Нет билетов на Хатангу. Записки бродячего повара. Книга третья, стр. 48

Стоило только утихнуть ветру, как на нас сошла (как главная северная благодать) теплынь. Впрочем, гордый Леша заявил, что лично ему совершенно наплевать, тепло ли, холодно ли:

— А мне все равно... Знаете, как я одеваюсь, когда на обнажение иду работать? Значит, так: сперва толстая нижняя рубаха с начесом, потом простая фланелевая рубаха, потом верблюжий свитер, потом куртка-энцефалитка из брезентухи, а поверх всего — меховой полушубок. И мне плевать — в холод не мерзну, в жару не потею.

Весь вечер слушали радиопрограмму «Маяк». Передавали погоду в республиках Закавказья (двадцать семь — двадцать девять градусов тепла), а потом репортаж про уборку персиков в Туркмении.

10 августа

С утра на озере полный штиль, воздух неподвижен, стоит теплынь, и сеет мелкий моросящий дождичек. Эта погода на всех (и даже на железного Константина Ивановича!) навеяла невообразимую лень. В маршрут геологи не пошли. С утра и до обеда всем отрядом лепили пельмени, потом варили и ели их, потом опять лепили, опять варили и опять ели.

Петька был публично уличен начальником Сашей в неимоверно грязных ушах. По грязи они могли соперничать только с его же, Петькиной, шеей. Чтобы развязаться с неприятным разговором на эту тему, Петька (сам!) вызвался идти стирать. Надел брезентовый плащ до пят, резиновые сапоги, взял таз, мыло и полез в озеро. Впрочем, Саша утверждает, что Петьке просто не хотелось вместе со всеми лепить пельмени.

После обеда все (кроме, правда, меня) опять возились с лодочным мотором и после двухчасовых мучений все-таки завели его. Но проработал он всего пару минут, после чего заглох. Потом еще часа два он то заводился, то глох.

— Вот поганец! — возмущается Леша. — Мы же его в Игарке проверяли — работал как зверь. Нет, никакой это не «Ветерок», это скорее «Матерок». Так и предлагаю именовать его впредь.

К вечеру это Лешино предложение было всем отрядом единогласно принято.

А потом опять до глубокой ночи лепили пельмени, варили их и ели. Петька, обычно очень разборчивый и умеренный в еде, просто неузнаваем. На него напал какой-то пельменный жор.

— У тебя, однако, Петька, видать, болезнь открылась, — шутит Саша, — называется «яма желудка».

11 августа

Рано утром, едва разлепив глаза и еще лежа в мешке, Леша сделал заявление:

— Вчерашний день считаю крайне неудачным. Судите сами: в маршрут не пошли; рыбы не поймали; мотор так и не запустили; по сто граммов к пельменям не получили. Потому настаиваю, чтобы вы, Евгений Венедиктович, в своем дневнике вчерашний день окрасили черным цветом.

Нынче стоит отменная погода: тихо, тепло, сквозь тучи изредка прорываются лучи солнца, и потому всем отрядом отправляемся в маршрут. (Возможно, читателю покажется некоторым занудством то, что чуть не четверть моих записей посвящена погоде, — но я же пообещал скрупулезно и правдиво описывать нашу полевую жизнь, а погода в ней едва ли не главное.) Константин Иванович настоял, чтобы все взяли брезентовые плащи, он уверен, что нынче будет хороший дождь.

И вот мы идем пологим склоном холма к предгорьям Бырранга, собирая по дороге грибы, и беседуем.

— Опять лагерь без присмотра оставили, — укоризненно говорит Петька, — а ну как в него нагрянет кто-нибудь?

— Разве что песец, — пожимает плечами Леша, — больше некому.

— Песец нам в палатке дел понаделать столько может, что не дай бог, — вздыхаю я.

— Это точно, — соглашается Константин Иванович. — Помню, как-то на Верхоянье ушли мы вот так же на пару дней в маршрут и лагерь оставили. Приходим, смотрим, вот тебе раз — нам зайцы рацию напрочь из строя вывели: всю изоляцию с проводов обожрали. Причем травы кругом — завались, да и в самой палатке — мука, крупа, соль, — нет, им изоляция по вкусу пришлась...

Только поднялись мы на гребень первого холма (отошли от лагеря не более километра), как начался дождь, который вскоре перешел в настоящий ливень. Мы с Петькой бросились назад, домой (геологи все-таки решили маршрут продолжить), и как же мудро мы поступили! Вода, которой в момент пропиталась вся тундра, по вездеходным колеям хлынула к нашей палатке. Насыпанные нами дамбочки из гравия стали сочиться водой, и уже через час она вплотную подошла к стенкам палатки. Мы с Петькой, схватив тазы, стали таскать щебенку и укреплять наши хилые водозащитные сооружения, при этом Петька все норовил отчерпывать воду лодочным черпаком. Минут через двадцать стало ясно, что эта героическая работа нашу палатку не спасет: вода прибывала со всех сторон. Мы бросили этот мартышкин труд (я имею в виду ирригацию) и стали спасать наше имущество: оружие, патроны, продукты, документы, личные вещи, спальные мешки. Сперва мы пытались все это водрузить на стол, но скоро поняли, что стола нам явно не хватит. Тогда на холме (это самая высокая точка поблизости) я поставил резиновую лодку (предварительно накачав ее), укрепил камнями и сверху накрыл брезентами, увязав их крепко-накрепко веревками. Вот в этот склад мы и начали перетаскивать вещи, продукты и одежду. Часа через три изматывающей работы (все приходилось делать бегом!) мы решили отдохнуть и немного перекусить. На примусе сварили кофе, сделали бутерброды. Между тем вода в нашей палатке уже достигла щиколоток, повсюду плавает грязная посуда (Петька должен был вымыть ее после завтрака — это его прямая обязанность), грибы, пустые и полупустые банки, стельки и (а это вот самое печальное) пачки Сашиного «Беломора» (кроме Саши, никто у нас в отряде, напомню, не курит).

— Прошу в Венецию! — широким жестом пригласил меня Петька к столу.

Мы отобедали, сидя на складных стульчиках, стоящих в воде (слава богу, вода не достигала сидений), а потом вновь приступили к аварийно-спасательным работам.

Когда поздно вечером вернулись из маршрута наши ребята, мы с гордостью показали им результаты своего труда. Ничего у нас существенно не пострадало, кроме девяти пачек «Беломора» (четыре пачки мы выловили из воды — они плавали по палатке, еще пять пачек намокли во вьючном ящике — вода проникла и туда). Вода (она стоит в палатке, но прибывать перестала), хотя кое-где и касается наших раскладушек, но до спальных мешков не достает — у всех внизу надувные резиновые матрацы.

— Вот какие мы герои, — говорит с гордостью Петька, — а если бы не Саша, то и вовсе были бы молодцы.

— А я-то тут при чем? — вытаращил глаза Саша.

— А если бы ты не курил, у нас никаких папирос не было бы и тогда вообще ничего не намокло бы.

— А-а, вон ты про что... Была у меня зимой мысль бросить курить...

— Вот и бросил бы в поле, — не унимался Петька. — Очень это бы для всех было удобно.

— Э-э-э, нет, — сказал опытный Константин Иванович, — страшное дело — курильщик, бросивший курить в поле. Во-первых, характер человека портится до неузнаваемости. Это раз. Далее, ему непременно нужно что-то держать во рту, а еще лучше постоянно что-то сосать: грызть семечки или орехи (а где их возьмешь в поле?!), сосать сахар-рафинад или конфетку-леденец (напасись для него на весь сезон сахару или конфет!). В-третьих же, он начинает обвинять во всех своих тяготах остальных членов отряда... Нет, в поле лучше курить не бросать.

— И пить тоже, — ни к селу ни к городу добавил Леша и привел случай (совершенно не к месту, как мне кажется). — Был у нас один геолог, жуткий пьяница, и рабочим у него был такой же пьяница, а может, и похлеще. Вот вернулись они в Игарку с поля — надо их домой в Новосибирск отправлять. Самолет в два часа идет, а они каждый день уже к двенадцати такие пьяные, что ни «тятя», ни «мама» сказать не могут, — кто же их таких в самолет пустит? Неделя кончилась, вторая идет — каждый день та же история. Тогда мудрый Иван Филиппыч решил пригласить их к себе на осетровую уху. К трем часам. У тех главный вопрос, конечно: «Будет ли к ухе бутылка?» Иван Филиппыч даже обиделся: «Как же можно осетровую уху без бутылки употреблять?» Ну, пьяницы геологи стиснули зубы, не пьют, ухи ждут. Тут-то Иван Филиппыч их домой и отправил — в два часа пополудни.