессы и длились несколько дней и ночей, когда она истекала кровью и жизненными соками: в ее старом теле уже не оставалось сил, чтобы разродиться. Когда же наконец «крупный мальчик», которого ей сулили, появился на свет, он, так же как я, как сестрица Мария, как Мария Шотландская, как кузина Джейн и ее сестра, оказался нежеланной дочерью. Они назвали ее Мария. Спустя три дня и королева, и дитя были мертвы.

Бог справедлив, хотя и не всегда добр. Екатерина умерла от родильной горячки, как моя бабка Елизавета Йоркская и мать Эдуарда Джейн Сеймур, как многие женщины, разделившие ложе с мужчиной и нашедшие через это свою смерть. От дурных соков в крови рассудок ее мутился, но в свои последние минуты, когда лорд Том (мой лорд, ее лорд, но более всего свой собственный лорд) умолял ее сказать, что он был ей хорошим мужем, она, собрав остаток сил для своих последних слов на этой земле, взглянула на него в упор и выплюнула ему в лицо: «Нет! Он нанес ей так много горьких обид!» И хоть он пытался заставить ее отречься от своих слов, но она не взяла их назад.