Нет билетов на Хатангу. Записки бродячего повара. Книга третья, стр. 58

3 сентября

И вот он — День Петькиного Совершеннолетия — сегодня ему исполняется шестнадцать лет. По этому случаю утром пили кофе с коньяком и Петькиной «картошкой».

— Надо бы тебе, именинник, уши надрать, — говорит Саша, — как принято у добрых людей. Да больно уж они у тебя грязные, мараться неохота.

Несмотря на табельный день, все геологи отправились на «Романтике» вниз к самому истоку Нижней Таймыры. До конца поля теперь работа у них будет там. Погода стоит превосходная: тепло, по временам из-за облаков выглядывает солнце, полный штиль.

Днем поехали с Петькой проверять сети и получили превосходный улов: одиннадцать рыбин, причем четыре из них — отменные чиры и муксуны (килограмма по два-три каждый).

Днем Петька выпросился у меня с ружьем на охоту (в виде подарка ко дню рождения). Примерно через час прибегает взволнованный:

— Скорее, берем резиновую лодку, я там гусей подранил.

— Скольких?

— Одного точно, а может, и еще двух. Прямо в стаю шарахнул. Один голову на воду положил и лежит. Потом все гуси поплыли — ленные, наверное, а этот все отстает от них.

— Да откуда же ленные гуси в сентябре-то?

— Ну, пошли, пошли быстрее. Все сам увидишь. Мы схватили резиновую лодку и бегом потащили ее к месту якобы удачливой Петькиной охоты. Но, как и следовало ожидать, никаких гусей там не обнаружили. Все эти якобы ленные гуси были плодом воспаленного Петькиного охотничьего воображения.

С расстройства стал он стрелять из ружья (патроны у него теперь свои) в фанерного гуся, напрочь отстрелил ему голову и на этом успокоился.

Долго-долго ждали мы наших геологов. Петька не отрываясь все смотрел в огонь печки (пламя буквально гипнотизирует его, как, наверное, завораживало наших далеких предков), а я потрошил пойманных нынче рыб (два муксуна и один сиг оказались икряными), солил их и делал икру-пятиминутку.

Вернулись наши геологи очень поздно — около часу ночи. Причем пришли они пешком — у них кончился бензин, и лодку пришлось оставить на той самой косе (километрах в двух от нашего нынешнего лагеря), где нас так здорово трепало ночью на переходе из старого лагеря. Работают они теперь далеко от нашего балка, километров за двадцать, в том месте, где вода озера с ревом устремляется в широкую трубу истока Нижней Таймыры.

— Мы ведь там уже работали, в восьмидесятом году, — говорит Саша. — Сегодня там останки нашего давнего лагеря нашли. Знаете, что меня поразило больше всего? Как падает вода в озере: сегодня мы посуху ходили там, где в восьмидесятом году сети ставили.

4 сентября

Рано поутру мы с Лешей проверяли сети и в сороковке увидели гигантского гольца килограммов на десять—двенадцать. Гоняясь за рыбой, попавшей нам в сети, он зубами зацепился за дель, а потом всю сетку намотал на свое гигантское тело.

— Вот это рыбка! — ликует Петька. В восторге он бросил без присмотра в балке зажженный примус (там грелась у него вода для мытья посуды), за что тут же получил выволочку.

Сегодня, несмотря на чудесную погоду, геологи в маршрут не пошли: им надо перегнать в лагерь нашего «Романтика». Взяв с собою канистру бензина, Леша, Саша и Петька отправились на север.

Когда ребята перегоняли лодку, то нашли то самое бревнышко, за которым Петька уговаривал Лешу идти в тот страшный ураган и которое, по его словам, лежало всего в километре от лагеря (нашего старого лагеря). Так вот, лежало оно, оказывается, всего в трех километрах от нашего теперешнего лагеря и, следовательно, в пяти километрах от прежнего. Ах, как хорошо, что мы с Сашей тогда удержали их от этого похода.

Я возился с рыбой и не слышал, в чем провинились Леша с Петькой, но, видно, в чем-то провинились здорово, потому что нагорело всем: Леше за то, что бросает свое оружие где попало, Петьке за то, что он берет оружие и патроны без спроса (не те, что ему были презентованы, а любые другие), Саше за то, что он, как начальник, распустил членов отряда, мне за то, что я плохо присматриваю за Петькой. Отныне Петьке категорически запрещено брать любой вид оружия, кроме рогатки.

Вечером вдвоем с Лешей отправились мы еще раз проверить сети, так как с берега увидели, что в одной из них все наплава утонули. В сети сидели всего две рыбины, но здоровенные: чир и муксун килограмма по три каждый. Вот вдвоем они и притопили наплава. А в проклятой зеленой нашей семидесятке опять ничего. И что это за напасть такая!

На озере и на ручье, где я беру воду для еды и питья, появились ледяные забереги. Впрочем, что же в этом удивительного — зима грянет со дня на день.

5 ceнтября

Встали рано — сегодня в семь утра сеанс связи. Саша легко связался с Игаркой (с главным «клычком»), а вот с Хатангой связаться не удалось. При этом мы слышали, что и другим «клычкам», работающим на Таймыре, связаться с ней не удалось тоже — проклятый РЖЖЕ [45] не ответил никому. Боюсь, что был он попросту пьян. А нам теперь важна связь именно с ним, чтобы знать ситуацию в авиаотряде и дату нашего снятия с точки.

Наши геологи отправились в маршрут необычайно рано, и Константин Иванович собрался остаться там с ночевкой (а Леша с Сашей на лодке хотят вернуться обратно). Погода райская: теплынь, полное солнце, легкий ласковый ветерок.

Только они успели отвалить от берега, как я увидел, что мешочек с едой, который я собрал Константину Ивановичу на двое суток, они забыли в балке. Что есть мочи бросился я в гору, залез на самую вершину и стал пулять ракеты в воздух: красную, желтую, зеленую, потом в той же последовательности еще и еще. Однако ребята смотрели вперед, на север, и ракет моих не увидели. Опустив руки, стоял я на вершине и с грустью смотрел на удаляющуюся точку, которая вскоре исчезла из поля моего зрения. В отчаянии дал еще одну ракету — красную — и, посмотрев по сторонам (особенно красивы семь холмов, цепочкой растянувшиеся на востоке, за ними располагается полярная станция Бухта Ожидания; а вокруг — и позади и впереди — все те же горы Бырранга, сегодня почему-то не черные, а темно-синие с белыми прожилками), грустно отправился восвояси.

Днем я мучился, распутывая ту самую, почти не существующую сеть («веревку», как мы ее зовем), и труды мои часа через два увенчались успехом. Сеть мы с Петькой поставили неподалеку от тунеядки семидесятки. Может, хоть в «веревку» что-то да попадет.

После обеда Петька выпросился у меня за агатами [46] для своих друзей. Я отпустил его, как обычно оговорив время возвращения и взяв клятву не уходить далеко от озера. С собой он взял геологический молоток (последний целый).

Вернулся Петька, как ни странно, много раньше оговоренного срока. Глаза его странно бегали, лицо было белым от испуга, он слегка заикался:

— Там за мной какой-то зверь идет. Я камни колотил, смотрю: он из-за скалы выходит. Я встал — и он стоит. Я пошел в лагерь — и он за мной. Я прибавлю ходу — и он прибавит, я медленней пойду — и он тоже. Бежать я, правда, не стал, побоялся...

— Да что за зверь-то? Волк, песец?..

— Не-ет, какой там песец — огромный, бурый, лохматый...

— Огромный? Бурый? Да кто же это? Бурому медведю тут взяться неоткуда. Белый медведь так далеко от побережья навряд ли уйдет. Да и не бурый он, и не лохматый...

— А ты посмотри. Вон он, у самых дверей стоит. Он за мной к нам в лагерь пришел.

Я вышел из балка и ахнул: метрах в пяти от меня стоял огромный овцебык — гигантская неопрятная гора с длинной, свалявшейся сосульками шерстью, на довольно тонких ножках (ноги казались тонкими именно из-за размеров туши и огромной копны шерсти). Овцебык посмотрел на меня маленькими, налитыми кровью глазками сквозь скрученные пряди шерсти и вяло проследовал мимо вверх по склону.

— Видал? — спросил Петька. — А Константин Иванович запретил оружие давать мне. А что, если бы этот зверь...