Газели, стр. 19

На дивном лике от вина вдруг розы замерцали, —

То завязь роз в росе видна иль отблеск роз в зерцале?

Когда в зерцало глянешь ты и лик свой в нем увидишь,

То — словно бы на гладь воды все блики солнца пали.

В дремоте взор твой колдовской таит все смуты мира,

Очнешься — и весь мир мирской погиб не навсегда ли!

Пунцовый блеск твоих ланит сокроет всех красавиц:

Пылинки, если свет слепит, когда ж видны бывали?

Я, луноликою забыт, навек покину грады:

В пустыню путь тому лежит, кто жизнь влачит в опале.

Вся жизнь печалями полна, им в мире не иссякнуть, —

Дай, виночерпий, мне вина, чтобы забыть печали.

Будь отрешен, как Навои, взыскуя единения, —

Все прежние дела твои — не зряшная тщета ли!

В небесах — голубизна, рдеет в облаках просвет —

Цвет багряного вина, голубого кубка цвет.

Раз небес круговорот нам одним лишь беды шлет,

Чаша мерой с небосвод — нам спасение от бед.

Если мысль твоя, темна, спит и днем во мраке сна,

Выпей алого вина — даже ночью вспыхнет свет.

Позабудем в ложный час мы — людей, а люди — нас,

А испей вина хоть раз — и забвенья нет как нет.

О советчик, жизнь уйдет — значит пить пришел черед:

Кто велит не пить нам, тот бесполезный дал совет.

О святоша из святош! Если единенья ждешь,

Все желанья уничтожь, и тогда лишь ты — аскет.

Навои, рассвет багрян — хмель вкушай, что цветом рдян:

Кем же еще будет дан небесам багряный цвет!

Слов о любви ввек не изречь дал сам себе зарок я:

От них уберегу и речь, и письменный мой слог я.

Не очаруюсь, слеп и нем, истомными очами,

И видеть лик, желанный всем, мечтою пренебрег я.

Безверию любви не смочь осилить мою веру:

Из сердца идол изгнан прочь — храню души чертог я.

Не ведать бы мне в час ночной хмельных утех с любимой,

Чтоб поутру в тоске хмельной не стал бы одинок я.

И если не стерплю я впредь, зарок любви нарушу —

Насколько хватит сил терпеть, сокрою тот порок я.

О шейх! Любви, как и вину, один исход — разлука, —

В моем зароке не сверну вовек с благих дорог я.

О шах! Смири свой грозный нрав, не жги людские души,

Страшись — мол, как бы, в ад попав, в огне тебя не сжег я.

Зарок, о Навои, упрям: в нем тоже сила долга,

Лишь долга моего друзьям нарушить бы не смог я.

Мир потому-то и жесток, и прочен в нем порок,

Что он любовью пренебрег и в верности не строг.

И если верности в нем нет, то нет и дива в том:

Незыблемы устои бед — всех мук людских исток.

Кто речь по разуму ведет, тот благо обретет:

Все зрелое для всех доход — равно и плод, и слог.

Все, что изведало расцвет, к ничтожеству придет:

Путь шейхов одряхлевших лет к ребячеству пролег.

Людей порочит грубый нрав, марает их тщетой,

Красивый тоже, грубым став, от красоты далек.

Глупец сокровище найдет и сгубит все зазря, —

Так до трухи истреплет кот и дорогой клубок.

О Навои, ты бы пресек общение с людьми:

Одно — достойный человек, другое — дурачок!

Не со мною юный мой цветок в тьме чужого сада в эту ночь,

До утра стенал я, одинок, жгла меня досада в эту ночь.

Сто разящих пламенем долин встретили меня в степи разлук,

И, в огонь гоним, я был один среди клубов смрада в эту ночь.

Не пытай меня — мол, что за гнет в сердце обезумевшем моем, —

Муками меня оно убьет — жизнь мне горше яда в эту ночь.

Звезды в помраченных небесах завели со мною разговор, —

Все, о чем мы говорили, — страх нашего разлада в эту ночь.

Если и в сто солнц блеснет рассвет, не пробить ему кромешной тьмы:

Скорбь моя окутала весь свет пеленою чада в эту ночь.

Что ни миг, я, скорбью одержим, меч смертельных мук в себя вонзал,

Будет ли мучениям моим хоть к утру преграда в эту ночь?

Кличу смерть я: «Милостивой будь, жертва я твоя, избавь от мук,

Все равно мне смерти не минуть — не придет пощада в эту ночь!»

И да будет навсегда забыт блеск рассвета брезжущего дня, —

Судный день зарей да заблестит: я в предверье ада в эту ночь.

Навои, весь гнет лихих скорбей — все, что может мысль собой объять,

Для погибели души моей слать мне небо радо в эту ночь.

Мне любимой бы дождаться — я стою, смятенно жду,

Люди — те вблизи теснятся, я — вдали — не на виду.

Та шалунья озорная привечает всех стократ,

Я же, сир, томлюсь, стеная, за бедой терплю беду.

Люд бежит за ней, сбирая прах с пути ее коня,

Прахом лоб свой посыпая, я один вдали бреду.

Для иных, как светоч счастья, рдеет жаром лик ее,

Мое сердце в пламя страсти мотыльком летит в бреду.

Любо в пиршественном круге ей с друзьями ликовать,

Мне ж стенать в моей лачуге жребий выпал на роду.

Раз уж горький хмель разлуки мне свиданья не сулит,

Я, страшась смертельной муки, в винный погребок пойду.

Нужно ль алый хмель в фиалах пить с любимой, Навои?

Лучше уст коснуться алых, жизнь вручая их суду.