Я, Елизавета, стр. 103
– Воистину, мы на небесах! – восторженно выдохнула я.
Вдруг Робин вскочил и картинно упал передо мной на колено.
– Мадам, умоляю, вознесите меня на небеса – выходите за меня замуж! Вот и священник – этот добрый князь Церкви не откажется связать нас узами брака!
Обвенчать пару еретиков? Де Квадра раздулся от гнева, словно лягушка, – не ровен час, лопнет. Я захихикала. Несносный Робин – так шокировать высокого гостя! Я лихорадочно искала выход.
– Его Преосвященство не знает английской венчальной службы!
– Зато я знаю! – мягко сказал Робин, касаясь моей руки. – Елизавета, берешь ли ты меня, Роберта, в законные…
Пожатие его сильных пальцев, нежное прикосновение большого пальца к ладони…
О, Робин, Робин…
Жди и смотри!
Однако покуда мы играли и ждали, другие не мешкали. В Шотландии встретились Май и Желание, едва этот бесенок Дарили сошел с коня. Да, он был бесенком, хоть и выглядел ангелом! На исходе весны мне напомнили о нем, и напомнили безжалостно, срочные депеши с севера.
«Ваша кузина-королева без ума от юного лорда Дарнли, – писал мой посол сэр Томас Рандольф. – Едва прибыв в Вемисс, он бросился к королеве, и они плясали веселую галиарду, покуда она не взмолилась о передышке. Теперь она говорит, что никогда не видела такого высокого и хорошо сложенного мужчину».
Я прочла это, когда Парри укладывала мою прическу для аудиенции послу Габсбургов, только что прибывшему из Вены.
Плохи дела!
– Кто тут есть? – крикнула я.
Мигом подбежал паж.
– Гонца в Эдинбург!
«Возвращайтесь немедленно!» – послала я королевский приказ.
«Мне и тут неплохо, я никуда отсюда не двинусь», – нагло отвечал этот щенок.
Следующий приказ я отправила сэру Томасу Рандольфу: «Используйте своих людей, делайте что хотите, но чтобы наш кузен Дарнли немедленно вернулся в Англию!»
«Королева этого не допустит, – в отчаянии писал Рандольф. – Она не надышится на лорда Генри; все говорят, он ее околдовал!»
Из сорока курьеров, готовых развозить мои письма и указы по всей Европе, не меньше половины скакали в Шотландию и из Шотландии.
«Она не надышится на лорда Генри».
«Она произвела его в пэры, сделала графом Россом».
Значит, Мария влюбилась, влюбилась первый раз в жизни? Всерьез ли эта лихорадка?
Оказалось, всерьез.
«Она отбросила всякий стыд, – невесело писал Рандольф, – бредит принцем Генри, и этого уже не поправить, кроме как силой».
Как – и когда – Рандольф это угадал? Ибо поистине близился Армагеддон.
Однако из Англии я видела всего лишь его стремительный взлет. «Принцем, Генри?»
«Она сделала его герцогом Олбени, мадам».
Королевский титул. Ясно, к чему идет дело.
Я заскрипела зубами и послала третьего гонца – не простого курьера, но верного Трокмортона, моего парижского посла, и не к Рандольфу, а к самой королеве и с главным моим козырем: «Если вы изберете в мужья любого из моих лордов, кого угодно, только не Дарнли, я назову вас наследницей всей Англии».
Однако, когда мой посланец въезжал в большие ворота Холируда, Марию было уже не остановить.
Она провозгласила его «королем Генрихом».
На следующий день они обвенчались.
Глава 15
Скорби Марии-девы
Одна, и две, и три…
Быстро жениться – долго каяться, сказал древний мудрец. Теперь Мария на своей шкуре убедилась в истине, высказанной Сесилом давным-давно, на свадьбе Робина: nuptiae carnalis a laetitia incupiunt et in luctu terminant – телесные браки начинаются с радостей, кончаются горем.
Однако если в Мариином браке и были радости, их хватило, не как у Робина, на годы или месяцы – от силы на несколько недель, а иные говорят, на несколько дней. Верный Рандольф писал мне почти каждый день, но еще до того, как он шепотом сообщил мне то, что шепотом сообщили ему фрейлины – королева беременна, – весь мир уже знал: майская невеста спит врозь с молодым супругом.
Она обнаружила, что «самый желанный красавчик во всей Англии» одержим самыми порочными желаниями, самыми гнусными страстями, какие только можно вообразить.
Последний конюх постыдился бы вести себя как этот новоявленный принц. Вернувшийся из Шотландии Трокмортон стоял передо мной, не находя от возмущения слов, лицо его выражало целую бурю чувств.
– Скажите мне правду, сэр, – настаивала я. – Сейчас не время смущаться – говорите же!
– Мадам, король – горький пьяница! – выпалил Трокмортон, дергая себя за рыжую бороду. – Похоже, в Англии мать-графиня держала его в ежовых рукавицах, воспитывала образцового придворного – заставляла ездить верхом, фехтовать, танцевать, учить итальянский и французский. Теперь он словно с узды сорвался – пьет без просыпу, к завтраку напивается до положения риз и потом пьянствует весь день напролет!
Господи Всемогущий! Какое скотство!
– И?..
– И с пьяных глаз поносит королеву черными словами за то, что она не добьется от парламента признания его царствующим королем – сама она в этом не властна, а лэрды перечат ей во всем…
Царствующим королем – помнится, сестрица Мария из-за этого же воевала со своим парламентом. Филиппу мало было титула короля-супруга, он когтями и зубами бился за признание своего верховенства над женой.
Поглядите же, что сталось с обеими Мариями на ярмарке мужей!
И меня еще убеждают выйти замуж?
Остальное я угадала без труда:
– Он пьет, оскорбляет ее – и за это она не допускает его до себя?
Трокмортон кивнул:
– И посему он считает себя вправе искать развлечений на стороне…
– Он ударился в разгул?
Трокмортон слегка порозовел, но он был человек закаленный.
– Король путается с последними городскими потаскушками, с Грассмаркета и с Каугейта – за то, что он принес во дворец нечто такое, что не из дворца вынес, королева отлучила его от своей постели и своего общества.
Я только что не рассмеялась. Значит, этот дурачок подцепил французскую болезнь! Человек, который спал с королевой, променял ее на грязных уличных девок! Какой мерзостью обернулись мальчишеские мечты о троне и королевины грезы о любви! Каменное сердце и то сострадало бы ей!
За окном деревья роняли последние листья; те, что еще держались, жалобно трепетали на ветках, напоминая: лето умирает, неотвратимо наступает зима.
А к Новому году? Я собрала мужество для следующего вопроса.
– Что слышно о ребенке? Ведь это только слухи? Не мог же такой короткий и неудачный брак принести плоды?
Трокмортон явно предпочел бы ответить иначе.
– Простите, мадам, но мне сказали об этом четыре фрейлины, которые служат Ее Величеству с пяти лет, – она беременна!
О, Господи, за что Ты меня караешь?
Мария беременна?
В голове лихорадочно проносилось: законный, католический наследник мужского пола, из рода Тюдоров…
Никакой надежды объявить его ублюдком, незаконнорожденным, как сына этой дурочки Екатерины Грей, – а у меня по-прежнему ни мужа, ни ребенка!
Новая жизнь – ив тоже время смерть – смерть моему спокойствию, смерть надеждам на Робинова сына от этого брака, сына, который стал бы моим наследником, крестником, моим!
Судьба словно нарочно решила меня добить.
На следующий день, когда я стояла у себя в комнате, а мои женщины суетились вокруг – мы обсуждали новые парадные туалеты к открытию парламента и зимним празднествам в Уайтхолле, – Кэт, разбиравшая очередной тюк с тканями, вдруг застыла. «Вот, дайте Ее Величеству эту кисею, серебряную, – обратилась она к Марии Радклифф. Потом схватилась за бок, под грудью. – И отложите черный бархат, – сказала она Кэт Кэри, – после решите с мистрис Парри». Она оперлась о стол, словно легонько задохлась, потом вернулась к делам. А на следующий день умерла.
Моя Кэт, моя учительница, утешительница, нянька, мать – как мне тебя не хватало – и как недостает по сей день!
Рождение и смерть – как они сталкиваются постоянно, словно ледяные горы, о которых болтают моряки! В ту же неделю, когда мы прощались с Кэт, я гуляла одна посреди горестно умирающих Гемптонских садов, как вдруг рядом возник Сесил и с ним комендант Тауэра, сэр Эдвард Уорнер. Вопреки обыкновению мой спокойный «Дух» был почти не в себе. «Говорите же, выкладывайте! – рявкнул он. – И не вздумайте оправдываться, скажите Ее Величеству то, что сказали мне!»