Взведенный курок, стр. 4
– Это шо? – спросил старшина, увидев уголок Эстета.
– Вершина эстетического наслаждения, товарищ старшина, – невинно улыбаясь, с готовностью пояснил солдат. – Люблю, знаете, портретную живопись. Особенно восемнадцатый-девятнадцатый век. Какие люди жили! Ведь все в глазах прочитать можно... Умные глаза, знаете ли. И с достоинством. Рокотов, например... его серия портретов.
– Это шо таке? – грозно повторил свой вопрос старшина.
Агальцов молчал. И тогда старшина приказал пограничнику выйти во двор заставы. За ними потянулись любопытные.
Во дворе заставы Ива Недозор, торжественный и строгий, вскинул руку и обратил внимание солдата на сложенную из красного кирпича трубу. На трубе было гнездо аистов.
– Когда летит аист или даже стоит – это красиво. Живая красота, товарищ Агальцов. А знаете ли вы, товарищ эстет, что аисты жили здесь и до войны. Немцы заставу сожгли, а труба и печь остались. Мы вернулись – заставу отстроили... И красота в лице аистов обратно прилетела.
Агальцов смотрел на аистов и посмеивался.
– А теперь, товарищ боец Агальцов Алексей Иванович, идем до казармы, биографию будешь рассказывать.
– Да ведь она ж у меня в анкете изложена, товарищ старшина.
– В анкете – это правильно. Меня интересуют подробности.
На заставе знали эту привычку старшины въедливо интересоваться жизнью человека до призыва в армию. Наводящих вопросов у Ивы Степановича было великое множество, и беседы продолжались с перерывами не одну неделю. Такой уж был у Недозора принцип – знать о солдате как можно больше.
...Жалобно и протяжно, как человек, застонал Мушкет.
«Живой! – мелькнула радостная мысль. – Где же Агальцов?» И вдруг... Не померещилось ли?
В стороне от стожков, на правом фланге, отчетливо послышался треск и шорох, словно там разыгрывалась кабанья схватка.
«С ума он, что ли, сошел?» – ругнулся про себя Гомозков и внезапно понял: Агальцов отвлекает на себя нарушителя, он обо всем догадался, когда взвизгнул Мушкет.
Ближний стожок вздрогнул. Маневр Агальцова удался. Нарушитель переключился на второго преследователя. Но шевельнуться Гомозков все равно не мог. Он лежал на открытом месте, и всякое движение было бы замечено.
А треск уходил вправо, вроде бы затихая, пока не смолк совсем. Гомозков догадывался, что сейчас сделаем Агальцов, – он ползком вернется к стожкам и затаится, ожидая, пока враг обнаружит себя. «Он вернется, потому что совсем не уверен, что я убит».
И не так прост этот ершистый смешливый парень. Есть в нем и хитринка, и сообразительность, и отчаянность, без которых не обойтись на границе.
«Не умирай, пока живешь», – вспомнил вдруг Гомозков любимую поговорку Агальцова и решился. Осторожным неуловимым движением протянул правую руку к выпавшему автомату.
– Глеб, живой ли? – услышал Гомозков откуда-то сбоку еле слышный шепот.
Следопыт не успел ответить. В наступивших сумерках от крайнего стожка метнулась высокая нескладная фигура человека. И тотчас ударил автомат Агальцова.
– Бей в ноги! – крикнул сержант и, вскочив, рванулся к нарушителю.
Человек бежал, словно пьяный. Его шатало, он делал неверные движения и, не оглядываясь, стрелял из пистолета наугад, посылая раз за разом пули в небо.
«Ранен, что ли?» – мелькнуло у Гомозкова. И тут преследуемый обернулся, тяжело взмахнул руками, выронил пистолет с длинным стволом, качнулся и рухнул на колени.
– Иезус Мария, они меня убили, – услышал подбежавший Гомозков предсмертный шепот человека в толстой непромокаемой куртке. И увидел его лицо. Оно было искажено страшной внутренней болью. Гримаса боли не разгладила черты и после смерти.
– Пуля? – спросил подошедший Агальцов. – Неужели моя?
– Нет. Скорее всего, цианистый калий, – угрюмо отозвался следопыт, – а может... Постой-ка...
Гомозков наклонился к мертвому нарушителю, достал нож.
– Похоже, здесь сработал другой яд, – сказал он через минуту. На его ладони лежали две целехонькие ампулки с прозрачной жидкостью.
– Побудь тут. Я к Мушкету, он живой был, перевязать нужно...
Гомозков с сожалением осмотрел свою распухшую, контуженную пулей руку и достал индивидуальный пакет.
Мушкет был жив, но потерял много крови. Пуля скользнула по черепу, разорвала кожу и сильно контузила животное. Перевязав собаку, следопыт подключился к замаскированной в зарослях розетке и доложил на заставу о случившемся.
– Добро, Глеб, – сказал Недозор, – жди капитана, он рядом.
Гомозков вернулся на поляну, где Агальцов, сидя на корточках, рассматривал холодное, безжизненное тело.
«А ведь для него все это впервые», – вдруг подумал сержант и спросил:
– Обыскивал?
– Нее. Вот пушку осмотрел... Стрельнуть бы из нее... Интересные игрушки делают на Западе.
Гомозков прикрыл утомленные глаза, поморщился от ноющей боли в руке, негромко обронил:
– Спасибо тебе, Алексей, за выручку...
– Да ну, чего там, обыкновенное дело... Спрашиваем – отвечаем: сколько будет дважды три, умноженное на девять?..
Сержант усмехнулся, достал фляжку, глотнул ледяной колодезной воды.
– Ты знаешь, что однажды сказал один умный и старый человек о нашей службе? – Сержант помолчал, собираясь с мыслями, а может быть, вспоминая сказанное. – Нигде, как на границе, не чувствуешь, как дорог простой миг бытия, дорог друг, глоток свежей воды. Нигде, как на границе, не познаешь, как неестественны трусость, ложь и лицемерие, как они бессмысленны. Только на границе людям часто случается видеть собственную смерть – в облике ли респектабельного цивильного человека, или озверевшего, готового на все бандита. За годы службы на границе этот человек видел сотни смертей...
– Недозор, что ли? – догадался Агальцов.
– Да. Ива Степанович... Вот ты сегодня первый раз видел свою смерть. – Гомозков кивнул на мертвого нарушителя: – Он мог тебя убить...
– А тебя?
– И меня. Но не в первый раз...
– Ладно. Что не случилось, то не считается, – весело сказал Агальцов. – Думаю, что этот гигант был не один, товарищ сержант, а изображал из себя Буцефала, проще говоря, лошадь Александра Македонского. Но седок не оставил ля тряс...
– Чего не оставил? – вскинулся Гомозков.
– По-французски ля тряс – след. Так седок его не оставил.
– Разбираешься... – задумчиво протянул следопыт.
Гомозков и капитан Стриженой
Дожидаясь капитана, Гомозков не сидел без дела. Укутал Мушкета в бушлат, обшарил на всякий случай поляну в поисках следов. Не обнаружив таковых, вернулся к мертвому нарушителю и тщательно обыскал его. Две полные обоймы к бесшумному пистолету, плитка черного шоколада, белые таблетки в целлофановом пакете, сигареты «Мальборо», стеклянная плоская фляжка с коньяком. И никаких документов. Похоже, на прогулку собирался человек.
Для Гомозкова сегодняшний поиск – повторение пройденного. И все же этот долгий бег по лесу и короткая схватка на поляне как бы заново волновали следопыта, заставляли взглянуть на себя со стороны, оценить каждый шаг, выявить ошибки. На поляну он выскочил опрометчиво. То, что торопился достать нарушителя, – не оправдание. Возможность засады нужно было предвидеть и обойти стожки по кромке леса. Капитан, конечно, выскажется по поводу контузии и ранения Мушкета.
Строг Стриженой, но справедлив. А последнее время совсем засуровел капитан. И тому есть причина. Уехала жена. Красивая женщина, ничего не скажешь. Полгода всего и прожила на заставе. По его, Гомозкова, рассуждению, женщине на границе делать нечего – никаких тебе развлечений. Пообщаться, поговорить – разве что с Агальцовым. Капитан весь в делах и заботах, участок-то трудный, ох трудный. Гомозков знает это по себе, на таком участке не заскучаешь.
И опять же привычка. Кто вырос в большом городе, тому к пограничной тишине трудно привыкнуть, а тут иной раз комара слышно. Случаются тревоги, так тоже для городского человека не сахар. Шум среди ночи, газики ревут, солдаты топают, команды рвут эту самую пограничную тишину. Захочешь потом уснуть – не уснешь. Все равно ждать будешь: что там, как там? Большой город, большой город... Гомозков и сам тосковал иногда по своему Саратову.