Я, Елизавета, стр. 133

Все мои дворяне и дворянчики до самых упорных католиков со зловещего севера наперегонки предлагали людей и оружие. Берли выставил сто всадников: пятьдесят улан и пятьдесят человек легкой кавалерии, Робинов брат Амброз – сто пятьдесят всадников и двести пехотинцев. Даже кабинетный воитель Уолсингем снарядил пятьдесят улан и двести пехотинцев; мне сообщили, что он заказал себе полный комплект боевых доспехов и намерен лично возглавить отряд.

– Что ж, и вы, как древний мавр, решились заделаться рубакой? – поддразнивала я его в тщетной попытке сдержать слезы.

Однако чего-чего, а чувства юмора у Уолсингема сроду не было.

– Рубакой? – напрягся он. – О нет, мадам, я приобрел новейшее, лучшее и, – не удержался добавить он, – самое дорогостоящее из современных вооружений…

– Да, сэр?

– Мой собственный батальон карабинеров! – Его глаза излучали торжество.

– Карабинеров?

Абракадабра какая-то!

– Стрелков, Ваше Величество.

– Ха, ружейщиков!

– Мушкетеров, мадам, с вашего позволения – лучших в мире!

Он чувствовал себя задетым.

– Да, да, разумеется, это замечательно – мы благодарим вас от всего сердца.

– Горстка карабинеров?

Мой нежный обожатель Эссекс не желал ни в чем уступать другим. Он явился, разодетый по-царски в огненно-рыжий бархат, сияющий всей гордостью двадцати юных весен, чтобы сложить к моим ногам свой дар. Он и впрямь собрал больше всех – двести пятьдесят конных солдат и пять сотен – пеших.

Что с того, если каждая пуговица на мундирах «его» людей, каждая уздечка и мундштук на «его» конях были оплачены из моих денег? Как мне нравилась его заносчивость! Огонь в очах, ласка во взоре – такому могла бы позавидовать любая женщина, этого не купишь ни за какие деньги!

В целом набиралось вполне приличное войско, и это еще не считая волонтеров, селян, которые сбегутся под мои знамена, едва первый испанец вступит на английскую землю.

Однако, если мы не разобьем противника на море, если мой бедный народ – землепашцы и зеленщики, лесорубы, лавочники и лудильщики, батраки и мелкие фермеры – должен будет противостоять закаленным наемникам герцога Пармского, подонкам Европы, боевым псам, кровожадным гессенцам и беспощадным швейцарцам – тогда держись, Англия!

Довольно!

Мы будем сражаться, мы все будем сражаться и ляжем в бою! А взыгравший в маленькой Англии боевой дух принес мне неожиданного поклонника. Бог любит пошутить! Вообразите, кто ко мне чуть не посватался – сам Папа!

«Что за смелая женщина эта англичанка! – сказал он французскому послу. – Правит меньше чем половиной острова, а готова обороняться от двух величайших наций, Испании и Франции, на суше и на море, и даст их королям сто очков вперед. Как несправедливо рассудил Гоcподь, что нам нельзя пожениться – наши детки изумили бы весь мир!»

И я, и весь мой двор хохотали до упаду. Но в ту ночь в Гринвиче, когда тьма сгустилась и надежда догорела вместе со свечами, навалились страх и сожаления. Выйди я за Филиппа, когда он предлагал сразу же после моего вступления на престол, не спасла бы я этим любимую страну от грядущих бед?

Да, спасла бы.

Но ценой, какую ни один англичанин не согласится платить.

Нет, мы будем драться.

В опочивальне приглушенно сонными голосами переговаривались несколько моих женщин – словно голубки воркуют на ночной страже. У большого очага, где сейчас, по случаю июня, вместо горящих дров благоухал зеленый папоротник, в обнимку с собаками невинно посапывал семилетний паж.

И я знала, что за стеной бодрствуют мои стражники и телохранители, покуда я бодрствую и думаю об Англии.

Англия. Моя Англия. Наша Англия…

Та Англия…

Та Англия, что никогда не склонится под гордой пятой завоевателя. Пусть идут с трех концов земли, и мы отразим их нашествие!

За оконным переплетом невидимо и неслышимо расстилались зеленые английские холмы и пастбища, наши древние замки, полноводные реки и крошечные быстрые речушки, широкие проезжие дороги и надежные гавани – рай Божий. Я думала о своем народе, о честных крестьянах и их приземистых работящих женах, о детях и младенцах, ради которых мы будем сражаться, чтобы им укрепляться в истине, не в страхе, свободно, не под ярмом. За лугом шептала и плескалась вода, в пахучем сыром воздухе рыдал одинокий козодой.

И эта драгоценная земля… та Англия [16].

В душе я видела, как вся наша маленькая страна грудью прокладывает себе дорогу к первым лучам жизни меж таинственных островов, этих затерянных мест на мглистом краю Вселенной, и при этом движется вперед, всегда вперед, к неведомым странам и народам. Я закрыла глаза и без слов принесла Богу и своей душе тайную клятву: «Мы сохраним веру».

Пусть весь мир идет на нас. Мы будем сражаться до последнего.

Мы будем сражаться, доколе нас поддерживает английская земля, доколе наша кровь орошает английскую почву, доколе хоть одна английская рука держит меч против наших врагов.

Мы будем сражаться, доколе жива Англия.

Мы не сдадимся.

Глава 9

Они не пройдут.

– Кто здесь? Что, высадились? Нет, входите, я не сплю, только задремала… О, Робин, какие вести?

Опочивальню затопило озеро мерцающей тишины. В предутреннем свете я не могла прочесть выражение на его лице.

– Мадам, новая Папская булла.

Папа? Папа опять нас обложил? Какая теперь разница?

– Он призывает всех католиков восстать и сражаться на стороне испанцев, как только их армия достигнет наших берегов.

Я и бровью не повела.

– Он все еще верит, что его слово свергнет меня с трона? Под обычными предлогами: незаконнорожденная, узурпаторша, еретичка и прочая?

– С одним дополнением. Ваше Величество. – Глаза у него сверкнули, как у былого мальчишки Роба, и сощурились на пергамент, который он держал в руке. – «Ибо она различными непотребствами завлекает мужчин на удовлетворение своих мерзких плотских вожделений, прибегает к ворожбе, дабы ввести в грех и завлечь величайших сановников в гнусные беззакония, грязный и неистовый разгул…»

Я состроила серьезную мину.

– А называет ли Его Святейшество кого-нибудь из моих жертв, несчастных, которых я поработила в угоду своей великой похоти? Кого-нибудь знакомого?

Этот притворщик сделал вид, будто справляется с пергаментом, и с нежной улыбкой поднял на меня глаза.

– Тут упомянут некий Роберт Дадли, граф Лестер…

Однако к нам летели куда более страшные вести. Уолсингемово золото – мое золото! – или, еще точнее, короля Испанского – купило нам глаза в самых укромных уголках Эскориала, мы могли заглянуть даже в Филиппов стульчак. Так что мы узнавали о его приготовлениях шаг за шагом, одновременно с ним самим. Мы присутствовали при рекрутских наборах, наблюдали, как вяжется каждый узел в такелаже его судов, знали, как солдаты поднимаются на борт и сколько пушечных ядер готово изрешетить бедную Англию – сто двадцать три тысячи семьсот девяносто два! Мы знали день и даже точный час, когда морское воинство испанского короля повернет на запад от Ла-Коруньи, возьмет курс через Бискайский залив и выйдет в открытое море.

Армада надвигалась.

Испанцы снарядили триста галионов, мой флот не насчитывал и тридцати. Вместе с кораблями Дрейка и Хоукинса, Рели и других моих пиратов, с кораблями, что денно и нощно сколачивались в каждом английском доке, может быть, удастся наскрести сотню.

В лучшем случае один против трех.

У них две тысячи галерных рабов, три тысячи пушек, десять тысяч матросов, двадцать тысяч отборных солдат.

У нас – мальчишки и мужики из Сассекса, Эссекса, Кента.

А у самых наших дверей засел герцог Пармский с пятьюдесятью тысячами солдат, с несчитанными и несчетными варками, которые продолжают строиться быстрее, чем наши лазутчики – доносить.

Однако в Писании Давид победил Голиафа.

И с нами был английский дух, самый несломимый дух в мире.