Исповедь гейши, стр. 11

На следующий день к оками-сан из «Томбо» пожаловала моя бабушка с гейшей из администрации. Они принесли ей чек на получение товара — так сказать, долг платежом красен — и извинились.

Когда я позже встречала на каком-либо торжестве самого министра, он всякий раз подзывал меня к себе: «Посиди со мной». Даже если рядом были высокопоставленные гейши, я всегда садилась непосредственно возле него, и он, совершенно не смущаясь, объяснял присутствующим: «Это юное создание дало мне от ворот поворот».

Если бы тогда я проявила слабость и, несмотря на все свои слезы, уступила, то, похоже, всю жизнь чувствовала бы себя оскверненной… Мне действительно повезло. Конечно, здесь во многом я обязана министру, проявившему великодушие и понимание, и даже теперь, по прошествии многих лет, с благодарностью вспоминаю его.

Воспоминания детства

Настала пора рассказать немного о своем детстве.

Мой дед заведовал больницей в корейском городе Инчхон. Потом его заменил мой отец. Позже он брал с собой в Японию молодых корейцев и помогал им устроиться.

Тогдашняя японская колониальная политика была очень жестокой, но мой дед и мой отец были далеки от царящих в то время предрассудков в отношении корейцев. Мне еще не было года, когда у нас поселился корейский студент Чхон и помогал по дому за кров и стол. Поскольку я была единственной дочкой у своих родителей, они не рискнули доверить меня заботе служанки или няни, но без боязни оставляли целыми днями на попечении молодого Чхона. Они часто мне об этом потом рассказывали.

Стоило мне хоть на миг потерять из виду Чхона, как я начинала реветь, так что следовала я за ним чуть ли не по пятам. Не знаю почему, но я всегда звала его Чхон-тяма. «Чхон, во всем доме лишь к тебе обращаются уважительно сама», — завидовали ему другие.

Чхон был одновременно моей нянькой и домашним учителем и поэтому самым важным человеком в моей жизни. Я сейчас смутно вспоминаю его лицо, но помню, что у него была светлая кожа и узкие глаза.

Вскоре Чхон женился на японке, которая училась на курсах медсестер в нашей больнице, и уехал с ней в Инчхон. Думаю, это было в тот год, когда я пошла в детский сад.

Поскольку я всегда устраивала концерты, стоило ему лишь немного отлучиться, то он решил дать стрекача, когда я была как раз в садике. Что с ним стало?

Я была очень доверчивым и приветливым ребенком. Когда у нас дома работали плотники или каменщики, я всегда стремилась, неуклюже переваливаясь, поднести им сигареты и спички, и, видя такую мою страсть услужить людям, дедушка часто повторял, что я прирожденная гейша.

Вход в дом у нас располагался рядом с больничными воротами. Кухонная дверь выходила в переулок, а слева тянулся темный деревянный забор. В самом заборе зияло много дыр из-за выпавших сучков, а по другую сторону жил учитель танцев. Этот маэстро из танцевальной школы Нисикава давал уроки жившим поблизости семьям — он был так называемый преподаватель танцев нашего квартала.

В заборе, как раз на уровне моих глаз, была дыра, через которую я могла, не поднимаясь на цыпочки, смотреть. Примерно с трех с половиной лет я ежедневно наблюдала благодаря этой дыре за уроками танца. Теперь, когда я вспоминаю увиденные сцены, мне представляется, что молодые люди из нашего квартала разучивали фукагаву, танец, исполняемый с платком в руке, и я поспешно брала на кухне полотенце и пыталась подражать им.

Наконец мне показалось мало просто глазеть каждый день в дыру, и я стала умолять бабушку определить меня ученицей к нашему соседу. Но маэстро считал, что три с половиной года слишком юный возраст. Как правило, лучше всего приступать к занятиям в шесть лет и шестого июня.

— В три с половиной года начинать рано. Моя школа вовсе не детский сад, — заключил он.

Услышав все это, я впала в истерику, стала кататься по земле и так орать, что он был вынужден взять меня в ученицы.

— Мне доводилось слышать о женщинах, которые сами выбирали себе мужей, но вот она, насколько я могу судить, оказалась первой ученицей, которая выбрала себе учителя, — часто повторял маэстро другим своим воспитанницам.

Моя бабушка была дочерью врача, и ее семья усыновила моего дедушку как зятя.

Моя мать тоже была единственным ребенком, и моего отца усыновили как ее супруга.

Бабушка получила обычное для молодой женщины начала эпохи Мэйдзи (1868—1912) образование, иными словами, она умела читать, писать, считать на абаке, была обучена рукоделию, составлению букетов, чайной церемонии и пению. А вот моя мать посещала женское реальное училище Дзиссэн очень известного в то время педагога — госпожи Симода Утако, а потом поступила в институт. Уровень образования того времени был выше по сравнению с нынешними женскими университетами.

Мать была человеком довольно передовых взглядов и бредила идеями Хирацука Райте. Когда жена приятеля моего отца — офтальмолога (сам отец был хирург) удрала с одним тенором, а некая поэтесса бросила своего мужа, заводчика из Кюсю, чтобы сойтись с молодым человеком, она была в восторге. Обычно она не была склонна выказывать свои чувства, но эти истории взволновали ее совсем как курсистку. Она читала в подлиннике Шекспира и воображала себя интеллектуалкой.

Я не любила свою мать. Бабушка была мне гораздо ближе, и, хотя у нее не было столь блестящего образования, она отличалась большим великодушием. Бабушка часто пеклась о других и охотно всем помогала. У нее было такое доброе сердце, что даже содержанку дедушки она поздравляла с праздником и дарила ей подарки — платья к Новому году, к празднику О-бон. Я обожала эти ее черты. Она оказала на меня сильное влияние.

Многие гейши, хозяйки ресторанов, прислуга чайных домиков, хакоя и рикши были пациентами моего отца. И с той поры, как я познакомилась с гейшами, с которыми был дружен мой отец (определенно, у него что-то с ними было), мое желание стать гейшей еще более укрепилось. С ранней юности я всем заявляла, что непременно хочу быть гейшей.

Когда одно время у нас дома не работала купальня, для меня наступали самые чудесные дни. Мы шли мыться в общественную баню, и там я общалась с гейшами. Они красили меня своими белилами, брали меня на руки и сажали себе на спину. От них шел чудесный аромат. Мне было очень жаль, что у нас была своя купальня и я не могу часто видеться с гейшами.

Моя мать была категорически против того, чтобы я становилась гейшей, но дедушка поддерживал меня.

— Если ты уж хочешь стать гейшей, то будь, по крайней мере, не какой-то там замухрышкой, но мастерицей своего дела, — говорил он мне.

И вот однажды мое желание исполнилось, и я смогла поступить в одно заведение с гейшами, которое хорошо было знакомо моему деду.

Я уже почти два с половиной года посещала языковую школу, когда однажды утром произошло следующее.

Я как раз шла в школу. Перед рестораном «Хана-масуя» велось строительство. Несколько рабочих киркой выворачивали булыжники на мостовой, а на грузовике с гербом города Токио пара мужчин склонилась над каким-то чертежом. Я могла бы дать крюк, но на это не было времени. Мне не оставалось ничего другого, как протискиваться между грузовиком и входом в ресторан.

Как обычно, там находился хозяин заведения, который возился со своими деревцами бонсай. Оказавшись в безвыходном положении, я рискнула по возможности быстрее прошмыгнуть мимо «Ханама-суи». Но, как я и боялась, хозяин повернулся в мою сторону. Отступать было некуда, поэтому я поклонилась на бегу и пожелала ему доброго утра. Владелец ресторана сначала уставился на меня, а затем радостно заулыбался.

— Ах, это ты, Кихару! Мне уже давно эта школьница кого-то напоминает.

Я вкратце объяснила ему, что в последнее время приходит очень много иностранных посетителей, поэтому я по утрам хожу в школу, так как хочу непременно овладеть английским языком, по вечерам свои знания проверяю на практике, тем самым делаю большие успехи, за что меня всегда хвалят учителя.