Три Толстяка, стр. 21
Суок хотела закрыть глаза ладонью. Фонарь прыгал в ее руке. Желтые пятна света летали по воздуху.
— Ты боишься меня, Суок… Я потерял человеческий облик. Не бойся. Подойди… Ты выросла, похудела. У тебя печальное личико…
Он говорил с трудом. Он опускался все ниже и наконец лег на деревянный пол своей клетки. Он дышал все чаще и чаще, широко раскрывая рот, полный длинных желтых зубов.
— Сейчас я умру. Я знал, что я увижу тебя перед смертью…
Он протянул свою косматую обезьянью руку. Он чего-то искал в темноте. Раздался звук, как будто выдернули гвоздь, и потом страшная рука протянулась сквозь прутья.
В руке была небольшая дощечка.
— Возьми это. Там записано все.
Суок спрятала дощечку.
— Просперо, — сказала она тихо.
Ответа не последовало.
Суок приблизила фонарь. Зубы оскалились навсегда. Мутные, остановившиеся глаза смотрели сквозь нее.
— Просперо! — закричала Суок, роняя фонарь. — Он умер! Он умер! Просперо!
Фонарь потух.
Часть четвертая. Оружейник Просперо
Глава XI. Гибель кондитерской
ГВАРДЕЕЦ, с которым мы познакомились у входа в зверинец как раз в тот момент, когда Суок стянула у него решетчатый фонарь, проснулся от шума, поднявшегося в зверинце.
Звери рычали, выли, пищали; хлопали крылья; ударяли хвосты по железным прутьям.
Гвардеец зевнул со страшным треском, потянулся, больно ударившись об решетку кулаком, и, наконец, окончательно пришел в себя.
Тогда он вскочил. Фонаря не было. Мирно блестели звезды. Благоухал жасмин.
— Черт возьми! — гвардеец плюнул с такой злобой, что плевок полетел как пуля и сбил чашечку жасмина.
Звериный концерт гремел с нарастающей силой.
Гвардеец поднял треногу. Через минуту сбежались люди с факелами. Факелы трещали. Гвардейцы бранились. Кто-то запутался в сабле, и упал, разбив нос о чью-то шпору.
— У меня украли фонарь!
— Кто-то прошел в зверинец!
— Воры!
— Мятежники!
Гвардеец с, разбитым носом и другой гвардеец, с разбитой шпорой, а также остальные, раздирая темноту факелами, двинулись против неизвестного врага.
Но ничего подозрительного в зверинце не обнаружилось.
Тигры ревели, разевая красные вонючие пасти. Львы бегали по клеткам в большой тревоге. Попугаи устроили целый кавардак. Они вертелись, создавая впечатление разноцветной карусели. Обезьяны раскачивались на трапециях. А медведи пели низким, красивым басом.
Появление огня и людей еще больше растревожило эту компанию.
Гвардейцы осмотрели все клетки.
Все было в порядке.
Даже фонаря, оброненного Суок, они не нашли.
И вдруг гвардеец с разбитым носом сказал:
— Стой! — и поднял высоко факел.
Все посмотрели наверх. Там чернела зеленая крона дерева. Листья не двигались. Была тихая ночь.
— Видите? — спросил гвардеец грозно. Он потряс факелом.
— Да. Что-то розовое…
— Маленькое…
— Сидит…
— Дураки, — знаете, что это? Это попугай. Он вылетел из клетки и уселся там, черт бы его побрал.
Караульный гвардеец, поднявший тревогу, сконфуженно молчал.
— Нужно его снять. Он переполошил всех зверей.
— Верно. Лезь, Вурм. Ты моложе всех.
Тот, кого назвали Вурмом, подошел к дереву. Он колебался.
— Лезь и сними его за бороду.
Попугай сидел неподвижно. Перья его розовели в гуще листьев, освещенной факелами.
Вурм сдвинул шляпу на лоб и почесал в затылке.
— Я боюсь. Попугаи кусаются очень больно.
— Дурак!
Вурм все-таки полез на дерево. Но на половине ствола он остановился, удержался на секунду и потом скользнул вниз.
— Ни за что, — сказал он. — Это не мое дело. Я не умею сражаться с попугаями.
Тут раздался чей-то сердитый старческий голос. Какой-то человек, шаркая туфлями, спешил из темноты к гвардейцам.
— Не нужно его трогать! — кричал он. — Не тревожьте его!
Кричавший оказался главным смотрителем зверинца. Он был большой ученый и специалист по зоологии, то-есть знал в совершенстве все, что только можно знать о животных.
Его разбудил шум.
Он жил тут же, при зверинце, и прибежал прямо с постели, даже не сняв колпака и даже с большим блестящим клопом на носу.
Он был очень возбужден. В самом деле: какие-то солдаты осмелились вмешиваться в его мир, какой-то олух хочет хватать его попугая за бороду!
Гвардейцы расступились.
Зоолог задрал голову. Оп тоже увидел нечто розовое среди листьев.
— Да, — заявил он. — Это попугай. Это мой лучший попугай. Он всегда капризничает. Ему не сидится в клетке. Это Лаура.
— Лаура! Лаура! — стал он звать тоненьким голоском. — Он любит ласковое обращение. Лаура! Лаура! Лаура!
Гвардейцы прыснули. Вообще, этот маленький старичок в цветном халате, в ночных туфлях, с задранной головой, с которой свисала до полу кисть колпака, представлял забавное зрелище среди громадных гвардейцев, ярко пылавших факелов и воя зверей.
Потом произошло самое смешное. Зоолог полез на дерево. Делал он это довольно ловко, — очевидно, не в первый раз. Раз-два-три, — несколько раз мелькнули из-под халата его ноги в полосатом белье, — и почтенный старик очутился наверху, у цели своего не дальнего, но опасного путешествия.
— Лаура, — снова сладко и льстиво пролепетал оп, и вдруг… пронзительный его выкрик огласил зверинец, парк и всю окрестность по крайней мере на целый километр.
— Дьявол!
Так закричал он. Очевидно, вместо попугая, на ветке сидело какое-то чудовище.
Гвардейцы отпрянули от дерева. Зоолог летел вниз. Случай, в виде короткой, но довольно крепкой ветки, спас его. Оп повис, зацепившись халатом.
О, если бы другие ученые увидели теперь своего почтенного собрата в таком виде, то, конечно, они отвернулись бы из уважения к его лысине и знаниям! Уж слишком неприлично задрался его халат.
Гвардейцы обратились в бегство. Пламя факелов летело по ветру. В темноте можно было подумать, что скачут черные лошади с огненными гривами.
В зверинце тревога улеглась. Зоолог висел без движения. Зато во Дворце началось волнение.
Три Толстяка за четверть часа до появления на дереве таинственного попугая получили неприятные известия:
«В городе беспорядки. У рабочих появились пистолеты и ружья. Рабочие стреляют в гвардейцев и сбрасывают всех толстяков в воду».
«Гимнаст Тибул на свободе и собирает жителей окраин в одно войско».
«Множество гвардейцев ушло в рабочие кварталы, чтобы не служить Трем Толстякам».
…О, если бы другие ученые увидели теперь своего почтенного собрата в таком виде!..
«Фабричные трубы не дымят. Машины бездействуют. Шахтеры отказываются лезть в землю за углем для богачей».
«Окрестные крестьяне воюют с владельцами поместий».
Вот что доложили Трем Толстякам министры.
По обыкновению, от тревоги Три Толстяка начали жиреть. На глазах у государственного совета, у каждого из них прибавилось по четверть фунта.
— Я не могу, — жаловался один из них. — Я не могу… Это выше моего терпения… Ах! Ах! Запонка впилась мне в горло…
И тут с треском лопнул его ослепительный воротничок.
— Я жирею, — выл другой. — Спасите меня!
А третий уныло смотрел на свое брюхо. Таким образом, перед государственным советом встало два вопроса: во-первых, немедленно придумать средство для прекращения жирения, а во-вторых — подавить беспорядки в городе.
По первому поводу решили следующее:
— Танцы!
— Танцы! Танцы! Да, конечно, танцы. Это наилучший моцион.
— Не теряя ни минуты, пригласить учителя танцев. Он должен давать Трем Толстякам уроки балетного искусства.
— Да, — взмолился первый Толстяк, — но…
И как раз в это время прилетел из зверинца крик уважаемого зоолога, увидевшего на дереве черта вместо любимого попугая Лауры.