Рассказ о говорящей собаке, стр. 35
— Ах вот как! — сказал он весело. — По-вашему, значит, самая значительная — нижняя челюсть?
— Ну, не самая… — сказал я, — но тем не менее это одна из значительнейших костей в человеческом лице…
— Ну, предположим, — сказал он весело, потирая руки, — ну, а другие кости?
— Другие я забыл, — сказал я.
— И вспомнить не можете?
— Я болен, — сказал я.
— Что же вы сразу об этом не сказали, дорогой мой!
Я думал, он мне сейчас же тройку поставит, раз я болен. И как это я сразу не догадался! Сказал бы — голова болит, трещит, разламывается, разрывается на части, раскалывается вся как есть…
А он этак весело-весело говорит:
— Вы костей не знаете.
— Ну и пусть! — говорю. Не любил я этот предмет!
— Мой милый, — сказал он, — мое восхищение вами перешло всякие границы. Я в восторге! До свидания! Жду вас!
— До свидания! — сказал я.
Я помахал ему на прощание рукой, а уже возле дверей поднял кверху обе руки в крепком пожатии и помахал. Он был все-таки очень симпатичный человек, что там ни говорите. Конечно, если бы он мне тройку поставил, он бы еще более симпатичный был. Но все равно он мне нравился. Я даже подумал: уж по выучить ли мне, в конце концов, эту анатомию, а потом решил пока этого не делать. Я все-таки еще надеялся проскочить!
Когда я к нему в третий раз явился, он меня, как старого друга, встретил, за руку поздоровался, по плечу похлопал и спросил, из чего глаз состоит.
Я ему ответил, что глаз состоит из зрачка, а он сказал, что это еще не все.
— Из ресниц! — сказал я.
— И всё?
Я стал думать. Раз он так спрашивает, значит, не всё. Но что? Что там еще есть в глазу? Если бы я хоть разок прочел про глаз! Я понимал, конечно, что бесполезно что-нибудь рассказывать, раз не знаешь. Но я шел напролом. Я хотел проскочить. И сказал:
— Глаз состоит из многих деталей.
— Да ну вас! — сказал он. — Ведь вы же талантливый человек!
Я думал, он разозлится. Думал, вот сейчас-то он мне и поставит двойку. Но он улыбнулся! И весь он был какой-то сияющий, лучистый, радостный. И я улыбнулся в ответ — такой симпатичный старик!
— Это вы серьезно, — спросил я, — считаете меня талантливым?
— Вполне.
— Может быть, вы мне тогда поставите тройку? — сказал я. — Раз я талантлив.
— Поставить вам тройку? — сказал он. — Такому способному человеку? Да вы с ума сошли! Да вы смеетесь! Пять с плюсом вам нужно! Пять с плюсом!
— Не нужно мне пять, — сказал я. — Мне не нужно! — Какая-то надежда вдруг шевельнулась, что все-таки он может мне эту тройку поставить.
— Вам нужно пять, — сказал он. — Только пять.
— По-вашему, выходит, вы лучше знаете, что мне нужно?
— Но вы не отчаивайтесь! Главное — не отчаивайтесь! Веселей глядите вперед, и главное — не отчаивайтесь!
— Буду отчаиваться! — крикнул я.
— Не смейте отчаиваться, — сказал он весело, глядя мне в глаза, пожимая мне дружески руку. — Вам нужно приходить! Еще! Все время приходить!
— Зачем?
— Учиться!
— Я неспособный! — крикнул я.
Он смотрел на меня и улыбался.
— Жду вас! — сказал он. — Всегда! С интересом!
И он поднял обе руки в крепком пожатии высоко над головой, как это делал я совсем недавно.
1965
Виктор Ардов
Половина свадьбы
Я знаю: я, конечно, сам виноват. Характер у меня чересчур мягкий. И плюс я ее очень любил, эту Ваву… А ее мамаша мне сказала прямо:
— Моя дочь выйдет замуж исключительно церковным браком. Вы это учтите, молодой человек.
Я ей тогда же ответил:
— Я же ж комсомолец. Я лично стою на марксистских позициях. Как же я могу идти венчаться в ту же церковь?
А она:
— И пожалуйста! Стойте! Но это потом. А сперва будьте любезны — «Исайя, ликуй!..»
Это так у них в церкви поют при венчании: «Исайя, ликуй!..» Мне это пришлось выслушать своими ушами. Правда, не до конца…
Ну, безусловно, я пытался уговорить Ваву ограничиться загсом, минуя церковь. Но Вава чересчур уважает свою мамочку и боится ее. Она проплакала пять суток подряд. Вава опухла вся, но от религиозных предрассудков не отказалась. И тогда я в порыве страстной любви к данной Ваве совершил роковую ошибку: я дал согласие на венчание в церкви! Тем более будущая теща тоже мне пошла навстречу. Она заявила:
— Пожалуйста, никакой такой помпы мы делать не будем. И вы можете скромненько прийти в церковь сами по себе, как будто гуляя. Вошел, повертелся там среди икон и этих свечей, а после ищи-свищи! Был обряд, не был — никто толком не будет знать…
Нет, я, безусловно, не стал на такую беспринципную позицию. Я горячо хотел соединиться с моей любимой девушкой, тем более что тогда я еще не знал, какая она есть глубокая мещанка с мелкобуржуазной психологией и огромным количеством предрассудков. Она же от меня сама отказалась, когда… Ну ладно, изложу по порядку.
Как мы договорились, невесту по традиции повезли в церковь на легковой автомашине, в кисейной фате, при искусственных цветах на голове и букете настоящих цветов в руках. А я должен был дойти туда отдельно самым незаметным образом, пешком, не выделяясь среди прохожих, поскольку поселок у нас небольшой и все всё узнают моментально.
Вот, значит, я иду пешочком, делаю вид, что никуда не тороплюсь, только что рубашку надел чистую. Рассматриваю витрины в торговой сети, газеты на щитах, плакаты, автомобильные знаки, сатирические фото пьяниц и хулиганов и так далее. Но направление имею на церковь. И надо же так, что на расстоянии двух домов от церкви я встречаю — кого бы вы думали? — секретаря нашей комсомольской организации Степана Вихрова. Именно его!.. Как нарочно! И Вихров мне говорит:
— Здорово, Воронкин, чем можешь порадовать? Что-то я тебя давно не видел. Сползаешь из актива в пассив, так? Да?
Я выдавливаю из последних сил улыбку и блеющим голосом возражаю:
— Отнюдь! Я всегда тут, всегда на подхвате. Это ты, секретарь, загордился, пренебрегаешь рядовыми комсомольцами…
Вихров меня хлопает по плечу;
— Валяй, валяй, обожаю критику снизу! Куда идешь?
При этих словах у меня лично в животе будто лопнула струна на гитаре. И это только от одной мысли, что будет, если Вихров узнает, куда именно я иду!.. Но я нахожу в себе силы ответить:
— А никуда… гуляю, пока начнется девятичасовой сеанс в клубе. У меня взяты билеты… эп…
— Что ты сказал?
— Я?.. Я ничего не сказал… Это у меня такая икота… то есть заикание… то есть скорее изжога… Эп!
— Тогда давай погуляем, газировочки тяпнем, оно и пройдет у тебя… Вот тетка торгует…
А пока мы пьем газировку, к церкви подъезжает именно тот автомобиль с моей невестой. Вихров увидел, как выгружают Ваву с ее шлейфом, фатой и цветами, и говорит:
— Гляди, гляди, гляди: свадьба церковная! Идем туда поближе, интересно посмотреть, кто будет венчаться!.. Что ты, с ума сошел? Газировку пускаешь носом! Дай я тебя постучу по спине, все пройдет!
После того как я вновь получил способность дышать и произносить слова, не выпуская пузырей, я лепечу:
— Зачем нам смотреть на свадьбу? Лучше пойдем это… погулять пойдем… или на лыжах… то есть на лодке… а?.. А то зайдем в читальню, чтобы подковаться в смысле там актуальных цифр или этих… лозунгов…
Но Степан меня схватил за руку и просто тянет за собой к церкви:
— Пошли, пошли, давай скорее! Интересно же все-таки!
И не успел я вырваться из лап Вихрова, как меня перехватили на паперти так называемые шафера. Они поволокли меня в церковь, приговаривая:
— Ты с ума сошел!.. Куда ты пропал?! Невеста уже рыдает… А теща… то есть мать новобрачной, она тебя убьет!..
— Воронкин! Куда ты?! — с любопытством спросил Степан.
Я вырвался из рук шаферов, пробился обратно к нему и нашел еще в себе силы, хихикая, заявить: