Тонкая нить(изд.1968), стр. 29

— Помните, пять минут, не больше.

В первый момент ни Миронов, ни Луганов не разглядели Савельева. Палату освещал лишь слабый свет полупритененного ночника, стоявшего на тумбочке в изголовье кровати. Углы комнаты тонули во мраке. В тени оставалось и лицо Сергея, чуть выделявшееся на белизне подушки. Свет падал только на его руки, неподвижно лежавшие поверх одеяла, да на ночной коврик возле кровати.

Казалось, Сергей спит или находится в забытьи. Но это только казалось. Прошло несколько секунд, и с койки послышался слабый, прерывающийся голос:

— Товарищ майор, пришли… Спасибо… А я, видите, не оправдал… — В голосе Сергея прозвучала глубокая горечь.

— Ну, ну, хватит ерунду говорить! — с подчеркнутой бодростью сказал Миронов.

Он взял стоявший невдалеке от кровати стул, сел, придвинувшись поближе, и взял в свою руку безжизненную руку Сергея. Луганов остался стоять чуть в стороне. С мгновение в палате царила мертвая тишина.

— Нет, товарищ майор, не оправдал… — снова заговорил Савельев. — Провалил такое серьезное дело…

— Сергей, как не стыдно! — возмутился Миронов. — «Провалил»! Почему провалил? В нашем деле всякое бывает. И успехи, и неудачи. Ты лучше скажи, тебе ничего не нужно? Все сделаем…

— Товарищ майор, — перебил Савельев, — я ведь не так, я — по делу…

— Может, с делом отложим? До завтра? — неуверенно спросил Миронов.

Но Савельев отрицательно качнул головой:

— Нельзя… До завтра нельзя. Боюсь, и теперь уже поздно… Черняев в тот день был в бюро объявлений. Я текст переписал. Он у меня в кармане…

— Знаем, записку нашли, — успокоил его Миронов. — Все в порядке.

— Нашли? Это хорошо… А труба… труба?

— Какая труба?

— Водосточная. На заброшенном лабазе, на пустыре, возле Федосьевской рощи.

— Федосьевская роща? — переспросил Луганов. — Это как раз около того переулка, где с тобой все стряслось?

— Да, там.

— Позвольте, — вмешался Миронов, — что еще за труба? Какая роща? Ты о чем, Сережа?

— Это очень важно, товарищ майор, — слабеющим голосом проговорил Савельев. — В тот самый вечер Черняев отправился в пригород, к Федосьевской роще… Прошелся он рощей, вышел на пустырь. Тут луна взошла… Там, на пустыре, лабаз… С той стены, что обращена к роще, водосточная труба… Черняев походил возле лабаза — и к трубе. Нагнулся, достал что-то из трубы и сунул в карман.

— Достал или положил в трубу? — уточнил Миронов.

— Достал. Я хорошо видел… В карман положил. Потом пошел в переулок. Я перебежал пустырь и тоже в переулок. Дошел до середины… и все. Вроде что грохнуло. Что дальше было, не знаю…

Силы окончательно изменили Савельеву. Последние слова он произнес чуть слышно, шепотом.

— Сережа, Сережа, — сжал ему руку Миронов, — а когда «грохнуло», Черняева ты видел? Он где был: впереди тебя или сзади?

— Впереди, — прошептал Савельев, — он впереди был… Но труба, труба… Там… Надо…

— Сделаем! — воскликнул Миронов. — Все сделаем! Ты не волнуйся. Мы прямо из больницы — туда. Только ты держись, поправляйся скорее.

— Ничего… я ничего… Теперь поправлюсь.

Дверь тихо приоткрылась, и на пороге появился врач:

— Как, товарищи, кончили? Время…

Миронов и Луганов простились с Савельевым и, ступая на цыпочках, вышли из палаты. Едва очутившись в коридоре и распрощавшись с врачом, они переглянулись.

— Ну, — спросил Андрей, — что скажешь?

— А чего тут говорить? — удивился Луганов. — Тут не говорить, а действовать надо, да поживее. Сергей прав, и так сколько времени упущено.

— То-то и оно, — задумчиво проговорил Миронов, — времени прошло много. Трубу следует, конечно, осмотреть, хотя вряд ли что там найдем. А вот глаз с этой трубы спускать теперь нельзя. Может, тот, кто оставил там то, ради чего приходил Черняев, явится еще раз? Но каков Черняев? Это тебе уже не чемодан с дамскими вещичками.

— Да ладно тебе, — поморщился Луганов. — Сам вижу. Что же, однако, делать будем?

Они уже вышли из больницы и стояли на тротуаре под моросящим дождем. Ночь была темная, безлунная. Порывами налетал ветер, швыряя в лицо холодную водяную пыль.

— Бррр, — поежился Миронов, — ну и погодка! Промокнем, брат, мы с тобой, как собаки. Ну да ладно — не привыкать стать. Как далеко эта самая Федоскина роща?

— Не Федоскина, а Федосьевская, — методично уточнил Луганов.

— Товарищ Луганов! Что за тон? Я вас не узнаю. Вам, мне сдается, начинает изменять чувство юмора. Кстати, я так и не слышу, где она, эта самая Федосьевская роща?

— Далековато, — вздохнул Луганов.

— Тогда так. Едем сейчас в управление. Свяжемся с полковником и доложим обстановку. Все равно без его разрешения ничего не сделаешь. Заодно выясним, как там дела в уголовном розыске. Может, они кончили наконец реконструкцию. Затем двинем на пустырь, к трубе. Возражения имеются?

Быстро дойдя до Управления КГБ, они первым делом позвонили в уголовный розыск. Но там ничего утешительного не узнали — работа еще не была закончена. Затем от дежурного по Управлению КГБ они узнали, что полковник Скворецкий с полчаса назад поехал домой. Миронов набрал номер телефона его квартиры. Трубку снял сам Кирилл Петрович. Андрей коротко доложил о разговоре с Савельевым и сказал, что намеревается выехать вместе с Лугановым на пустырь к лабазу. Надо, мол, посмотреть, что там делается.

— Правильно, — сразу согласился Скворецкий, — надо ехать. С собой возьмите двух сотрудников. Думаю, двоих хватит. Я распоряжусь. Они там останутся и поглядят, не придет ли кто к трубе. Вернешься — позвони.

Глава 13

Когда Миронов, Луганов и двое выделенных им в помощь сотрудников вышли на улицу, дождь заметно усилился.

— Вот, черт, зарядил! — выругался Миронов, садясь в машину. — Того и гляди, насморк подхватишь.

Луганов рассмеялся:

— А не кажется вам, товарищ майор, что кое-кому изменило чувство юмора?

— Ладно, смейся, смейся, — огрызнулся Андрей. — Вот начнешь чихать, посмотрим, как тогда будешь смеяться.

— Между прочим, не расчихаюсь. Да и ты тоже, Андрей Иванович, зря прибедняешься. У меня по этому поводу есть целая теория. Наш брат, оперативный работник, что солдат на фронте, в бою, не болеет. Не боится ни дождя, ни снега, ни жары, ни холода. Ничто его не берет. Вот пройдет еще годков пятнадцать — двадцать, останусь цел, выйду на пенсию и напишу научный трактат на сию тему. Диссертацию!

— Ишь ты, теоретик! — усмехнулся Миронов.

— А что? — не сдавался Луганов. — Ведь в каких только переделках не приходилось бывать! И мокли, и мерзли, и парились, и жарились, а хоть бы что! Ни тебе насморка, ни кашля. Не до этого. Знаешь, был у меня такой случай, я тогда еще в угрозыске работал. Было такое дело. Брали мы бандита. Матерого. Брать его нужно было тихо, без шума и поначалу одного. А он, как назло, с дружками гуляет. Выследить-то мы его выследили, обложили, а дальше что? Пока в квартире сидит — не возьмешь. Ждать надо. Гуляют же они, надо тебе сказать, в одиноком домике, на окраине. Рядом ни здания, ни сараюшки — укрыться негде. Один заборчик, и то штакетник. Ну, пока светло было, мы издали наблюдали, все ждали, не выйдет ли. Только напрасно: гуляют они и гуляют — конца не видно. Стало смеркаться. Ну, думаем, дело труба. В темноте издали немного увидишь, упустишь, за милую душу. Надо подтягиваться поближе. А укрыться, повторяю, негде — голо. Между прочим, днем, пока мы за домом наблюдали, заметил я возле заборчика лужу. Здоровенную. Грузовик прошел, так нырнул по самые ступицы. Мигнул я своим ребятам, лег на землю и пополз к этой самой луже. По-пластунски. Забрался в лужу и лежу, не шевелюсь, снаружи только глаза и нос. Наблюдаю. Пролежал, чтобы не соврать, часа три, а дело было осенью, холодище, погодка вроде вот как сейчас, разве что дождь послабее. И что, думаешь, зачихал? Закашлял? Дудки! Вот оно как с нашим братом бывает, а ты говоришь — насморк.